шегося только метров НУ двадцать впереди. Видимо, у Браумюллера забарах-
лило зажигание.
- Дай ему, Отто! Дай ему! Сожри "Щелкунчика"! - ревели мы, размахивая
руками.
Машины в последний раз скрылись за поворотом. Ленц громко молился
всем богам Азии и Южной Америки, прося у них помощи, и потрясал своим
амулетом. Я тоже вытащил свой. Опершись на мои плечи, Патриция подалась
вперед и напряженно вглядывалась вдаль; она напоминала изваяние на носу
галеры.
Показались машины. Мотор Браумюллера все еще чихал, то и дело слыша-
лись перебои. Я закрыл глаза. Ленц повернулся спиной к трассе - мы хоте-
ли умилостивить судьбу. Чей-то крик заставил нас очнуться. Мы только ус-
пели заметить, как Кестер, оторвавшись на два метра от своего соперника,
первым пересек линию финиша.
Ленц обезумел. Он швырнул инструмент на землю и сделал стойку на за-
пасном колесе.
- Что это вы раньше сказали? - заорал он, снова встав на ноги и обра-
щаясь к механику-геркулесу. - Развалина?
- Отвяжись от меня, дурак, - недовольно ответил ему механик. И в пер-
вый раз, с тех пор как я его знал, последний романтик, услышав оскорбле-
ние, не впал в бешенство. Он затрясся от хохота, словно в приступе пляс-
ки святого Витта.
Мы ожидали Отто. Ему надо было переговорить с членами судейской кол-
легии.
- Готтфрид, - послышался за нами хриплый голос. Мы обернулись и уви-
дели человекоподобную гору в слишком узких полосатых брюках, не в меру
узком пиджаке цвета маренго и в черном котелке.
- Альфонс! - воскликнула Патриция Хольман.
- Собственной персоной, - согласился он.
- Мы выиграли, Альфонс! - крикнула она.
- Крепко, крепко. Выходит, я немножко опоздал?
- Ты никогда не опаздываешь. Альфонс, - сказал Ленц.
- Я, собственно, принес вам кое-какую еду. Жареную свинину, немного
солонины. Все уже нарезано.
Он развернул пакет.
- Боже мой, - сказала Патриция Хольман, - тут на целый полк!
- Об этом можно судить только потом, - заметил Альфонс. - Между про-
чим, имеется кюммель [2], прямо со льда.
Он достал две бутылки:
- Уже откупорены.
- Крепко, крепко, - сказала Патриция Хольман.
Он дружелюбно подмигнул ей.
Тарахтя, подъехал к нам "Карл". Кестер и Юпп выпрыгнули из машины.
Юпп выглядел точно юный Наполеон. Его уши сверкали, как церковные витра-
жи. В руках он держал огромный и невероятно безвкусный серебряный кубок.
- Шестой, - сказал Кестер, смеясь. - Эти ребята никак не придумают
что-нибудь поновее.
- Только эту молочную крынку? - деловито осведомился Альфонс. - А на-
личные?
- Да, - успокоил его Отто. - И наличные тоже.
- Тогда мы просто купаемся в деньгах, - сказал Грау.
- Наверно, получится приятный вечерок.
- У меня? - спросил Альфонс.
- Мы считаем это честью для себя, - ответил Ленц.
- Гороховый суп со свиными потрохами, ножками и ушами, - сказал
Альфонс, и даже Патриция Хольман изобразила на своем лице чувство высо-
кого уважения.
- Разумеется, бесплатно, - добавил он.
Подошел Браумюллер, держа в руке несколько свечей зажигания, забрыз-
ганных маслом. Он проклинал свою неудачу.
- Успокойся, Тео! - крикнул ему Ленц. - Тебе обеспечен первый приз в
ближайшей гонке на детских колясках.
- Дадите отыграться хоть на коньяке? - спросил Браумюллер.
- Можешь пить его даже из пивной кружки, - сказал Грау.
- Тут ваши шансы слабы, господин Браумюллер, - произнес Альфонс тоном
эксперта. - Ни разу я еще не видел Кестера под мухой.
- А я до сегодняшнего дня ни разу не видел "Карла" впереди себя, -
ответил Браумюллер.
- Неси свое горе с достоинством, - сказал Грау. - Вот бокал, возьми.
Выпьем за то, чтобы машины уничтожили культуру.
Собираясь отправиться в город, мы решили прихватить остатки провиан-
та, принесенного Альфонсом. Там еще оставалось вдоволь на нескольких че-
ловек. Но мы обнаружили только бумагу.
- Ах, вот оно что! - усмехнулся Ленц и показал на растерянно улыбав-
шегося Юппа. В обеих руках он держал по большому куску свинины. Живот
его выпятился, как барабан. - Тоже своего рода рекорд!
За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась, как мне казалось,
слишком большим успехом. Грау снова предложил написать ее портрет. Сме-
ясь, она заявила, что у нее не хватит терпения; фотографироваться удоб-
нее.
- Может быть, он напишет ваш портрет с фотографии, - заметил я, желая
кольнуть Фердинанда. - Это скорее по его части.
- Спокойно, Робби, - невозмутимо ответил Фердинанд, продолжая смот-
реть на Пат своими голубыми детскими глазами. - От водки ты делаешься
злобным, а я - человечным. Вот в чем разница между нашими поколениями.
- Он всего на десять лет старше меня, - небрежно сказал я.
- В наши дни это и составляет разницу в поколение, - продолжал Ферди-
нанд. - Разницу в целую жизнь, в тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о
бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем - вы зво-
ните по телефону; вы больше не мечтаете - вы выезжаете за город с суббо-
ты на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике - жалкое
племя!
Я слушал его только одним ухом, а другим прислушивался к тому, что
говорил Браумюллер. Чуть покачиваясь, он заявил Патриции Хольман, что
именно он должен обучать ее водить машину. Уж он-то научит ее всем трю-
кам.
При первой же возможности я отвел его в сторонку:
- Тео, спортсмену очень вредно слишком много заниматься женщинами.
- Ко мне это не относится, - заметил Браумюллер, - у меня великолеп-
ное здоровье.
- Ладно. Тогда запомни: тебе не поздоровится, если я стукну тебя по
башке этой бутылкой.
Он улыбнулся:
- Спрячь шпагу, малыш. Как узнают настоящего джентльмена, знаешь? Он
ведет себя прилично, когда налижется. А ты знаешь, кто я?
- Хвастун! Я не опасался, что кто-нибудь из них действительно попыта-
ется отбить ее; такое между нами не водилось. Но я не так уж был уверен
в ней самой. Мы слишком мало знали друг друга. Ведь могло легко статься,
что ей вдруг понравится один из них. Впрочем, можно ли вообще быть уве-
ренным в таких случаях?
- Хотите незаметно исчезнуть? - спросил я.
Она кивнула.
Мы шли по улицам. Было облачно. Серебристо-зеленый туман медленно
опускался на город. Я взял руку Патриции и сунул ее в карман моего
пальто. Мы шли так довольно долго.
- Устала? - спросил я.
Она покачала головой и улыбнулась.
Показывая на кафе, мимо которых мы проходили, я ее спрашивал:
- Не зайти ли нам куда-нибудь?
- Нет... Потом.
Наконец мы подошли к кладбищу. Оно было как тихий островок среди ка-
менного потока домов. Шумели деревья. Их кроны терялись во мгле. Мы наш-
ли пустую скамейку и сели.
Вокруг фонарей, стоявших перед нами на краю тротуара, сияли дрожащие
оранжевые нимбы. В сгущавшемся тумане начиналась сказочная игра света.
Майские жуки, охмелевшие от ароматов, грузно вылетали из липовой листвы,
кружились около фонарей и тяжело ударялись об их влажные стекла. Туман
преобразил все предметы, оторвав их от земли и подняв над нею. Гостиница
напротив плыла по черному зеркалу асфальта, точно океанский пароход с
ярко освещенными каютами, серая тень церкви, стоящей за гостиницей,
превратилась в призрачный парусник с высокими мачтами, терявшимися в се-
ровато-красном мареве света. А потом сдвинулись с места и поплыли кара-
ваны домов...
Мы сидели рядом и молчали. В тумане все было нереальным - и мы тоже.
Я посмотрел на Патрицию, - свет фонаря отражался в ее широко открытых
глазах.
- Сядь поближе, - сказал я, - а то туман унесет тебя...
Она повернула ко мне лицо и улыбнулась. Ее рот был полуоткрыт, зубы
мерцали, большие глаза смотрели на меня в упор... Но мне казалось, будто
она вовсе меня не замечает, будто ее улыбка и взгляд скользят мимо, ту-
да, где серое, серебристое течение; будто она слилась с призрачным шеве-
лением листвы, с каплями, стекающими по влажным стволам, будто она ловит
темный неслышный зов за деревьями, за целым миром, будто вот сейчас она
встанет и пойдет сквозь туман, бесцельно и уверенно, туда, где ей слы-
шится темный таинственный призыв земли и жизни.
Никогда я не забуду это лицо, никогда не забуду, как оно склонилось
ко мне, красивое и выразительное, как оно просияло лаской и нежностью,
как оно расцвело в этой сверкающей тишине, - никогда не забуду, как ее
губы потянулись ко мне, глаза приблизились к моим, как близко они разг-
лядывали меня, вопрошающе и серьезно, и как потом эти большие мерцающие
глаза медленно закрылись, словно сдавшись...
А туман все клубился вокруг. Из его рваных клочьев торчали бледные
могильные кресты. Я снял пальто, и мы укрылись им. Город потонул. Время
умерло...
Мы долго просидели так. Постепенно ветер усилился, и в сером воздухе
перед нами замелькали длинные тени. Я услышал шаги и невнятное бормота-
ние. Затем донесся приглушенный звон гитар. Я поднял голову. Тени приб-
лижались, превращаясь в темные силуэты, и сдвинулись в круг. Тишина. И
вдруг громкое пение: "Иисус зовет тебя..."
Я вздрогнул и стал прислушиваться. В чем дело? Уж не попали ли мы на
луну? Ведь это был настоящий хор, - двухголосный женский хор...
- "Грешник, грешник, поднимайся..." - раздалось над кладбищем в ритме
военного марша.
В недоумении я посмотрел на Пат.
- Ничего не понимаю, - сказал я.
- "Приходи в исповедальню..." - продолжалось пение в бодром темпе.
Вдруг я понял:
- Бог мой! Да ведь это Армия спасения [3]!
- "Грех в себе ты подавляй..." - снова призывали тени. Кантилена на-
растала.
В карих глазах Пат замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от
смеха.
Над кладбищем неудержимо гремело фортиссимо:
Страшный огнь и пламя ада -
Вот за грех тебе награда;
Но Иисус зовет: "Молись!
О заблудший сын, спасись!"
- Тихо! Разрази вас гром! - послышался внезапно из тумана чей-то
злобный голос.
Минута растерянного молчания. Но Армия спасения привыкла к невзгодам.
Хор зазвучал с удвоенной силой.
- "Одному что в мире делать?" - запели женщины в унисон.
- Целоваться, черт возьми, - заорал тот же голос. - Неужели и здесь
нет покоя?
- "Тебя дьявол соблазняет..." - оглушительно ответили ему.
- Вы, старые дуры, уже давно никого не соблазняете! - мгновенно до-
неслась реплика из тумана.
Я фыркнул. Пат тоже не могла больше сдерживаться. Мы тряслись от хо-
хота. Этот поединок был форменной потехой. Армии спасения было известно,
что кладбищенские скамьи служат прибежищем для любовных пар. Только
здесь они могли уединиться и скрыться от городского шума. Поэтому бого-
боязненные "армейки", задумав нанести по кладбищу решающий удар, устрои-
ли воскресную облаву во имя спасения душ. Необученные голоса набожно,
старательно и громко гнусавили слова песни. Резко бренчали в такт гита-
ры.
Кладбище ожило. В тумане начали раздаваться смешки и возгласы. Оказа-
лось, что все скамейки заняты. Одинокий мятежник, выступивший в защиту
любви, получил невидимое, но могучее подкрепление со стороны единомыш-
ленников. В знак протеста быстро организовался контрхор. В нем, видимо,
участвовало немало бывших военных. Маршевая музыка Армии спасения разза-
дорила их. Вскоре мощно зазвучала старинная песня "В Гамбурге я побывал
- мир цветущий увидал"...
Армия спасения страшно всполошилась. Бурно заколыхались поля шляпок.
Старые девы вновь попытались перейти в контратаку.
- "О, не упорствуй, умоляем..." - резко заголосил хор аскетических
дам.
Но зло победило. Трубные глотки противников дружно грянули в ответ:
Свое имя назвать мне нельзя:
Ведь любовь продаю я за деньги...
- Уйдем сейчас же, - сказал я Пат. - Я знаю эту песню. В ней нес-
колько куплетов, и текст чем дальше, тем красочней. Прочь отсюда!
