- Ты действительно говоришь об этом серьезно, Робби?
- Да, черт возьми, - сказал я. - А ты разве до сих пор не заметила
этого?
Она немного помолчала.
- Робби, - сказала она затем чуть более низким голосом. - Почему ты
именно сейчас заговорил об этом?
- А вот заговорил, - сказал я резче, чем хотел. Внезапно я почувство-
вал, что теперь должно решиться многое более важное, чем комната. - За-
говорил потому, что в последние недели понял, как чудесно быть все время
неразлучными. Осточертели мне все эти встречи на час! Я хочу от тебя
большего! Я хочу, чтобы ты всегда была со мной, не желаю продолжать ум-
ную любовную игру в прятки, она мне противна и не нужна, я просто хочу
тебя и только тебя, и никогда мне этого не будет достаточно, и ни одной
минуты я потерять не хочу.
Я слышал ее дыхание. Она сидела на подоконнике, обняв колени руками,
и молчала. Красные огни рекламы напротив, за деревьями, медленно подни-
мались вверх и бросали матовый отблеск на ее светлые туфли, освещали юб-
ку и руки.
- Пожалуйста, можешь смеяться надо мной, - сказал я.
- Смеяться? - удивилась она.
- Ну да, потому что я все время говорю: я хочу. Ведь в конце концов и
ты должна хотеть.
Она подняла глаза:
- Тебе известно, что ты изменился, Робби?
- Нет.
- Правда, изменился. Это видно из твоих же слов. Ты хочешь. Ты уже не
спрашиваешь. Ты просто хочешь.
- Ну, это еще не такая большая перемена. Как бы сильно я ни желал че-
го-то, ты всегда можешь сказать "нет".
Она вдруг наклонилась ко мне.
- Почему же я должна сказать "нет", Робби? - проговорила она очень
теплым и нежным голосом. - Ведь и я хочу того же...
Растерявшись, я обнял ее за плечи. Ее волосы коснулись моего лица.
- Это правда, Пат?
- Ну конечно, дорогой.
- Вот ведь как, - сказал я, - а я представлял себе все это гораздо
сложнее.
Она покачала головой.
- Ведь все зависит только от тебя, Робби...
- Я и сам почти так думаю, - удивленно сказал я.
Она обняла мою голову.
- Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не де-
лать все самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, все, собственно,
довольно легко, - не надо только самим усложнять себе жизнь!
На мгновение я стиснул зубы. Услышать от нее такое! Потом я сказал:
- Правильно, Пат. Правильно!
И совсем это не было правильно.
Мы постояли еще немного у окна.
- Все твои вещи перевезем сюда, - сказал я. - Чтобы у тебя здесь было
все. Даже заведем чайный столик на колесах. Фрида научится обращаться с
ним.
- Есть у нас такой столик, милый. Он мой.
- Тем лучше. Тогда я завтра начну тренировать Фриду.
Она прислонила голову к моему плечу. Я почувствовал, что она устала.
- Проводить тебя домой? - спросил я.
- Погоди. Полежу еще минутку.
Она лежала спокойно на кровати, не разговаривая, будто спала. Но ее
глаза были открыты, и иногда я улавливал в них отблеск огней рекламы,
бесшумно скользивших по стенам и потолку, как северное сияние. На улице
все замерло. За стеной время от времени слышался шорох, - Хассе бродил
по комнате среди остатков своих надежд, своего брака и, вероятно, всей
своей жизни.
- Ты бы осталась здесь, - сказал я.
Она привстала:
- Сегодня нет, милый...
- Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась...
- Завтра...
Она встала и тихо прошлась по темной комнате. Я вспомнил, как Пат
впервые осталась у меня, как в сером свете занимающегося дня она точно
так же прошлась по комнате, чтобы одеться. Не знаю почему, но в этом бы-
ло что-то поразительно естественное и трогательное, - какой-то отзвук
далекого прошлого, погребенного под обломками времени, молчаливое подчи-
нение закону, которого уже никто не помнит. Она вернулась из темноты и
прикоснулась ладонями к моему лицу:
- Хорошо мне было у тебя, милый. Очень хорошо. Я так рада, что ты
есть.
Я ничего не ответил. Да и что я мог бы ответить?
Я проводил ее домой и снова пошел в бар. Там я застал Кестера.
- Садись, - сказал он. - Как поживаешь?
- Да не особенно, Отто.
- Выпьешь чего-нибудь?
- Если мне начать пить, придется выпить много. Этого я не хочу. Обой-
дется. Но я мог бы заняться чем-нибудь другим. Готтфрид сейчас работает
на такси?
- Нет.
- Ладно. Тогда я поезжу несколько часов.
- Я пойду с тобой в гараж, - сказал Кестер.
Простившись с Отто, я сел в машину и направился к стоянке. Впереди
меня уже были две машины. Потом подъехали Густав и актер Томми. Оба пе-
редних такси ушли, вскоре нашелся пассажир и для меня. Молодая девушка
попросила отвезти ее в "Винету", модный дансинг с телефонами на столи-
ках, с пневматической почтой и тому подобными атрибутами, рассчитанными
на провинциалов. "Винета" находилась в стороне от других ночных кафе, в
темном переулке.
Мы остановились. Девушка порылась в сумочке и протянула мне бумажку в
пятьдесят марок. Я пожал плечами:
- К сожалению, не могу разменять.
Подошел швейцар.
- Сколько я вам должна? - спросила девушка.
- Одну марку семьдесят пфеннигов.
Она обратилась к швейцару:
- Вы не можете заплатить за меня? Я рассчитаюсь с вами у кассы.
Швейцар распахнул дверцу машины и проводил девушку к кассе. Потом он
вернулся:
- Вот...
Я пересчитал деньги:
- Здесь марка пятьдесят...
- Не болтай попусту... зелен еще... Двадцать пфеннигов полагается
швейцару за то, что вернулся. Такая такса! Сматывайся!
Были рестораны, где швейцару давали чаевые, но только если он приво-
дил пассажира, а не когда ты сам привозил ему гостя.
- Я еще недостаточно зелен для этого, - сказал я, - мне причитается
марка семьдесят.
- А в морду не хочешь?.. Ну-ка, парень, сматывайся отсюда. Здешние
порядки я знаю лучше тебя.
Мне было наплевать на двадцать пфеннигов. Но я не хотел, чтобы он об-
дурил меня.
- Брось трепаться и отдай остаток, - сказал я.
Швейцар нанес удар мгновенно, уклониться, сидя за рулем, было невоз-
можно, я даже не успел прикрыться рукой и стукнулся головой о рулевое
колесо. Потом в оцепенении выпрямился. Голова гудела, как барабан, из
носа текла кровь. Швейцар стоял передо мной:
- Хочешь еще раз, жалкий труп утопленника? Я сразу оценил свои шансы.
Они были равны нулю! Этот тип был сильнее меня. Чтобы ответить ему, я
должен был действовать неожиданно. Бить из машины я не мог - удар не
имел бы силы. А пока я выбрался бы на тротуар, он трижды успел бы пова-
лить меня. Я посмотрел на него. Он дышал мне в лицо пивным перегаром:
- Еще удар, и твоя баба - вдова.
Я смотрел на него, не шевелясь, уставившись в это широкое, здоровое
лицо. Я пожирал его глазами, видел, куда надо бить, бешенство сковало
меня, словно лед. Я сидел неподвижно, видел его лицо слишком близко,
слишком отчетливо, как сквозь увеличительное стекло, каждый волосок ще-
тины, красную, обветренную, пористую кожу...
Сверкнула каска полицейского.
- Что случилось? Швейцар услужливо вытянулся:
- Ничего, господин инспектор.
Тот посмотрел на меня.
- Ничего, - сказал я.
Он переводил взгляд со швейцара на меня:
- Но ведь вы в крови.
- Ударился.
Швейцар отступил на шаг назад. В его глазах была подленькая усмешка.
Он решил, что я боюсь донести на него.
- Проезжайте, - сказал полицейский.
Я дал газ и поехал обратно на стоянку.
- Ну и вид у тебя, - сказал Густав.
- Только нос, - ответил я и рассказал о случившемся.
- Ну-ка зайдем со мной в трактир, - сказал Густав. - Недаром я ког-
да-то был санитарным ефрейтором. Какое свинство бить сидячего! - Он по-
вел меня на кухню, попросил льду и с полчаса обрабатывал меня. - И следа
не останется, - заявил он.
Наконец он кончил.
- Ну, а с черепком как дело? Все в порядке? Тогда не будем терять
времени.
Вошел Томми.
- Большой швейцар из дансинга "Винета"? Вечно дерется, тем и извес-
тен. К сожалению, ему еще никто не надавал.
- Сейчас он получит, - сказал Густав.
- Да, но от меня, - добавил я.
Густав недовольно посмотрел на меня:
- Пока ты вылезешь из машины...
- Я уже придумал, как действовать. Не выйдет, так подключишься ты.
- Ладно.
Я надел фуражку Густава, и мы сели в его машину, чтобы швейцар не по-
нял сразу в чем дело. Так или иначе, много он бы не увидел - в переулке
было довольно темно.
Мы подъехали. Около "Винеты" не было ни души. Густав выскочил, держа
в руке бумажку в двадцать марок:
- Черт возьми, нет мелочи! Швейцар, вы не разменяете? Марка семьдесят
по счетчику? Уплатите, пожалуйста.
Он притворился, что направляется в кассу. Швейцар подошел ко мне,
кашляя, и сунул мне марку пятьдесят. Я продолжал держать вытянутую руку.
- Отчаливай! - буркнул он.
- Отдай остаток, сука! - рявкнул я.
На секунду он окаменел.
- Послушай, - тихо сказал он, облизывая губы, - ты еще много месяцев
будешь жалеть об этом! - Он размахнулся. Этот удар мог бы лишить меня
сознания. Но я был начеку. Повернувшись, я пригнулся, и кулак налетел со
всего маху на острый стальной шпенек пусковой ручки, которую я незаметно
держал в левой руке. Вскрикнув, швейцар отскочил назад и затряс рукой.
Он шипел от боли, как паровая машина, и стоял во весь рост, без всякого
прикрытия.
Я вылетел из машины.
- Узнаешь? - глухо прорычал я и ударил его в живот.
Он свалился. Густав стоял у входа. Подражая судье на ринге, он начал
считать:
- Раз, два... три...
При счете "пять" швейцар поднялся, точно стеклянный. Как и раньше, я
видел перед собой его лицо, опять это здоровое, широкое, глупое, подлое
лицо; я видел его всего, здорового, сильного парня, свинью, у которой
никогда не будут больные легкие; и вдруг я почувствовал, как красноватый
дым застилает мне мозг и глаза, я кинулся на него и принялся его изби-
вать. Все, что накопилось во мне за эти дни и недели, я вбивал в это
здоровое, широкое, мычащее лицо, пока Густав меня не оттащил...
- С ума сошел, забьешь насмерть!.. - крикнул он.
Я оглянулся. Швейцар прислонился к стене. Он истекал кровью. Потом
согнулся, упал и, точно огромное блестящее насекомое, пополз в своей
роскошной ливрее на четвереньках к входу.
- Теперь он не скоро будет драться, - сказал Густав. - А сейчас давай
ходу отсюда, пока никого нет! Это уже называется тяжелым телесным пов-
реждением.
Мы бросили деньги на мостовую, сели в машину и поехали.
- У меня тоже идет кровь? - спросил я. - Или это я об него замарался?
- Из носу опять капает, - сказал Густав. - Он очень красиво навесил
тебе слева.
- А я и не заметил.
Густав рассмеялся.
- Знаешь, - сказал я, - а мне сейчас гораздо лучше.
XVIII
Наше такси стояло перед баром. Я вошел туда, чтобы сменить Ленца,
взять у него документы и ключи. Готтфрид вышел со мной.
- Какие сегодня доходы? - спросил я.
- Неважные, - ответил он. - То ли слишком много развелось такси, то
ли слишком мало пассажиров... А у тебя как?
- Плохо. Всю ночь за рулем, и даже двадцати марок не набрал.
- Мрачные времена! - Готтфрид поднял брови. - Сегодня ты, наверно, не
очень торопишься?
- Нет, а почему ты спрашиваешь?
- Не подвезешь ли?.. Мне недалеко.
- Ладно.
Мы сели.
- А куда тебе? - спросил я.
- К собору.
- Что? - переспросил я. - Не ослышался ли я? Мне показалось, ты ска-
зал, к собору.
- Нет, сын мой, ты не ослышался. Именно к собору!
Я удивленно посмотрел на него.
- Не удивляйся, а поезжай! - сказал Готтфрид.
- Что ж, давай.
Мы поехали.
Собор находился в старой части города, на открытой площади, вокруг
которой стояли дома священнослужителей. Я остановился у главного порта-
ла.
- Дальше, - сказал Готтфрид. - Объезжай кругом.
Он попросил меня остановить у небольшого входа с обратной стороны и
вышел.
- Ну, дай тебе бог! - сказал я. - Ты, кажется, хочешь исповедоваться.
