меньше.
- Упаковать вам портрет? - спросил Фердинанд.
Булочник вздрогнул:
- Нет...
- Тогда я пришлю вам его завтра.
- Он не мог бы еще побыть здесь? - неуверенно спросил булочник.
- Зачем же? - удивился Фердинанд и подошел ближе. - Он вам не нравит-
ся?
- Нравится... но я хотел бы ненадолго оставить его здесь...
- Не понимаю.
Булочник умоляюще посмотрел на меня. Я понял - он боялся повесить
портрет дома, где жила эта чернявая дрянь.
Быть может, то был страх перед покойницей.
- Послушай, Фердинанд, - сказал я, - если портрет будет оплачен, то
его можно спокойно оставить здесь.
- Да, разумеется...
Булочник с облегчением извлек из кармана чековую книжку. Оба подошли
к столу.
- Я вам должен еще четыреста марок? - спросил булочник.
- Четыреста двадцать, - сказал Фердинанд, - с учетом скидки. Хотите
расписку?
- Да, - сказал булочник, - для порядка.
Фердинанд молча написал расписку и тут же получил чек. Я стоял у окна
и разглядывал комнату. В сумеречном полусвете мерцали лица на невостре-
бованных и неоплаченных портретах в золоченых рамах. Какоето сборище по-
тусторонних призраков, и казалось, что все эти неподвижные глаза устрем-
лены на портрет у окна, который сейчас присоединится к ним. Вечер тускло
озарял его последним отблеском жизни. Все было необычным: две человечес-
кие фигуры, согнувшиеся над столом, тени и множество безмолвных портре-
тов.
Булочник вернулся к окну. Его глаза в красных прожилках казались
стеклянными шарами, рот был полуоткрыт, и нижняя губа отвисла, обнажая
желтые зубы. Было смешно и грустно смотреть на него. Этажом выше кто-то
сел за пианино и принялся играть упражнения. Звуки повторялись непрерыв-
но, высокие, назойливые. Фердинанд остался у стола. Он закурил сигару.
Пламя спички осветило его лицо.
Мастерская, тонувшая в синем полумраке, показалась вдруг огромной от
красноватого огонька.
- Можно еще изменить кое-что в портрете? - спросил булочник.
- Что именно? Фердинанд подошел поближе. Булочник указал на драгоцен-
ности:
- Можно это снова убрать? Он говорил о крупной золотой броши, которую
просил подрисовать, сдавая заказ.
- Конечно, - сказал Фердинанд, - она мешает восприятию лица. Портрет
только выиграет, если ее убрать.
- И я так думаю. - Булочник замялся на минуту. - Сколько это будет
стоить?
Мы с Фердинандом переглянулись.
- Это ничего не стоит, - добродушно сказал Фердинанд. - Напротив, мне
следовало бы вернуть вам часть денег: ведь на портрете будет меньше на-
рисовано.
Булочник удивленно поднял голову. На мгновение мне показалось, что он
готов согласиться с этим. Но затем он решительно заявил:
- Нет, оставьте... ведь сперва вы должны были ее нарисовать.
- И это опять-таки правда...
Мы пошли. На лестнице я смотрел на сгорбленную спину булочника, и мне
стало его жалко; я был слегка растроган тем, что в нем заговорила со-
весть, когда Фердинанд разыграл его с брошью на портрете. Я понимал его
настроение, и мне не очень хотелось наседать на него с "кадиллаком". Но
потом я решил: его искренняя скорбь по умершей супруге объясняется
только тем, что дома у него живет чернявая дрянь. Эта мысль придала мне
бодрости.
- Мы можем переговорить о нашем деле у меня, - сказал булочник, когда
мы вышли на улицу.
Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочнику, правда, казалось,
что в своих четырех стенах он намного сильнее, я же рассчитывал на под-
держку его любовницы.
Она поджидала нас у двери.
- Примите сердечные поздравления, - сказал я, не дав булочнику раск-
рыть рта.
- С чем? - спросила она быстро, окинув меня озорным взглядом.
- С вашим "кадиллаком", - невозмутимо ответил я.
- Сокровище ты мое! - Она подпрыгнула и повисла на шее у булочника.
- Но ведь мы еще... - Он пытался высвободиться из ее объятий и объяс-
нить ей положение дел. Но она не отпускала его. Дрыгая ногами, она кру-
жилась с ним, не давая ему говорить. Передо мной мелькала то ее хитрая,
подмигивающая рожица, то его голова мучного червя. Он тщетно пытался
протестовать.
Наконец ему удалось высвободиться.
- Ведь мы еще не договорились, - сказал он, отдуваясь.
- Договорились, - сказал я с большой сердечностью. - Договорились!
Беру на себя выторговать у него последние пятьсот марок! Вы заплатите за
"кадиллак" семь тысяч марок и ни пфеннига больше! Согласны?
- Конечно! - поспешно сказала брюнетка. - Ведь это действительно де-
шево, пупсик...
- Помолчи? - Булочник поднял руку.
- Ну, что еще случилось? - набросилась она на него. - Сначала ты го-
ворил, что возьмешь машину, а теперь вдруг не хочешь!
- Он хочет, - вмешался я, - мы обо всем переговорили...
- Вот видишь, пупсик? Зачем отрицать?.. - Она обняла его. Он опять
попытался высвободиться, но она решительно прижалась пышной грудью к его
плечу. Он сделал недовольное лицо, но его сопротивление явно слабело.
- "Форд"... - начал он.
- Будет, разумеется, принят в счет оплаты...
- Четыре тысячи марок...
- Стоил он когда-то, не так ли? - спросил я дружелюбно.
- Он должен быть принят в оплату с оценкой в четыре тысячи марок, -
твердо заявил булочник. Овладев собой, он теперь нашел позицию для конт-
ратаки. - Ведь машина почти новая...
- Новая... - изумленно сказал я. - После такого колоссального ремон-
та?
- Сегодня утром вы это сами признали.
- Сегодня утром я имел в виду нечто иное. Новое новому рознь, и слово
"новая" звучит по-разному, в зависимости от того, покупаете ли вы или
продаете. При цене в четыре тысячи марок ваш "форд" должен был бы иметь
бамперы из чистого золота.
- Четыре тысячи марок - или ничего не выйдет, - упрямо сказал он. Те-
перь это был прежний непоколебимый булочник; казалось, он хочет взять
реванш за порыв сентиментальности, охвативший его у Фердинанда.
- Тогда до свидания! - ответил я и обратился к его подруге: - Весьма
сожалею, сударыня, но совершать убыточные сделки я не могу. Мы ничего не
зарабатываем на "кадиллаке" и не можем поэтому принять в счет оплаты
старый "форд" с такой высокой ценой. Прощайте...
Она удержала мена. Ее глаза сверкали, и теперь она так яростно обру-
шилась на булочника, что у него потемнело в глазах.
- Сам ведь говорил сотни раз, что "форд" больше ничего не стоит, -
прошипела она в заключение со слезами на глазах.
- Две тысячи марок, - сказал я. - Две тысячи марок, хотя и это для
нас самоубийство.
Булочник молчал.
- Да скажи что-нибудь наконец! Что же ты молчишь, словно воды в рот
набрал? - кипятилась брюнетка.
- Господа, - сказал я, - пойду и пригоню вам "кадиллак". А вы между
тем обсудите этот вопрос между собой.
Я почувствовал, что мне лучше всего исчезнуть. Брюнетке предстояло
продолжить мое дело.
Через час я вернулся на "кадиллаке". Я сразу заметил, что спор разре-
шился простейшим образом. У булочника был весьма растерзанный вид, к его
костюму пристал пух от перины. Брюнетка, напротив, сияла, ее грудь колы-
халась, а на лице играла сытая предательская улыбка. Она переоделась в
тонкое шелковое платье, плотно облегавшее ее фигуру. Улучив момент, она
выразительно подмигнула мне и кивнула головой. Я понял, что все улажено.
Мы совершили пробную поездку. Удобно развалясь на широком заднем си-
денье, брюнетка непрерывно болтала. Я бы с удовольствием вышвырнул ее в
окно, но она мне еще была нужна. Булочник с меланхоличным видом сидел
рядом со мной. Он заранее скорбел о своих деньгах, а эта скорбь самая
подлинная из всех.
Мы приехали обратно и снова поднялись в квартиру. Булочник вышел из
комнаты, чтобы принести деньги. Теперь он казался старым, и я заметил,
что у него крашеные волосы. Брюнетка кокетливо оправила платье:
- Это мы здорово обделали, правда?
- Да, - нехотя ответил я.
- Сто марок в мою пользу...
- Ах, вот как... - сказал я.
- Старый скряга, - доверительно прошептала она и подошла ближе. - Де-
нег у него уйма! Но попробуйте заставить его раскошелиться! Даже завеща-
ния написать не хочет! Потом все получат, конечно, дети, а я останусь на
бобах! Думаете, много мне радости с этим старым брюзгой?..
Она подошла ближе. Ее грудь колыхалась.
- Так, значит, завтра я зайду насчет ста марок. Когда вас можно зас-
тать! Или, может быть, вы бы сами заглянули сюда? - Она захихикала. -
Завтра после обеда я буду здесь одна...
- Я вам пришлю их сюда, - сказал я.
Она продолжала хихикать.
- Лучше занесите сами. Или вы боитесь?
Видимо, я казался ей робким, и она сделала поощряющий жест.
- Не боюсь, - сказал я. - Просто времени нет. Как раз завтра надо ид-
ти к врачу. Застарелый сифилис, знаете ли! Это страшно отравляет
жизнь!..
Она так поспешно отступила назад, что чуть не упала в плюшевое крес-
ло. В эту минуту вошел булочник. Он недоверчиво покосился на свою подру-
гу. Затем отсчитал деньги и положил их на стол. Считал он медленно и не-
уверенно. Его тень маячила на розовых обоях и как бы считала вместе с
ним. Вручая ему расписку, я подумал: "Сегодня это уже вторая, первую ему
вручил Фердинанд Грау". И хотя в этом совпадении ничего особенного не
было, оно почему-то показалось мне странным.
Оказавшись на улице, я вздохнул свободно. Воздух был по-летнему мя-
гок. У тротуара поблескивал "кадиллак".
- Ну, старик, спасибо, - сказал я и похлопал его по капоту. - Вернись
поскорее - для новых подвигов!
XV
Над лугами стояло яркое сверкающее утро. Пат и я сидели на лесной
прогалине и завтракали. Я взял двухнедельный отпуск и отправился с Пат к
морю. Мы были в пути.
Перед нами на шоссе стоял маленький старый "ситроен". Мы получили эту
машину в счет оплаты за старый "форд" булочника, и Кестер дал мне ее на
время отпуска. Нагруженный чемоданами, наш "ситроен" походил на терпели-
вого навьюченного ослика.
- Надеюсь, он не развалится по дороге, - сказал я.
- Не развалится, - ответила Пат.
- Откуда ты знаешь?
- Разве непонятно? Потому что сейчас наш отпуск, Робби.
- Может быть, - сказал я. - Но, между прочим, я знаю его заднюю ось.
У нее довольно грустный вид. А тут еще такая нагрузка.
- Он брат "Карла" и должен вынести все.
- Очень рахитичный братец.
- Не богохульствуй, Робби. В данный момент это самый прекрасный авто-
мобиль из всех, какие я знаю.
Мы лежали рядом на полянке. Из леса дул мягкий, теплый ветерок. Пахло
смолой и травами.
- Скажи, Робби, - спросила Пат немного погодя, - что это за цветы,
там, у ручья?
- Анемоны, - ответил я, не посмотрев.
- Ну что ты говоришь, дорогой! Совсем это не анемоны. Анемоны гораздо
меньше; кроме того, они цветут только весной.
- Правильно, - сказал я. - Это кардамины.
Она покачала головой.
- Я знаю кардамины. У них совсем другой вид.
- Тогда это цикута.
- Что ты, Робби! Цикута белая, а не красная.
- Тогда не знаю. До сих пор я обходился этими тремя названиями, когда
меня спрашивали. Одному из них всегда верили.
Она рассмеялась.
- Жаль. Если бы я это знала, я удовлетворилась бы анемонами.
- Цикута! - сказал я. - С цикутой я добился большинства побед.
Она привстала:
- Вот это весело! И часто тебя расспрашивали?
- Не слишком часто. И при совершенно других обстоятельствах.
Она уперлась ладонями в землю:
- А ведь, собственно говоря, стыдно ходить по земле и почти ничего не
знать о ней. Даже нескольких названий цветов.
- Не расстраивайся, - сказал" я, - гораздо более позорно, что мы во-
обще не знаем, зачем околачиваемся на земле. И тут несколько лишних наз-
ваний ничего не изменят.
- Это только слова! Мне кажется, ты просто ленив.
Я повернулся:
- Конечно. Но насчет лени еще далеко не все ясно. Она - начало всяко-
го счастья и конец всяческой философии. Полежим еще немного рядом. Чело-
