краю стула. Только две небольшие фотографии, но в них отразилась целая
жизнь.
- Годится, - сказал я. - По этим снимкам он может сделать все.
Фердинанд Грау встретил нас в сюртуке. У него был вполне почтенный и
даже торжественный вид. Этого требовала профессия. Он знал, что многим
людям, носящим траур, уважение к их горю важнее, чем само горе.
На стенах мастерской висело несколько внушительных портретов маслом в
золотых рамах; под ними были маленькие фотографии - образцы. Любой за-
казчик мог сразу же убедиться, что можно сделать даже из расплывчатого
моментального снимка.
Фердинанд обошел с булочником всю экспозицию и спросил, какая манера
исполнения ему больше по душе. Булочник в свою очередь спросил, зависят
ли цены от размера портрета. Фердинанд объяснил, что дело тут не в квад-
ратных метрах, а в стиле живописи. Тогда выяснилось, что булочник пред-
почитает самый большой портрет.
- У вас хороший вкус, - похвалил его Фердинанд, - это портрет прин-
цессы Боргезе. Он стоит восемьсот марок. В раме.
Булочник вздрогнул.
- А без рамы?
- Семьсот двадцать.
Булочник предложил четыреста марок. Фердинанд тряхнул своей львиной
гривой:
- За четыреста марок вы можете иметь максимум головку в профиль. Но
никак не портрет анфас. Он требует вдвое больше труда.
Булочник заметил, что головка в профиль устроила бы его. Фердинанд
обратил его внимание на то, что обе фотографии сняты анфас. Тут даже сам
Тициан и тот не смог бы сделать портрет в профиль. Булочник вспотел;
чувствовалось, что он в отчаянии оттого, что в свое время не был доста-
точно предусмотрителен. Ему пришлось согласиться с Фердинандом. Он по-
нял, что для портрета анфас придется малевать на пол-лица больше, чем в
профиль. Более высокая цена была оправдана. Булочник мучительно колебал-
ся. Фердинанд, сдержанный до этой минуты, теперь перешел к уговорам. Его
могучий бас приглушенно перекатывался по мастерской, как эксперт, я счел
долгом заметить, что мой друг выполняет работу безукоризненно. Булочник
вскоре созрел для сделки, особенно после того, как Фердинанд расписал
ему, какой эффект произведет столь пышный портрет на злокозненных сосе-
дей.
- Ладно, - сказал он, - но при оплате наличными десять процентов
скидки.
- Договорились, - согласился Фердинанд. - Скидка десять процентов и
задаток триста марок на издержки - на краски и холст.
Еще несколько минут они договаривались о деталях, а затем перешли к
обсуждению характера самого портрета. Булочник хотел, чтобы были дорисо-
ваны нитка жемчуга и золотая брошь с бриллиантами. На фотографии они от-
сутствовали.
- Само собой разумеется, - заявил Фердинанд, - драгоценности вашей
супруги будут пририсованы. Хорошо, если вы их как-нибудь занесете на ча-
сок, чтобы они получились возможно натуральнее.
Булочник покраснел:
- У меня их больше нет. Они... Они у родственников.
- Ах, так. Ну что же, можно и без них. А скажите, брошь вашей жены
похожа на ту, что на портрете напротив?
Булочник кивнул:
- Она была чуть поменьше.
- Хорошо, так мы ее и сделаем. А ожерелье нам ни к чему. Все жемчужи-
ны похожи одна на другую.
Булочник облегченно вздохнул.
- А когда будет готов портрет?
- Через шесть недель.
- Хорошо.
Булочник простился и ушел. Я еще немного посидел с Фердинандом в мас-
терской.
- Ты будешь работать над портретом шесть недель?
- Какое там! Четыре-пять дней. Но ему я этого не могу сказать, а то
еще начнет высчитывать, сколько я зарабатываю в час, и решит, что его
обманули. А шесть недель его вполне устраивают, так же, как и принцесса
Боргезе! Такова человеческая природа, дорогой Робби. Скажи я ему, что
это модистка, и портрет жены потерял бы для него половину своей прелес-
ти. Между прочим вот уже шестой раз выясняется, что умершие женщины но-
сили такие же драгоценности, как на том портрете. Вот какие бывают сов-
падения. Этот портрет никому не ведомой доброй Луизы Вольф - великолеп-
ная, возбуждающая реклама.
Я обвел взглядом комнату. С неподвижных лиц на стенах на меня смотре-
ли глаза, давно истлевшие в могиле. Эти портреты остались невостребован-
ными или неоплаченными родственниками. И все это были люди, которые ког-
да-то дышали и на что-то надеялись.
- Скажи, Фердинанд, ты не станешь постепенно меланхоликом в таком ок-
ружении?
Он пожал плечами:
- Нет, разве что циником. Меланхоликом становишься, когда размышляешь
о жизни, а циником - когда видишь, что делает из нее большинство людей.
- Да, но ведь иные люди страдают по-настоящему...
- Конечно, но те не заказывают портретов.
Он встал.
- И хорошо, Робби, что у людей еще остается много важных мелочей, ко-
торые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество - нас-
тоящее одиночество, без всяких иллюзий - наступает перед безумием или
самоубийством.
Большая голая комната плыла в сумерках. За стеной кто-то тихо ходил
взад и вперед. Это была экономка, никогда не показывавшаяся при ком-ни-
будь из нас. Она считала, что мы восстанавливаем Фердинанда против нее,
и ненавидела нас.
Я вышел и, словно в теплую ванну, окунулся в шум и бурление улицы.
XI
Впервые я шел в гости к Пат. До сих пор обычно она навещала меня или
я приходил к ее дому, и мы отправлялись куда-нибудь. Но всегда было так,
будто она приходила ко мне только с визитом, ненадолго. А мне хотелось
знать о ней больше, знать, как она живет.
Я подумал, что мог бы принести ей цветы. Это было нетрудно: городской
сад за луна-парком был весь в цвету. Перескочив через решетку, я стал
обрывать кусты белой сирени.
- Что вы здесь делаете? - раздался вдруг громкий голос. Я поднял гла-
за. Передо мной стоял человек с лицом бургундца и закрученными седыми
усами. Он смотрел на меня с возмущением. Не полицейский и не сторож, но,
судя по виду, офицер в отставке.
- Это нетрудно заметить, - вежливо ответил я, - я обламываю ветки си-
рени.
На мгновение у отставного военного отнялся язык.
- Известно ли вам, что это городской парк? - гневно спросил он.
Я рассмеялся.
- Конечно, известно. - Или, по-вашему, я принял это место за Канарс-
кие острова?
Он посинел. Я испугался, - что если его хватит удар.
- Сейчас ж вон отсюда! - заорал он первоклассным казарменным басом. -
Вы расхищаете городскую собственность! Я прикажу вас задержать!
Однако я уже успел набрать достаточно сирени.
- Но сначала меня надо поймать. Ну-ка, догони, дедушка! - предложил я
старику, перемахнул через решетку и исчез.
Перед домом Пат я еще раз придирчиво осмотрел свой костюм. Потом под-
нялся по лестнице. Это был современный новый дом - прямая противополож-
ность моему обветшалому бараку. Лестницу устилала красная дорожка. У
фрау Залевски этого не было, не говоря уже о лифте.
Пат жила на четвертом этаже. На двери красовалась солидная латунная
табличка: "Подполковник Эгберт фон Хаке". Я долго разглядывал ее. Прежде
чем позвонить, я невольно поправил галстук.
Мне открыла девушка в белоснежной наколке и кокетливом передничке;
было просто невозможно сравнить ее с нашей неуклюжей косоглазой Фридой.
Мне вдруг стало не по себе.
- Господин Локамп? - спросила она. Я кивнул.
Она повела меня через маленькую переднюю и открыла дверь в комнату. Я
бы, пожалуй, не очень удивился, если бы там оказался подполковник Эгберт
фон Хаке в полной парадной форме и подверг меня допросу, - настолько я
был подавлен множеством генеральских портретов в передней. Генералы,
увешанные орденами, мрачно глядели на мою сугубо штатскую особу. Но тут
появилась Пат. Она вошла, стройная и легкая, и комната внезапно преобра-
зилась в какой-то островок тепла и радости. Я закрыл дверь и осторожно
обнял ее. Затем вручил ей наворованную сирень.
- Вот, - сказал я. - С приветом от городского управления.
Она поставила цветы в большую светлую вазу, стоявшую на полу у окна.
Тем временем я осмотрел ее комнату. Мягкие приглушенные тона, старинная
красивая мебель, бледно-голубой ковер, шторы, точно расписанные пас-
телью, маленькие удобные кресла, обитые поблекшим бархатом.
- Господи, и как ты только ухитрилась найти такую комнату, Пат, -
сказал я. - Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую
что ни на есть рухлядь и никому не нужные подарки, полученные ко дню
рождения.
Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Я видел тонкую изог-
нутую линию затылка, прямые плечи, худенькие руки. Стоя на коленях, она
казалась ребенком, нуждающимся в защите. Но было в ней что-то и от моло-
дого гибкого животного, и когда она выпрямилась и прижалась ко мне, это
уже не был ребенок, в ее глазах и губах я опять увидел вопрошающее ожи-
дание и тайну, смущавшие меня. А ведь мне казалось, что в этом грязном
мире такое уже не встретить.
Я положил руку ей на плечо. Было так хорошо чувствовать ее рядом.
- Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше квартира принадлежала
моей матери. Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты.
- Значит, это твоя квартира? - спросил я с облегчением. - А подпол-
ковник Эгберт фон Хаке живет у тебя только на правах съемщика?
Она покачала головой:
- Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить. От квартиры пришлось
отказаться, а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь квартирантка. Но
что это тебе дался старый Эгберт?
- Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офице-
рами. Это еще со времен моей военной службы.
- Она засмеялась:
- Мой отец тоже был майором.
- Майор это еще куда ни шло.
- А ты знаешь старика Хаке? - спросила она.
Меня вдруг охватило недоброе предчувствие:
- Маленький, подтянутый, с красным лицом, седыми, подкрученными усами
и громовым голосом? Он часто гуляет в городском парке?
Она, смеясь, перевела взгляд с букета сирени на меня:
- Нет, он большого роста, бледный, в роговых очках!
- Тогда я его не знаю.
- Хочешь с ним познакомиться? Он очень мил.
- Боже упаси! Пока что мое место в авторемонтной мастерской и в пан-
сионе фрау Залевски.
В дверь постучали. Горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тон-
кий белый фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправ-
доподобно маленькими сандвичами, салфетки, сигареты и бог знает еще что.
Я смотрел на все, совершенно ошеломленный.
- Сжалься, Пат! - сказал я наконец. - Ведь это как в кино. Уже на
лестнице я заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. По-
думай, я привык сидеть у подоконника фрау Залевски, около своей верной
спиртовки, и есть на засаленной бумаге. Не осуждай обитателя жалкого
пансиона, если в своем смятении он, может быть, опрокинет чашку!
Она рассмеялась:
- Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит те-
бе это сделать. Ты должен быть ловким. - Она взяла чайник. - Ты хочешь
чаю или кофе?
- Чаю или кофе? Разве есть и то и другое?
- Да. Вот посмотри.
- Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки.
Она нагнулась и включила портативный приемник, - я не заметил его
раньше.
- Итак, что же ты хочешь, чай или кофе?
- Кофе, просто кофе. Пат. Ведь я из сельской местности. А ты что бу-
дешь пить?
- Выпью с тобой кофе.
- А вообще ты пьешь чай?
- Да.
- Так зачем ж кофе?
- Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или сандви-
чи?
- И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду
пить чай. Хочу попробовать все, что у тебя есть.
Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее:
- Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство
ценит умеренность в нижних чинах!
- Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со
сбитыми сливками.
- Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте, - за-
