мастерской. Ленц и Кестер, уже ожидали меня.
- Ну, братики, сколько вы заработали? - спросил я.
- Продано семьдесят литров бензина, - доложил Юпп.
- Больше ничего? Ленц злобно посмотрел на небо:
- Дождь нам хороший нужен! А потом маленькое столкновение на мокром
асфальте прямо перед воротами! Ни одного пострадавшего! Но зато основа-
тельный ремонт.
- Посмотрите сюда! - Я показал им тридцать пять марок, лежавших у ме-
ня на ладони.
- Великолепно, - сказал Кестер. - Из них двадцать марок - чистый за-
работок. Придется размочить их сегодня. Ведь должны же мы отпраздновать
первый рейс!
- Давайте пить крюшон, - заявил Ленц.
- Крюшон? - спросил я. - Зачем крюшон?
- Потому что с нами будет Пат.
- Пат?
- Не раскрывай так широко рот, - сказал последний романтик, - мы дав-
но уже обо всем договорились. В семь мы заедем за ней. Она предупрежде-
на. Уж раз ты не подумал о ней, пришлось нам самим позаботиться. И в
конце концов ты ведь познакомился с ней благодаря нам.
- Отто, - сказал я, - видел ты когда-нибудь такого нахала, как этот
рекрут?
Кестер рассмеялся.
- Что у тебя с рукой, Робби? Ты ее держишь как-то набок.
- Кажется, вывихнул. - Я рассказал историю с Густавом.
Ленц осмотрел мой палец:
- Конечно, вывихнул? Как христианин и студентмедик в отставке, я,
несмотря на твои грубости, помассирую тебе палец. Пойдем, чемпион по
боксу.
Мы пошли в мастерскую, где Готтфрид занялся моей рукой, вылив на нее
немного масла.
- Ты сказал Пат, что мы празднуем однодневный юбилей нашей таксомо-
торной деятельности? - спросил я его.
Он свистнул сквозь зубы.
- А разве ты стыдишься этого, паренек?
- Ладно, заткнись, - буркнул я, зная, что он прав. - Так ты сказал?
- Любовь, - невозмутимо заметил Готтфрид, - чудесная вещь. Но она
портит характер.
- Зато одиночество делает людей бестактными, слышишь, мрачный солист?
- Такт - это неписаное соглашение не замечать чужих ошибок и не зани-
маться их исправлением. То есть жалкий компромисс. Немецкий ветеран на
такое не пойдет, детка.
- Что бы сделал ты на моем месте, - спросил я, - если бы кто-нибудь
вызвал твое такси по телефону, а потом выяснилось бы, что это Пат?
Он ухмыльнулся:
- Я ни за что не взял бы с нее плату за проезд, мой сын.
Я толкнул его так, что он слетел с табурета на трех ножках.
- Ах ты негодяй! Знаешь, что я сделаю? Я просто заеду за ней вечером
на нашем такси.
- Вот это правильно! - Готтфрид поднял благословляющую руку. - Только
не теряй свободы! Она дороже любви. Но это обычно понимают слишком позд-
но. А такси мы тебе все-таки не дадим. Оно нужно нам для Фердинанда Грау
и Валентина. Сегодня у нас будет серьезный и великий вечер.
Мы сидели в садике небольшого пригородного трактира. Низко над лесом,
как красный факел, повисла влажная луна. Мерцали бледные канделябры цве-
тов на каштанах, одуряюще пахла сирень, на столе перед нами стояла
большая стеклянная чаша с ароматным крюшоном. В неверном свете раннего
вечера чаша казалась светлым опалом, в котором переливались последние
синевато-перламутровые отблески догоравшей зари. Уже четыре раза в этот
вечер чаша наполнялась крюшоном.
Председательствовал Фердинанд Грау. Рядом с ним сидела Пат. Она при-
колола к платью бледно-розовую орхидею, которую он преподнес ей.
Фердинанд выудил из своего бокала мотылька и осторожно положил его на
стол.
- Взгляните на него, - сказал он. - Какое крылышко. Рядом с ним луч-
шая парча - грубая тряпка! А такая утварь живет только один день, и все.
- Он оглядел всех по очереди. - Знаете ли вы, братья, что страшнее всего
на свете?
- Пустой стакан, - ответил Ленц.
Фердинанд сделал презрительный жест в его сторону:
- Готтфрид, нет ничего более позорного для муж - чины, чем шутовство.
- Потом он снова обратился к нам: - Самое страшное, братья, - это время.
Время. Мгновение, которое мы переживаем и которым все-таки никогда не
владеем.
Он достал из кармана часы и поднес их к глазам Ленца:
- Вот она, мой бумажный романтик! Адская машина! Тикает, неудержимо
тикает, стремясь навстречу небытию! Ты можешь остановить лавину, горный
обвал, Но вот эту штуку не остановишь.
- И не собираюсь останавливать, - заявил Ленц. - Хочу мирно соста-
риться. Кроме того, мне нравится разнообразие.
- Для человека это невыносимо, - сказал Грау, не Обращая внимания на
Готтфрида. - Человек просто не может вынести этого. И вот почему он при-
думал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадежную мечту о вечности.
Готтфрид рассмеялся:
- Фердинанд, самая тяжелая болезнь мира - мышление! Она неизлечима.
- Будь она единственной, ты был бы бессмертен, - ответил ему Грау, -
ты - недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа,
именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем.
Готтфрид блаженно улыбался. Фердинанд тряхнул своей львиной гривой:
- Братья, жизнь - это болезнь, и смерть начинается с самого рождения.
В каждом дыхании, в каждом ударе сердца уже заключено немного умирания -
все это толчки, приближающие нас к концу.
- Каждый глоток тоже приближает нас к концу, - заметил Ленц. - Твое
здоровье, Фердинанд! Иногда умирать чертовски легко.
Грау поднял бокал. По его крупному лицу как беззвучная гроза пробежа-
ла улыбка.
- Будь здоров, Готтфрид! Ты - блоха, резво скачущая до шуршащей
гальке, времени. И о чем только думала призрачная сила, движущая нами,
когда Создавала тебя?
- Это ее частное дело. Впрочем, Фердинанд, тебе не следовало бы гово-
рить так пренебрежительно об этом. Если, бы люди были вечны, ты остался
бы без работы, старый прихлебатель смерти.
Плечи Фердинанда затряслись. Он хохотал. Затем он обратился к Пат:
- Что вы скажете о нас, болтунах, маленький цветок на пляшущей воде?
Потом я гулял с Пат по саду. Луна поднялась выше, и луга плыли в се-
ром серебре. Длинные, черные тени деревьев легли на траву темными стре-
лами, указывающими путь в неизвестность. Мы спустились к озеру и повер-
нули обратно. По дороге мы увидели Ленца; он притащил в сад раскладной
стул, поставил его в кусты сирени и уселся. Его светлая шевелюра и ого-
нек сигареты резко выделялись в полумраке. Рядом на земле стояла чаша с
недопитым майским крюшоном и бокал.
- Вот так местечко! - воскликнула Пат. - В сирень забрался!
- Здесь недурно. - Готтфрид встал. - Присядьте и вы.
Пат села на стул. Ее лицо белело среди цветов.
- Я помешан на сирени, - сказал последний романтик. - Для меня сирень
- воплощение тоски по родине. Весной тысяча девятьсот двадцать четверто-
го года я, как шальной, снялся с места и приехал из Рио-де-Жанейро домой
- вспомнил, что в Германии скоро должна зацвести сирень. Но я, конечно,
опоздал. - Он рассмеялся. - Так получается всегда.
- Рио-де-Жанейро... - Пат притянула к себе ветку сирени. - Вы были
там вдвоем с Робби?
Готтфрид опешил. У меня мурашки побежали по телу.
- Смотрите, какая луна! - торопливо сказал я и многозначительно нас-
тупил Ленцу на ногу.
При вспышке его сигареты я заметил, что он улыбнулся и подмигнул мне.
Я был спасен.
- Нет, мы там не были вдвоем, - заявил Ленц. - Тогда я был один. Но
что если мы выпьем еще по глоточку крюшона?
- Больше не надо, - сказала Пат. - Я не могу пить столько вина.
Фердинанд окликнул нас, и мы пошли к дому. Его массивная фигура выри-
совывалась в дверях.
- Войдите, детки, - сказал он. - Ночью людям, подобным нам, незачем
общаться с природой. Ночью она желает быть одна. Крестьянин или рыбак -
другое дело, но мы, горожане, чьи инстинкты притупились... - он положил
руку на плечо Готтфрида. - Ночь - это протест природы против язв цивили-
зации, Готтфрид! Порядочный человек не может долго выдержать это. Он за-
мечает, что изгнан из молчаливого круга деревьев, животных, звезд и бес-
сознательной жизни. - Он улыбнулся своей странной улыбкой, о которой ни-
когда нельзя было сказать, печальна она или радостна. - Заходите, детки!
Согреемся воспоминаниями. Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были
еще хвощами и ящерицами, - этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому
назад. Господи, до чего же мы опустились с тех вор.
Он взял Пат за руку.
- Если бы у нас не сохранилась хотя бы крупица понимания красоты, все
было бы потеряно. - Осторожным движением огромных лап он положил ее ла-
донь на свое плечо. - Серебристая звездная чешуйка, повисшая над грохо-
чущей бездной, хотите выпить стакан вина с Древним-древним старцем?
- Да, - сказала она. - Все, что вам угодно.
Они вошли в дом. Рядом с Фердинандом она казалась его дочерью. Строй-
ной, смелой и юной дочерью усталого великана доисторических времен.
В одиннадцать мы двинулись в обратный путь. Валентин сел за руль так-
си и уехал с Фердинандом. Остальные сели в "Карла". Ночь была теплая,
Кестер сделал крюк, и мы проехали через несколько деревень, дремавших у
шоссе. Лишь изредка в окне мелькал огонек и доносился одинокий лай со-
бак. Ленц сидел впереди, рядом с Отто, и пел. Пат и я устроились сзади.
Кестер великолепно вел машину. Он брал повороты, как птица, будто за-
бавлялся. Он не ездил резко, как большинство гонщиков. Когда он взбирал-
ся по спирали, можно было спокойно спать, настолько плавно шла машина.
Скорость не ощущалась.
По шуршанию шин мы узнавали, какая под нами дорога. На гудроне они
посвистывали, на брусчатке глухо громыхали. Снопы света от фар, вытянув-
шись далеко вперед, мчались перед нами, как пара серых гончих, вырывая
из темноты дрожащую березовую аллею, вереницу тополей, опрокидывающиеся
телеграфные столбы, приземистые домики и безмолвный строй лесных просек.
В россыпях тысяч звезд, на немыслимой высоте, вился над нами светлый дым
Млечного Пути.
Кестер гнал все быстрее. Я укрыл Пат пальто. Она улыбнулась мне.
- Ты любишь меня? - спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
- А ты меня?
- Нет. Вот счастье, правда?
- Большое счастье.
- Тогда с нами ничего не может случиться, не так ли?
- Решительно ничего, - ответила она и взяла мою руку.
Шоссе спускалось широким поворотом к железной дороге. Поблескивали
рельсы. Далеко впереди показался красный огонек. "Карл" взревел и рва-
нулся вперед. Это был скорый поезд - спальные вагоны и ярко освещенный
вагон-ресторан. Вскоре мы поравнялись с ним. Пассажиры махали нам из
окон. Мы не отвечали. "Карл" обогнал поезд. Я оглянулся. Паровоз извер-
гал дым и искры. С тяжким, черным грохотом мчался он сквозь синюю ночь.
Мы обогнали поезд, - но мы возвращались в город, где такси, ремонтные
мастерские и меблированные комнаты. А паровоз грохотал вдоль рек, лесов
и полей в какие-то дали, в мир приключений.
Покачиваясь, неслись навстречу нам улицы и дома.
"Карл" немного притих, но все еще рычал как дикий зверь.
Кестер остановился недалеко от кладбища. Он не поехал ни к Пат, ни ко
мне, а просто остановился где-то поблизости. Вероятно, решил, что мы хо-
тим остаться наедине. Мы вышли. Кестер и Ленц, не оглянувшись, сразу же
помчались дальше. Я посмотрел им вслед. На минуту мне это показалось
странным. Они уехали - мои товарищи уехали, а я остался.
Я встряхнулся.
- Пойдем, - сказал я Пат. Она смотрела на меня, словно о чем-то дога-
дываясь.
- Поезжай с ними, - сказала она.
- Нет, - ответил я.
- Ведь тебе хочется поехать с ними...
- Вот еще... - сказал я, зная, что она права. - Пойдем...
Мы пошли вдоль кладбища, еще пошатываясь от быстрой езды и ветра.
- Робби, - сказала Пат, - мне лучше пойти домой.
- Почему?
- Не хочу, чтобы ты из-за меня от чего-нибудь отказывался.
- О чем ты говоришь? От чего я отказываюсь?
- От своих товарищей...
- Вовсе я от них не отказываюсь, - ведь завтра утром я их снова уви-
