через часок, заеду за вами.
- Хорошо.
Я поехал. На Николаиштрассе вспомнил о собаке. Развернулся и поехал
за ней.
Лавка не была освещена, но дверь была открыта. Антон сидел в глубине
помещения на походной койке. Он держал в руке бутылку. От него несло,
как из винной бочки.
- Околпачил меня Густав! - сказал он.
Терьер запрыгал мне навстречу, обнюхал и лизнул руку. Его зеленые
глаза мерцали в косом свете, падавшем с улицы. Антон встал. Он с трудом
держался на ногах и вдруг расплакался...
- Собачонка моя, теперь и ты уходишь... все уходит... Тильда умер-
ла... Минна ушла... скажите-ка, и чего это ради мы живем на земле?
Только этого мне не хватало! Он включил маленькую лампочку, загорев-
шуюся тусклым, безрадостным светом. Шорох черепах и птиц, низенький
одутловатый человек в лавчонке.
- Толстяки - те знают зачем... но скажите мне, для чего, собственно,
существует наш брат? Зачем жить нам, горемыкам?.. Скажите, сударь...
Обезьянка жалобно взвизгнула и исступленно заметалась по штанге. Ее
огромная тень прыгала по стене.
- Коко, - всхлипнул одинокий, наклюкавшийся в темноте человек, - иди
сюда, мой единственный! - Он протянул ей бутылку. Обезьянка ухватилась
за горлышко.
- Вы погубите животное, если будете его поить, - сказал я.
- Ну и пусть, - пробормотал он. - Годом больше на цепи... годом
меньше... не все ли равно... один черт... сударь...
Собачка тепло прижималась ко мне. Я пошел. Мягко перебирая лапками,
гибкая и подвижная, она побежала рядом со мной к машине.
Я приехал домой и осторожно поднялся наверх, ведя собаку на поводке.
В коридоре остановился и посмотрел в зеркало. Мое лицо было таким, как
всегда. Я постучал в дверь к Пат, приоткрыл ее слегка и впустил собаку.
Сам же остался в коридоре, крепко держа поводок, и ждал. Но вместо голо-
са Пат вдруг раздался бас фрау Залевски:
- О боже мой! Облегченно вздохнув, я заглянул в комнату. Я боялся
только первой минуты наедине с Пат. Теперь мне стало легко. Фрау Залевс-
ки была надежным амортизатором. Она величественно восседала у стола за
чашкой кофе. Перед ней в каком-то мистическом порядке были разбросаны
карты. Пат сидела рядом. Ее глаза блестели, и она жадно слушала предска-
зания.
- Добрый вечер, - сказал я, внезапно повеселев.
- Вот он и пришел, - с достоинством сказала фрау Залевски. - По ко-
роткой дорожке в вечерний час... а рядом черный король.
Собака рванулась, прошмыгнула между моих ног и с громким лаем выбежа-
ла на середину комнаты.
- Господи! - закричала Пат. - Да ведь это ирландский терьер!
- Восхищен твоими познаниями! - сказал я. - Несколько часов тому на-
зад я этого еще не знал.
Она нагнулась, и терьер бурно кинулся к ней.
- Как его зовут, Робби?
- Понятия не имею. Судя по прежнему владельцу, Коньяк, или Виски, или
что-нибудь в этом роде.
- Он принадлежит нам?
- Да, насколько одно живое существо может принадлежать другому.
Пат едва не задохнулась от прилива радости.
- Мы назовем его Билли, ладно, Робби? Когда мама была девочкой, у нее
была собака Билли. Мама мне часто о ней рассказывала.
- Значит, я хорошо сделал, что привел его? - спросил я.
- А он чистоплотен? - забеспокоилась фрау Залевски.
- У него родословная как у князя, - ответил я. - А князья чистоплот-
ны.
- Пока они маленькие... А сколько ему?..
- Восемь месяцев. Все равно что шестнадцать лет для человека.
- А по-моему, он не чистоплотен, - заявила фрау Залевски.
- Его просто надо вымыть, вот и все.
Пат встала и обняла фрау Залевски за плечи. Я обмер от удивления.
- Я давно уже мечтала о собаке, - сказала она. - Мы можем его оста-
вить здесь, правда? Ведь вы ничего не имеете против?
Матушка Залевски смутилась в первый раз с тех пор, как я ее знал.
- Ну что ж... пусть остается... - ответила она. - Да и карты были та-
кие. Король приносит в дом сюрприз.
- А в картах было, что мы уходим сегодня вечером? - спросил я.
Пат рассмеялась:
- Этого мы еще не успели узнать, Робби. Пока мы только о тебе гадали.
Фрау Залевски поднялась и собрала карты:
- Можно им верить, можно и не верить. А можно верить, но наоборот,
как покойный Залевски. У него всегда над так называемым жидким элементом
была пиковая девятка... а ведь это дурное предзнаменование. И вот он ре-
шил, что должен остерегаться воды. А все дело было в водке и пильзенском
пиве.
Когда хозяйка вышла, я крепко обнял Пат:
- Как чудесно приходить домой и заставать тебя. Каждый раз это для
меня сюрприз. Когда я поднимаюсь по последним ступенькам и открываю
дверь, у меня всегда бьется сердце: а вдруг это неправда.
Она посмотрела на меня, улыбаясь. Она почти никогда не отвечала, ког-
да я говорил что-нибудь в таком роде. Впрочем, я и не рассчитывал на от-
ветное признание. Мне бы это было даже неприятно. Мне казалось, что жен-
щина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее
сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов.
Я долго не отпускал ее, ощущая теплоту ее кожи и легкий аромат волос.
Я не отпускал ее, и не было на свете ничего, кроме нее, мрак отступил,
она была здесь, она жила, она дышала, и ничто не было потеряно.
- Мы правда уходим, Робби? - спросила она, не отводя лица.
- И даже все вместе, - ответил я. - Кестер и Линц тоже. "Карл" уже
стоит у парадного.
- А Билли?
- Билли, конечно, возьмем с собой. Иначе куда же мы денем остатки
ужина? Или, может быть, ты уже поужинала?
- Нет еще. Я ждала тебя.
- Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.
Она покачала головой:
- Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.
Она включила свет перед зеркалом:
- А теперь я должна одеться, а то не успею. Ты тоже переоденешься?
- Потом, - сказал я. - Мне ведь недолго. Дай мне еще побыть немножко
здесь.
Я подозвал собаку и уселся в кресло у окна. Я любил смотреть, как Пат
одевается. Никогда еще я не чувствовал с такой силой вечную, непостижи-
мую тайну женщины, как в минуты, когда она тихо двигалась перед зерка-
лом, задумчиво гляделась в него, полностью растворялась в себе, уходя в
подсознательное, необъяснимое самоощущение своего пола. Я не представлял
себе, чтобы женщина могла одеваться, болтая и смеясь; а если она это де-
лала, значит, ей недоставало таинственности и неизъяснимого очарования
вечно ускользающей прелести. Я любил мягкие и плавные движения Пат, ког-
да она стояла у зеркала; какое это было чудесное зрелище, когда она уби-
рала свои волосы или бережно и осторожно, как стрелу, подносила к бровям
карандаш. В такие минуты в ней было что-то от лани, и от гибкой пантеры,
и даже от амазонки перед боем. Она переставала замечать все вокруг себя,
глаза на собранном и серьезном лице спокойно и внимательно разглядывали
отражение в зеркале, а когда она вплотную приближала к нему лицо, то ка-
залось, что нет никакого отражения в зеркале, а есть две женщины, кото-
рые смело и испытующе смотрят друг другу в глаза извечным всепонимающим
взглядом, идущим из сумерек действительности в далекие тысячелетия прош-
лого.
Через открытое окно с кладбища доносилось свежее дыхание вечера. Я
сидел, не шевелясь. Я не забыл ничего из моей встречи с Жаффе, я помнил
все точно, - но, глядя на Пат, чувствовал, как глухая печаль, плотно за-
полнившая меня, снова и снова захлестывалась какойто дикой надеждой,
преображалась и смешивалась с ней, и одно превращалось в другое - пе-
чаль, надежда, ветер, вечер и красивая девушка среди сверкающих зеркал и
бра; и внезапно меня охватило странное ощущение, будто именно это и есть
жизнь, жизнь в самом глубоком смысле, а может быть, даже и счастье: лю-
бовь, к которой примешалось столько тоски, страха и молчаливого понима-
ния.
XIX
Я стоял около своего такси на стоянке. Подъехал Густав и пристроился
за мной.
- Как поживает твой пес, Роберт? - спросил он.
- Живет великолепно, - сказал я.
- А ты? Я недовольно махнул рукой:
- И я бы жил великолепно, если бы зарабатывал побольше. За весь день
две ездки по пятьдесят пфеннигов. Представляешь?
Он кивнул:
- С каждым днем все хуже. Все становится хуже. Что же будет дальше?
- А мне так нужно зарабатывать деньги! - сказал я. - Особенно теперь!
Много денег!
Густав почесал подбородок.
- Много денег!.. - Потом он посмотрел на меня. - Много теперь не за-
колотишь, Роберт. И думать об этом нечего. Разве что заняться спекуляци-
ей. Не попробовать ли счастья на тотализаторе? Сегодня скачки. Как-то
недавно я поставил на Аиду и выиграл двадцать восемь против одного.
- Мне не важно, как заработать. Лишь бы были шансы.
- А ты когда-нибудь играл?
- Нет.
- Тогда с твоей легкой руки дело пойдет. - Он посмотрел на часы. -
Пойдем? Как раз успеем.
- Ладно! - После истории с собакой я проникся к Густаву большим дове-
рием.
Бюро по заключению пари находилось в довольно большом помещении.
Справа был табачный киоск, слева тотализатор. Витрина пестрела зелеными
и розовыми спортивными газетами и объявлениями о скачках, отпечатанными
на машинке. Вдоль одной стены тянулась стойка с письменными приборами.
За стойкой орудовали трое мужчин. Они были необыкновенно деятельны. Один
орал что-то в телефон, другой метался взад и вперед с какими-то бумажка-
ми, третий, в ярко-фиолетовой рубашке с закатанными рукавами и в котел-
ке, сдвинутом далеко на затылок, стоял за стойкой и записывал ставки. В
зубах он перекатывал толстую, черную, изжеванную сигару "Бразил".
К моему удивлению, все здесь шло ходуном. Кругом суетились "маленькие
люди" - ремесленники, рабочие, мелкие чиновники, было несколько прости-
туток и сутенеров. Едва мы переступили порог, как нас остановил кто-то в
грязных серых гамашах, сером котелке и обтрепанном сюртуке:
- Фон Билинг. Могу посоветовать господам, на кого ставить. Полная га-
рантия!
- На том свете будешь нам советовать, - ответил Густав. Очутившись
здесь, он совершенно преобразился.
- Только пятьдесят пфеннигов, - настаивал Билинг. - Лично знаком с
тренерами. Еще с прежних времен, - добавил он, уловив мой взгляд.
Густав погрузился в изучение списков лошадей.
- Когда выйдет бюллетень о бегах в Отейле? - крикнул он мужчинам за
стойкой.
- В пять часов, - проквакал клерк.
- Филомена - классная кобыла, - бормотал Густав. - Особенно на круп-
ной рыси. - Он вспотел от волнения. - Где следующие бега? - спросил он.
- В Хоппегартене, - ответил кто-то рядом.
Густав продолжал листать списки:
- Для начала поставим по две монеты на Тристана. Он придет первым!
- А ты что-нибудь смыслишь в этом? - спросил я.
- Что-нибудь? - удивился Густав. - Я знаю каждое конское копыто.
- И ставите на Тристана? - удивился кто-то около нас. - Единственный
шанс - это Прилежная Лизхен! Я лично знаком с Джонни Бернсом.
- А я, - ответил Густав, - владелец конюшни, в которой находится При-
лежная Лизхен. Мне лучше знать.
Он сообщил наши ставки человеку за стойкой. Мы получили квитанции и
прошли дальше, где стояло несколько столиков и стулья. Вокруг нас назы-
вались всевозможные клички. Несколько рабочих спорили о скаковых лошадях
в Ницце, два почтовых чиновника изучали сообщения о погоде в Париже, ка-
кой-то кучер хвастливо рассказывал о временах, когда он был наездником.
За одним из столиков сидел толстый человек с волосами ежиком и уплетал
одну булочку за другой. Он был безучастен ко всему. Двое других, присло-
нившись к стене, жадно смотрели на него. Каждый из них держал в руке по
квитанции, но, глядя на их осунувшиеся лица, можно было подумать, что
они не ели несколько дней.
Резко зазвонил телефон. Все навострили уши. Клерк выкрикивал клички
лошадей. Тристана он не назвал.
- Соломон пришел первым, - сказал Густав, наливаясь краской. - Прок-
