нию. Но она не была обращена против других. Только против себя самого.
Лысоголовый залепетал что-то совсем бессвязное и исчез. Вдруг я ощу-
тил плечом прикосновение чьей-то упругой груди. Это была одна из женщин,
которых привел Бройер. Она уселась рядом со мной. Взгляд раскосых се-
ро-зеленых глаз медленно скользил по мне. После такого взгляда говорить
уже, собственно, нечего, - надо действовать.
- Замечательно уметь так пить, - сказала она немного погодя.
Я молчал. Она протянула руку к моему бокалу. Сухая и жилистая рука с
поблескивающими украшениями напоминала ящерицу. Рука двигалась очень
медленно, словно ползла. Я понимал, в чем дело. "С тобой я справлюсь
быстро, - подумал я. - Ты недооцениваешь меня, потому что видишь, как я
злюсь. Но ошибаешься: с женщинами я справляюсь, а вот с любовью - не мо-
гу. Несбыточность - вот что нагоняет на меня тоску".
Женщина заговорила. У нее был надломленный, как бы стеклянный голос.
Я заметил, что Пат смотрит в нашу сторону. Это мне было безразлично, но
мне была безразлична и женщина, сидевшая рядом. Я словно проваливался в
бездонный колодец. Это не имело никакого отношения к Бройеру и ко всем
этим людям, не имело отношения даже к Пат. То была мрачная тайна жизни,
которая будит в нас желания, но не может их удовлетворить. Любовь зарож-
дается в человеке, но никогда не кончается в нем. И даже если есть все:
и человек, и любовь, и счастье, и жизнь, - то по какому-то страшному за-
кону этого всегда мало, и чем большим все это кажется, тем меньше оно на
самом деле. Я украдкой глядел на Пат. Она шла в своем серебряном платье,
юная и красивая, пламенная, как сама жизнь, я любил ее, и когда я гово-
рил ей: "Приди", - она приходила, ничто не разделяло нас, мы могли быть
так близки друг другу, как это вообще возможно между людьми, - и вместе
с тем порою все загадочно затенялось и становилось мучительным, я не мог
вырвать ее из круга вещей, из круга бытия, который был вне нас и внутри
нас и навязывал нам свои законы, свое дыхание и свою бренность, сомни-
тельный блеск настоящего, непрерывно проваливающегося в небытие, зыбкую
иллюзию чувства... Обладание само по себе уже утрата. Никогда ничего
нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя разомкнуть лязгающую цепь вре-
мени, никогда беспокойство не превращалось в покой, поиски - в тишину,
никогда не прекращалось падение. Я не мог отделить ее даже от случайных
вещей, от того, что было до нашего знакомства, от тысячи мыслей, воспо-
минаний, от всего, что формировало ее до моего появления, и даже от этих
людей...
Рядом со мной сидела женщина с надломленным голосом и что-то говори-
ла. Ей нужен был партнер на одну ночь, какой-то кусочек чужой жизни. Это
подстегнуло бы ее, помогло бы забыться, забыть мучительную ясную правду
о том, что никогда ничто не остается, ни "я", ни "ты", и уж меньше всего
"мы". Не искала ли она, в сущности, того же, что и я? Спутника, чтобы
забыть одиночество жизни, товарища, чтобы как-то преодолеть бессмыслен-
ность бытия?
- Пойдемте к столу, - сказал я. - То, что вы хотите... и то, чего хо-
чу я... безнадежно.
Она взглянула на меня и вдруг, запрокинув голову, расхохоталась.
Мы зашли еще в два-три ресторана. Бройер был возбужден, говорлив и
полон надежд. Пат притихла. Она ни о чем не спрашивала меня, не делала
мне упреков, не пыталась ничего выяснять, она просто присутствовала.
Иногда она танцевала, и тогда мне казалось, что она скользит сквозь рой
марионеток и карикатурных фигур, как тихий, красивый, стройный кораблик;
иногда она мне улыбалась.
В дремотном чаду ночных заведений стены и лица делались серо-желтыми,
словно по ним прошлась грязная ладонь. Казалось, что музыка доносится
из-под стеклянного катафалка. Лысоголовый пил кофе. Женщина с руками,
похожими на ящериц, неподвижно смотрела в одну точку. Бройер купил у ка-
кой-то измученной от переутомления цветочницы розы и отдал их Пат и двум
другим женщинам. В полураскрытых бутонах искрились маленькие, прозрачные
капли воды.
- Пойдем потанцуем, - сказала мне Пат.
- Нет, - сказал я, думая о руках, которые сегодня прикасались к ней,
- нет. - Я чувствовал себя удивительно глупым и жалким.
- И все-таки мы потанцуем, - сказала она, и глаза ее потемнели.
- Нет, - ответил я, - нет, Пат.
Наконец мы вышли.
- Я отвезу вас домой, - сказал мне Бройер.
- Хорошо.
В машине был плед, которым он укрыл колени Пат. Вдруг она показалась
мне очень бледной и усталой. Женщина, сидевшая со мной за стойкой, при
прощании сунула мне записку. Я сделал вид, что не заметил этого, и сел в
машину. По дороге я смотрел в окно. Пат сидела в углу и не шевелилась. Я
не слышал даже ее дыхания. Бройер подъехал сначала к ней. Он знал ее ад-
рес. Она вышла. Бройер поцеловал ей руку.
- Спокойной ночи, - сказал я, не глядя в ее сторону.
- Где мне вас высадить? - спросил меня Бройер.
- На следующем углу, - сказал я.
- Я с удовольствием отвезу вас домой, - ответил он несколько поспешно
и слишком вежливо.
Он не хотел, чтобы я вернулся к ней. Я подумал, а не дать ли ему по
морде. Но он был мне совершенно безразличен.
- Ладно, тогда подвезите меня к бару "Фредди", - сказал я.
- А вас впустят туда в такое позднее время? - спросил он.
- Очень мило, что это вас так тревожит, - ответил я, - но будьте уве-
рены - меня еще впустят куда угодно.
Сказав это, я пожалел его. На протяжении всего вечера он, видимо, ка-
зался себе неотразимым и лихим кутилой. Не следовало разрушать эту иллю-
зию.
Я простился с ним приветливее, чем с Пат.
В баре было еще довольно людно. Ленц и Фердинанд Грау играли в покер
с владельцем конфекционного магазина Больвисом и еще с какими-то партне-
рами.
- Присаживайся, - сказал Готтфрид, - сегодня покерная погода.
- Нет, - сказал я.
- Посмотри-ка, - сказал он и показал на целую кучу денег. - Без вся-
кого блефа. Масть идет сама.
- Ладно, - сказал я, - сдавай.
Я объявил игру при двух королях и взял четыре валета.
- Вот это да! - сказал я. - Видно, сегодня и в самом деле погода для
блефа.
- Такая погода бывает всегда, - заметил Фердинанд и дал мне сигарету.
Я не думал, что задержусь здесь. Но теперь почувствовал почву под но-
гами. Хотя мне было явно не по себе, однако тут все-таки было мое старое
пристанище.
- Дай-ка мне полбутылки рому! - крикнул я Фреду.
- Смешай его с портвейном, - посоветовал Ленц.
- Нет, - возразил я. - Нет у меня времени для экспериментов. Хочу на-
питься, и точка.
- Тогда закажи ликер. Поссорился?
- Глупости!
- Не ври, детка. Не морочь голову своему старому папе Ленцу, который
в закоулках сердца чувствует себя как дома. Скажи "да" и напивайся.
- С женщиной невозможно ссориться. В худшем случае можно злиться на
нее.
- Слишком тонкие нюансы в три часа ночи. Я, между прочим, ссорился с
каждой. Когда нет ссор, значит, все скоро кончится.
- Ладно, - сказал я. - Кто сдает?
- Ты, - сказал Фердинанд Грау. - По-моему, у тебя мировая скорбь,
Робби. И все же не унывай. Жизнь пестра, но несовершенна. Между прочим,
ты великолепно блефуешь, несмотря на всю свою мировую скорбь. Два короля
- это уже наглость.
- Я однажды играл партию, когда против двух королей стояли семь тысяч
франков, - сказал Фред из-за стойки.
- Швейцарских или французских? - спросил Ленц.
- Швейцарских.
- Твое счастье, - заметил Готтфрид. - При французских франках ты не
имел бы права прервать игру...
Мы играли еще час. Я выиграл довольно много. Больвис непрерывно про-
игрывал. Я пил, но у меня только разболелась голова. Опьянение не прихо-
дило. Чувства обострились. В желудке бушевал пожар.
- Так, а теперь довольно, поешь чего-нибудь, - сказал Ленц. - Фред,
дай ему сандвич и несколько сардин. Спрячь свои деньги, Робби.
- Давай еще одну игру.
- Ладно. Но последнюю. С удвоенной ставкой.
- Пусть с удвоенной! - согласились остальные.
Я довольно безрассудно прикупил к трефовой десятке и королю три кар-
ты: валета, даму и туза. С ними я выиграл у Больвиса, имевшего на руках
четыре восьмерки и взвинтившего ставку до самых звезд. Чертыхаясь, он
выплатил мне кучу денег.
- Видишь? - сказал Ленц. - Вот это картежная погода!
Мы пересели к стойке. Больвис спросил о "Карле". Он не мог забыть,
что на гонках Кестер обставил его спортивную машину. Он все еще хотел
купить "Карла".
- Поговори с Отто, - сказал Ленц. - Но мне кажется, что он охотнее
продаст правую руку.
- Не выдумывай, - сказал Больвис.
- Этого тебе не понять, коммерческий отпрыск двадцатого века, - зая-
вил Ленц.
Фердинанд Грау рассмеялся. Фред тоже. Потом хохотали все. Если не
подшучивать над двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться
над ним нельзя. Скорее взвоешь от горя.
- Готтфрид, ты танцуешь? - спросил я.
- Конечно. Ведь я был когда-то учителем танцев. Разве ты забыл?
- Забыл... пусть забывает, - сказал Фердинанд Грау. - Забвение - вот
тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало
забываем.
- Нет, - сказал Ленц. - Мы забываем всегда только нехорошее.
- Ты можешь научить меня этому? - спросил я.
- Чему - танцам? За один вечер, детка. И вот в этом все твое горе?
- Нет у меня никакого горя, - сказал я. - Голова болит.
- Это болезнь нашего века, Робби, - сказал Фердинанд. - Лучше всего
было бы родиться без головы.
Я зашел еще в кафе "Интернациональ". Алоис уже собирался опускать
шторы.
- Есть там кто-нибудь? - спросил я.
- Роза.
- Пойдем выпьем еще по одной.
- Договорились.
Роза сидела у стойки и вязала маленькие шерстяные носочки для своей
девочки. Она показала мне журнал с образцами и сообщила, что уже закон-
чила вязку кофточки.
- Какие сегодня дела? - спросил я.
- Плохие. Ни у кого нет денег.
- Одолжить тебе немного? Вот - выиграл в покер.
- Шальные деньги приносят счастье, - сказала Роза, плюнула на кредит-
ки и сунула их в карман.
Алоис принес три рюмки, а потом, когда пришла Фрицци, еще одну.
- Шабаш, - сказал он затем. - Устал до смерти.
Он выключил свет. Мы вышли. Роза простилась с нами у дверей. Фрицци
взяла Алоиса под руку. Свежая и легкая, она пошла рядом с ним. У Алоиса
было плоскостопие, и он шаркал ногами по асфальту. Я остановился и пос-
мотрел им вслед. Я увидел, как Фрицци склонилась к неопрятному, прихра-
мывающему кельнеру и поцеловала его. Он равнодушно отстранил ее. И вдруг
- не знаю, откуда это взялось, - когда я повернулся и посмотрел на длин-
ную пустую улицу и дома с темными окнами, на холодное ночное небо, мною
овладела такая безумная тоска по Пат, что я с трудом устоял на ногах,
будто кто-то осыпал меня ударами. Я ничего больше не понимал - ни себя,
ни свое поведение, ни весь этот вечер, - ничего.
Я прислонился к стене и уставился глазами в мостовую. Я не понимал,
зачем я себя так вел, запутался в чем-то, что разрывало меня на части,
делало меня неразумным и несправедливым, швыряло из стороны в сторону и
разбивало вдребезги все, что я с таким трудом привел в порядок. Я стоял
у стены, чувствовал себя довольно беспомощно и не знал, что делать. До-
мой не хотелось - там мне было бы совсем плохо. Наконец я вспомнил, что
у Альфонса еще открыто. Я направился к нему. Там я думал остаться до ут-
ра.
Когда я вошел. Альфонс не сказал ничего. Он мельком взглянул на меня
и продолжал читать газету. Я присел к столику и погрузился в полудрему.
В кафе больше никого не было. Я думал о Пат. Все время только о Пат. Я
думал о своем поведении, припоминал подробности. Все оборачивалось про-
тив меня. Я был виноват во всем. Просто сошел с ума. Я тупо глядел на
столик. В висках стучала кровь. Меня охватила полная растерянность. Я
чувствовал бешенство и ожесточение против себя самого. Я, я один разбил
