Мы снова были в городе с его автомобильными гудками и шорохом шин. Но
он оставался заколдованным. Туман превратил автобусы в больших сказочных
животных, автомобили - в крадущихся кошек с горящими глазами, а витрины
магазинов - в пестрые пещеры, полные соблазнов.
Мы прошли по улице вдоль кладбища и пересекли площадь луна-парка. В
мглистом воздухе карусели вырисовывались, как башни, пенящиеся блеском и
музыкой, чертово колесо кипело в пурпуровом зареве, в золоте и хохоте, а
лабиринт переливался синими огнями.
- Благословенный лабиринт! - сказал я.
- Почему? - спросила Пат.
- Мы были там вдвоем.
Она кивнула.
- Мне кажется, что это было бесконечно давно.
- Войдем туда еще разок?
- Нет, - сказал я. - Уже поздно. Хочешь что-нибудь выпить?
Она покачала головой.
Как она была прекрасна! Туман, словно легкий аромат, делал ее еще бо-
лее очаровательной.
- А ты не устала? - спросил я.
- Нет, еще не устала.
Мы подошли к павильону с кольцами и крючками. Перед ним висели фона-
ри, излучавшие резкий карбидный свет. Пат посмотрела на меня.
- Нет, - сказал я. - Сегодня не буду бросать колец. Ни одного не бро-
шу. Даже если бы мог выиграть винный погреб самого Александра Македонс-
кого.
Мы пошли дальше через площадь и парк.
- Где-то здесь должна быть сирень, - сказала Пат.
- Да, запах слышен. Совсем отчетливо.
- Видно, уже распустилась, - ответила она. - Ее запах разлился по
всему городу.
Мне захотелось найти пустую скамью, и я осторожно посмотрел по сторо-
нам. Но то ли из-за сирени, или потому что был воскресный день, или нам
просто не везло, - я ничего не нашел. На всех скамейках сидели пары. Я
посмотрел на часы. Уже было больше двенадцати.
- Пойдем ко мне, - сказал я, - там мы будем одни.
Она не ответила, но мы пошли обратно. На кладбище мы увидели неожи-
данное зрелище. Армия спасения подтянула резервы. Теперь хор стоял в че-
тыре шеренги, и в нем были не только сестры, но еще и братья в форменных
мундирах. Вместо резкого двухголосья пение шло уже на четыре голоса, и
хор звучал как орган. В ритме вальса над могильными плитами неслось: "О
мой небесный Иерусалим..."
От оппозиции ничего не осталось. Она была сметена.
Директор моей гимназии частенько говаривал: "Упорство и прилежание
лучше, нежели беспутство и гений..."
Я открыл дверь. Помедлив немного, включил свет.
Перед нами зияла протянувшаяся в глубь квартиры отвратительная кишка
коридора.
- Закрой глаза, - тихо сказал я, - это зрелище для закаленных.
Я подхватил ее на руки и медленно, обычным шагом, словно я был один,
пошел по коридору мимо чемоданов и газовых плиток к своей двери.
- Жутко, правда? - растерянно спросил я, глядя на плюшевый гарнитур,
расставленный в комнате. Да, теперь мне явно не хватало парчовых кресел
фрау Залевски, ковра, лампы Хассе...
- Совсем не так жутко, - сказала Пат.
- Все-таки жутко! - ответил я и подошел к окну. - Зато вид отсюда
красивый. Может, придвинем кресла к окну?
Пат ходила по комнате:
- Совсем недурно. Главное, здесь удивительно тепло.
- Ты мерзнешь?
- Я люблю, когда тепло, - поеживаясь, сказала она. - Не люблю холод и
дождь. К тому же это мне вредно.
- Боже праведный... а мы просидели столько времени на улице в тума-
не...
- Тем приятнее сейчас здесь...
Она потянулась и снова заходила по комнате крупными шагами. Движения
ее были очень красивы. Я почувствовал какую-то неловкость и быстро ос-
мотрелся. К счастью, беспорядок был невелик. Ногой я задвинул свои пот-
репанные комнатные туфли под кровать.
Пат подошла к шкафу и посмотрела наверх. Там стоял старый чемодан -
подарок Ленца. На нем была масса пестрых наклеек - свидетельства экзоти-
ческих путешествий моего друга.
- "Рио-де-Жанейро! - прочитала она. - Манаос... Сантьяго... Буэ-
нос-Айрес... Лас-Пальмас..."
Она отодвинула чемодан назад и подошла ко мне:
- И ты уже успел побывать во всех этих местах? Я что-то пробормотал.
Она взяла меня под руку.
- Расскажи мне об этом, расскажи обо всех этих городах. Как, должно
быть, чудесно путешествовать так далеко...
Я смотрел на нее. Она стояла передо мной, красивая, молодая, полная
ожиданий, мотылек, по счастливой случайности залетевший ко мне в мою
старую, убогую комнату, в мою пустую, бессмысленную жизнь... ко мне и
все-таки не ко мне: достаточно слабого дуновения - и он расправит кры-
лышки и улетит... Пусть меня ругают, пусть стыдят, но я не мог, не мог
сказать "нет", сказать, что никогда не бывал там... тогда я этого не
мог...
Мы стояли у окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я по-
чувствовал: там, за туманом, притаилось мое прошлое, молчаливое и неви-
димое... Дни ужаса и холодной испарины, пустота, грязь, клочья зачумлен-
ного бытия, беспомощность, расточительная трата сил, бесцельно уходящая
жизнь, - но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще близко, ее тихое ды-
хание, ее непостижимое присутствие и тепло, ее ясная жизнь, - я должен
был это удержать, завоевать...
- Рио... - сказал я. - Рио-де-Жанейро - порт как сказка. Семью дугами
вписывается море в бухту, и белый сверкающий город поднимается над
нею...
Я начал рассказывать о знойных городах и бесконечных равнинах, о мут-
ных, илистых водах рек, о мерцающих островах и о крокодилах, о лесах,
пожирающих дороги, о ночном рыке ягуаров, когда речной пароход скользит
в темноте сквозь удушливую теплынь, сквозь ароматы ванильных лиан и ор-
хидей, сквозь запахи разложения, - все это я слышал от Ленца, но теперь
я почти не сомневался, что и вправду был там, - так причудливо смешались
воспоминания с томлением по всему этому, с желанием привнести в невесо-
мую и мрачную путаницу моей жизни хоть немного блеска, чтобы не потерять
это необъяснимо красивое лицо, эту внезапно вспыхнувшую надежду, это ос-
частливившее меня цветение... Чего стоил я сам по себе рядом с этим?..
Потом, когда-нибудь, все объясню, потом, когда стану лучше, когда все
будет прочнее... потом... только не теперь... "Манаос... - говорил я, -
Буэнос-Айрес..." - И каждое слово звучало как мольба, как заклинание...
Ночь. На улице начался дождь. Капли падали мягко и нежно, не так, как
месяц назад, когда они шумно ударялись о голые ветви лип; теперь они ти-
хо шуршали, стекая вниз по молодой податливой листве, мистическое празд-
нество, таинственный ток капель к корням, от которых они поднимутся сно-
ва вверх и превратятся в листья, томящиеся весенними ночами по дождю.
Стало тихо. Уличный шум смолк. Над тротуаром метался свет одинокого
фонаря. Нежные листья деревьев, освещенные снизу, казались почти белыми,
почти прозрачными, а кроны были как мерцающие светлые паруса.
- Слышишь, Пат? Дождь...
- Да...
Она лежала рядом со мной. Бледное лицо и темные волосы на белой по-
душке. Одно плечо приподнялось. Оно поблескивало, как матовая бронза. На
руку падала узкая полоска света.
- Посмотри... - сказала она, поднося ладони к лучу.
- Это от фонаря на улице, - сказал я.
Она привстала. Теперь осветилось и ее лицо. Свет сбегал по плечам и
груди, желтый как пламя восковой свечи; он менялся, тона сливались, ста-
новились оранжевыми; а потом замелькали синие круги, и вдруг над ее го-
ловой ореолом всплыло теплое красное сияние. Оно скользнуло вверх и мед-
ленно поползло по потолку.
- Это реклама на улице.
- Видишь, как прекрасна твоя комната.
- Прекрасна, потому что ты здесь. Она никогда уже не будет такой, как
прежде... потому что ты была здесь.
Овеянная бледно-синим светом, она стояла на коленях в постели.
- Но... - сказала она, - я ведь еще часто буду приходить сюда... Час-
то...
Я лежал не шевелясь и смотрел на нее. Расслабленный, умиротворенный и
очень счастливый, я видел все как сквозь мягкий, ясный сон.
- Как ты хороша. Пат! Куда лучше, чем в любом из твоих платьев.
Она улыбнулась и наклонилась надо мной:
- Ты должен меня очень любить, Робби. Не знаю, что я буду делать без
любви!
Ее глаза были устремлены на меня. Лицо было совсем близко, взволно-
ванное, открытое, полное страстной силы.
- Держи меня крепко, - прошептала она. - Мне нужно, чтобы кто-то дер-
жал меня крепко, иначе я упаду. Я боюсь.
- Не похоже, что ты боишься.
- Это я только притворяюсь, а на самом деле я часто боюсь.
- Уж я-то буду держать тебя крепко, - сказал я, все еще не очнувшись
от этого странного сна наяву, яркого и зыбкого. - Я буду держать тебя
по-настоящему крепко. Ты даже удивишься.
Она коснулась ладонями моего лица:
- Правда? Я кивнул. Ее плечи осветились зеленоватым светом, словно
погрузились в глубокую воду. Я взял ее за руки и притянул к себе, - меня
захлестнула большая теплая волна, светлая и нежная... Все погасло...
Она спала, положив голову на мою руку. Я часто просыпался и смотрел
на нее. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Нас несло
где-то по ту сторону времени. Все пришло так быстро, и я еще ничего не
мог понять. Я еще не понимал, что меня любят. Правда, я знал, что умею
по-настоящему дружить с мужчинами, но не представлял себе, за что,
собственно, меня могла бы полюбить женщина. Я думал: видимо, все сведет-
ся только к одной этой ночи, а потом мы проснемся, и все кончится.
Забрезжил рассвет. Я лежал неподвижно. Моя рука под ее головой затек-
ла и онемела. Но я не шевелился, и только когда она повернулась во сне и
прижалась к подушке, я осторожно высвободил руку. Я тихонько встал, поб-
рился и бесшумно почистил зубы. Потом налил на ладонь немного одеколона
и освежил волосы и шею. Было очень странно - стоять в этой безмолвной
серой комнате наедине со своими мыслями и глядеть на темные контуры де-
ревьев за окном. Повернувшись, я увидел, что Пат открыла глаза и смотрит
на меня. У меня перехватило дыхание.
- Иди сюда, - сказала она.
Я подошел к ней и сел на кровать.
- Все еще правда? - спросил я.
- Почему ты спрашиваешь?
- Не знаю. Может быть, потому, что уже утро. Стало светлее.
- А теперь дай мне одеться, - сказала она.
Я поднял с пола ее белье из тонкого шелка. Оно было совсем невесомым.
Я держал его в руке и думал, что? даже оно какое-то особенное. И та, кто
носит его, тоже должна быть какой-то особенной. Никогда мне не понять;
ее, никогда.
Я подал ей платье. Она притянула мою голову и поцеловала меня.
Потом я проводил ее домой. Мы шли рядом в серебристом свете утра и
почти не разговаривали. По мостовой прогромыхал молочный фургон. Появи-
лись разносчики газет. На тротуаре, прислонившись к стене дома, сидел и
спал старик. Его подбородок дергался, - казалось, вот-вот отвалится.
Рассыльные развозили на велосипедах корзины с булочками. На улице запах-
ло свежим теплым хлебом. Высоко в синем небе гудел самолет.
- Сегодня? - спросил я Пат, когда мы дошли до ее парадного.
Она улыбнулась.
- В семь? - спросил я.
Она совсем не выглядела усталой, а была свежа, как после долгого сна.
На прощание она поцеловала меня. Я стоял перед домом, пока в ее комнате
не зажегся свет.
Потом пошел обратно. По пути вспомнил все, что надо было ей сказать,
- много прекрасных слов. Я брел по улицам и думал, как много мог бы ска-
зать и сделать, будь я другим. Потом направился на рынок. Сюда уже
съехались фургоны с овощами, мясом и цветами. Я знал, что здесь можно
купить цветы втрое дешевле, чем в магазине. На все оставшиеся у меня
деньги я накупил тюльпанов. В их чашечках блестели капли росы. Цветы бы-
ли свежи и великолепны. Продавщица набрала целую охапку и обещала отос-
лать все Пат к одиннадцати часам. Договариваясь со мной, она рассмеялась
и добавила к букету пучок фиалок.
- Ваша дама будет наслаждаться ими по крайней мере две недели, - ска-
зала она. - Только пусть кладет время от времени таблетку пирамидона в
