спросил Готтфрид, прищурив глаза.
- Может быть, ты хочешь угодить в больницу, жалкий бестактный ублю-
док? - спросил я его в свою очередь.
- Ребята, шабаш! На сегодня хватит! - предложил Кестер. - Достаточно
заработали за один день! Нельзя испытывать бога. Возьмем "Карла" и пое-
дем тренироваться. Гонки на носу.
Юпп давно позабыл о своей бензопомпе. Он был взволнован и потирал ру-
ки:
- Господин Кестер, значит, пока я тут остаюсь за хозяина?
- Нет, Юпп, - сказал Отто, смеясь, - поедешь с нами!
Сперва мы поехали в банк и сдали чек. Ленц не мог успокоиться, пока
не убедился, что чек настоящий. А потом мы понеслись, да так, что из
выхлопа посыпались искры.
VIII
Я стоял перед своей хозяйкой.
- Пожар, что ли, случился? - спросила фрау Залевски.
- Никакого пожара, - ответил я. - Просто хочу уплатить за квартиру.
До срока оставалось еще три дня, и фрау Залевски чуть не упала от
удивления.
- Здесь что-то не так, - заметила она подозрительно.
- Все абсолютно так, - сказал я. - Можно мне сегодня вечером взять
оба парчовых кресла из вашей гостиной?
Готовая к бою, она уперла руки в толстые бедра:
- Вот так раз! Вам больше не нравится ваша комната?
- Нравится. Но ваши парчовые кресла еще больше.
Я сообщил ей, что меня, возможно, навестит кузина и что поэтому мне
хотелось бы обставить свою комнату поуютнее. Она так расхохоталась, что
грудь ее заходила ходуном.
- Кузина, - повторила она презрительно. - И когда придет эта кузина?
- Еще неизвестно, придет ли она, - сказал я, - но если она придет,
то, разумеется, рано... Рано вечером, к ужину. Между прочим, фрау За-
левски, почему, собственно, не должно быть на свете кузин?
- Бывают, конечно, - ответила она, - но для них не одалживают кресла.
- А я вот одалживаю, - сказал я твердо, - во мне очень сильно развиты
родственные чувства.
- Как бы не так! Все вы ветрогоны. Все, как один. Можете взять парчо-
вые кресла. В гостиную поставите пока красные плюшевые.
- Благодарю. Завтра принесу все обратно. И ковер тоже.
- Ковер? - Она повернулась. - Кто здесь сказал хоть слово о ковре?
- Я. И вы тоже. Вот только сейчас.
Она возмущенно посмотрела на меня.
- Без него нельзя, - сказал я. - Ведь кресла стоят на нем.
- Господин Локамп! - величественно произнесла фрау Залевски. - Не за-
ходите слишком далеко! Умеренность во всем, как говаривал покойный За-
левски. Следовало бы и вам усвоить это.
Я знал, что покойный Залевски, несмотря на этот девиз, однажды напил-
ся так, что умер. Его жена часто сама рассказывала мне о его смерти. Но
дело было не в этом. Она пользовалась своим мужем, как иные люди библи-
ей, - для цитирования. И чем дольше он лежал в гробу, тем чаще она вспо-
минала его изречения. Теперь он годился уже на все случаи, - как и биб-
лия.
Я прибирал свою комнату и украшал ее. Днем я созвонился с Патрицией
Хольман. Она болела, и я не видел ее почти неделю. Мы условились встре-
титься в восемь часов; я предложил ей поужинать у меня, а потом пойти в
кино.
Парчовые кресла и ковер казались мне роскошными, но освещение портило
все. Рядом со мной жили супруги Хассе. Я постучал к ним, чтобы попросить
настольную лампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна. Мужа еще не было.
Опасаясь увольнения, он каждый день добровольно пересиживал час-другой
на работе. Его жена чем-то напоминала больную птицу. Сквозь ее расплыв-
шиеся стареющие черты все еще проступало нежное лицо ребенка, разочаро-
ванного и печального.
Я изложил свою просьбу. Она оживилась и подала мне лампу.
- Да, - сказала она, вздыхая, - как подумаешь, что если бы в свое
время...
Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы ее судьба, не
выйди она за Хассе. Ту же историю я знал и в изложении самого Хассе.
Речь шла опятьтаки о том, как бы сложилась его судьба, останься он хо-
лостяком. Вероятно, это была самая распространенная история в мире. И
самая безнадежная.
Я послушал ее с минутку, произнес несколько ничего не значащих фраз и
направился к Эрне Бениг, чтобы взять у нее патефон.
Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как об "особе, живущей рядом". Она
презирала ее, потому что завидовала. Я же относился к ней довольно хоро-
шо. Эрна не строила себе никаких иллюзий и знала, что надо держаться
покрепче за жизнь, чтобы урвать хоть немного от так называемого счастья.
Она знала также, что за него приходится платить двойной и тройной ценой.
Счастье - самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
Эрна опустилась на колени перед чемоданом и достала несколько пласти-
нок.
- Хотите фокстроты? - спросила она.
- Нет, - ответил я. - Я не танцую.
Она подняла на меня удивленные глаза:
- Вы не танцуете? Позвольте, но что же вы делаете, когда идете ку-
да-нибудь с дамой?
- Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.
Она покачала головой:
- Мужчине, который не умеет танцевать, я бы сразу дала отставку.
- У вас слишком строгие принципы, - возразил я. - Но ведь есть и дру-
гие пластинки. Недавно я слышал очень приятную - женский голос... что-то
вроде гавайской музыки...
- О, это замечательная пластинка! "И как же могла я жить без тебя!"
Вы про эту?
- Правильно!.. Что только не приходит в голову авторам этих песенок!
Мне кажется, кроме них, нет больше романтиков на земле.
Она засмеялась:
- Может быть, и так. Прежде писали стихи в альбомы, а нынче дарят
друг другу пластинки. Патефон тоже вроде альбома. Если я хочу вспомнить
что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку, и все оживает
передо мной.
Я посмотрел на груды пластинок на полу:
- Если судить по этому, Эрна, у вас целый ворох воспоминаний.
Она поднялась и откинула со лба рыжеватые волосы.
- Да, - сказала она и отодвинула ногой стопку пластинок, - но мне бы-
ло бы приятнее одно, настоящее и единственное...
Я развернул покупки к ужину и приготовил все как умел. Ждать помощи
из кухни не приходилось: с Фридой у меня сложились неважные отношения.
Она бы разбила что-нибудь. Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя ком-
ната преобразилась до неузнаваемости - она вся сияла.
Я смотрел на кресла, на лампу, на накрытый стол, и во мне поднималось
чувство беспокойного ожидания.
Я вышел из дому, хотя в запасе у меня оставалось больше часа времени.
Ветер дул затяжными порывами, огибая углы домов. Уже зажглись фонари.
Между домами повисли сумерки, синие, как море. "Интернациональ" плавал в
них, как военный корабль с убранными парусами. Я решил войти туда на ми-
нутку.
- Гоп-ля, Роберт, - обрадовалась мне Роза.
- А ты почему здесь? - спросил я. - Разве тебе не пора начинать об-
ход?
- Рановато еще.
К нам неслышно подошел Алоис.
- Ром? - спросил он.
- Тройную порцию, - ответил я.
- Здорово берешься за дело, - заметила Роза.
- Хочу немного подзарядиться, - сказал я и выпил ром.
- Сыграешь? - спросила Роза.
Я покачал головой:
- Не хочется мне сегодня, Роза. Очень уж ветрено на улице. Как твоя
малышка?
Она улыбнулась, обнажив все свои золотые зубы:
- Хорошо. Пусть бы и дальше так. Завтра опять схожу туда. На этой не-
деле неплохо подзаработала: старые козлы разыгрались - весна им в голову
ударила. Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко. Из красной шерсти.
- Красная шерсть - последний писк моды.
- Какой ты галантный кавалер, Робби.
- Смотри не ошибись. Давай выпьем по одной. Анисовую хочешь?
Она кивнула. Мы чокнулись.
- Скажи, Роза, что ты, собственно, думаешь о любви? - спросил я. -
Ведь в этих делах ты понимаешь толк.
Она разразилась звонким смехом.
- Перестань говорить об этом, - сказала она, успокоившись. - Любовь!
О мой Артур! Когда я вспоминаю этого подлеца, я и теперь еще чувствую
слабость в коленях. А если по-серьезному, так вот что я тебе скажу, Роб-
би: человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто
слишком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это верно.
Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой
остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный...
- Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покой-
ник в отпуске.
- А ты сделай, как я, - ответила Роза. - Заведи себе ребенка. Будет
тебе кого любить, и на душе спокойно будет.
- Неплохо придумано, - сказал я. - Только этого мне не хватало!
Роза мечтательно покачала головой:
- Ах, как мой Артур лупцевал меня, - и все-таки, войди он сейчас сюда
в своем котелке, сдвинутом на затылок... Боже мой! Только подумаю об
этом - и уже вся трясусь!
- Ну, давай выпьем за Артура.
Роза рассмеялась:
- Пусть живет, потаскун этакий! Мы выпили.
- До свидания, Роза. Желаю удачного вечера! - Спасибо! До свидания,
Робби!
Хлопнула парадная дверь.
- Алло, - сказала Патриция Хольман, - какой задумчивый вид!
- Нет, совсем нет! А вы как поживаете? Выздоровели? Что с вами было?
- Ничего особенного. Простудилась, потемпературила немного.
Она вовсе не выглядела больной или изможденной. Напротив, ее глаза
никогда еще не казались мне такими большими и сияющими, лицо порозовело,
а движения были мягкими, как у гибкого, красивого животного.
- Вы великолепно выглядите, - сказал я. - Совершенно здоровый вид! Мы
можем придумать массу интересного.
- Хорошо бы, - ответила она. - Но сегодня не выйдет. Сегодня я не мо-
гу.
Я посмотрел на нее непонимающим взглядом:
- Вы не можете? Она покачала головой:
- К сожалению, нет.
Я все еще не понимал. Я решил, что она просто раздумала идти ко мне и
хочет поужинать со мной в другом месте.
- Я звонила вам, - сказала она, - хотела предупредить, чтобы вы не
приходили зря. Но вас уже не было.
Наконец я понял.
- Вы действительно не можете? Вы заняты весь вечер? - спросил я.
- Сегодня да. Мне нужно быть в одном месте. К сожалению, я сама узна-
ла об этом только полчаса назад.
- А вы не можете договориться на другой день?
- Нет, не получится, - она улыбнулась, - нечто вроде делового свида-
ния.
Меня словно обухом по голове ударили. Я учел все, только не это. Я не
верил ни одному ее слову. Деловое свидание, - но у нее был отнюдь не де-
ловой вид! Вероятно, просто отговорка. Даже наверно. Да и какие деловые
встречи бывают по вечерам? Их устраивают днем. И узнают о них не за пол-
часа. Она просто раздумала, вот и все.
Я расстроился, как ребенок. Только теперь я почувствовал, как мне бы
дорог этот вечер. Я злился на себя за свое огорчение и старался не пода-
вать виду.
- Что ж, ладно, - сказал я. - Тогда ничего не поделаешь. До свидания.
Она испытующе посмотрела на меня:
- Еще есть время. Я условилась на девять часов. Мы можем еще немного
погулять. Я целую неделю не выходила из дому.
- Хорошо, - нехотя согласился я. Внезапно я почувствовал усталость и
пустоту.
Мы пошли по улице. Вечернее небо прояснилось, и звезды застыли между
крышами. Мы шли вдоль газона, в тени виднелось несколько кустов. Патри-
ция Хольман остановилась.
- Сирень, - сказала она. - Пахнет сиренью! Не может быть! Для сирени
еще слишком рано.
- Я и не слышу никакого запаха, - ответил я.
- Нет, пахнет сиренью. - Она перегнулась через решетку.
- Это "дафна индика", сударыня, - донесся из темноты грубый голос.
Невдалеке, прислонившись к дереву, стоял садовник в фуражке с латун-
ной бляхой. Он подошел к нам, слегка пошатываясь. Из его кармана торчало
горлышко бутылки.
- Мы ее сегодня высадили, - заявил он и звучно икнул. - Вот она.
- Благодарю вас, - сказала Патриция Хольман и повернулась ко мне: -
Вы все еще не слышите запаха?
- Нет, теперь что-то слышу, - ответил я неохотно. - Запах доброй пше-
