немного уверенности и денег. Жизнь чудовищно измельчала. Она свелась к
одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование. Я вспом-
нил о драке, которая произошла сегодня, думал о том, что видел в послед-
ние недели, обо всем, что уже сделал... А потом я подумал о Пат и вдруг
почувствовал, что из всего этого ничего не выйдет. Я чересчур размахнул-
ся, а жизнь стала слишком пакостной для счастья, оно не могло длиться, в
него больше не верилось... Это была только передышка, но не приход в на-
дежную гавань.
Мы поднялись по лестнице и открыли дверь. В передней Хассе остановил-
ся:
- Значит, до свидания...
- Поешьте что-нибудь, - сказал я.
Покачав головой, он виновато улыбнулся и пошел в свою пустую, темную
комнату. Я посмотрел ему вслед. Затем зашагал по длинной кишке коридора.
Вдруг я услышал тихое пение, остановился и прислушался. Это не был пате-
фон Эрны Бениг, как мне показалось сначала, это был голос Пат. Она была
одна в своей комнате и пела. Я посмотрел на дверь, за которой скрылся
Хассе, затем снова подался вперед и продолжал слушать. Вдруг я сжал ку-
лаки. Проклятье! Пусть все это тысячу раз только передышка, а не тихая
гавань, пусть это тысячу раз невероятно. Но ведь именно поэтому счастье
снова и снова так ошеломляет, опрокидывает, бьет через край...
Пат не слышала, как я вошел. Она сидела на полу перед зеркалом и при-
меряла шляпку - маленький черный ток. На ковре стояла лампа. Комната бы-
ла полна теплым, коричневато-золотистым сумеречным советом, и только ли-
цо Пат было ярко освещено. Она придвинула к себе стул, с которого свисал
шелковый лоскуток. На сиденье стула поблескивали ножницы.
Я замер в дверях и смотрел, как серьезно она мастерила свой ток. Она
любила располагаться на полу, и несколько раз, приходя вечером домой, я
заставал ее заснувшей с книгой в руках где-нибудь в уголке, рядом с со-
бакой.
И теперь собака лежала около нее и тихонько заворчала. Пат подняла
глаза и увидела меня в зеркале. Она улыбнулась, и мне показалось, что
весь мир стал светлее. Я прошел в комнату, опустился за ее спиной на ко-
лени и - после всей грязи этого дня - прижался губами к ее теплому, мяг-
кому затылку.
Она подняла ток:
- Я переделала его, милый. Нравится тебе так?
- Совершенно изумительная шляпка, - сказал я.
- Но ведь ты даже не смотришь! Сзади я срезала поля, а спереди загну-
ла их кверху.
- Я прекрасно все вижу, - сказал я, зарывшись лицом в ее волосы. -
Шляпка такая, что парижские модельеры побледнели бы от зависти, увидев
ее.
- Робби! - Смеясь, она оттолкнула меня. - Ты в этом ничего не смыс-
лишь. Ты вообще когда-нибудь замечаешь, как я одета?
- Я замечаю каждую мелочь, - заявил я и подсел к ней совсем близко,
правда, стараясь прятать свой разбитый нос в тени.
- Вот как? А какое платье было на мне вчера вечером?
- Вчера? - Я попытался вспомнить, но не мог.
- Я так и думала, дорогой мой! Ты ведь вообще почти ничего обо мне не
знаешь.
- Верно, - сказал я, - но в этом и состоит вся прелесть. Чем больше
люди знают друг о друге, тем больше у них получается недоразумений. И
чем ближе они сходятся, тем более чужими становятся. Вот возьми Хассе и
его жену: они знают друг о друге все, а отвращения между ними больше,
чем между врагами.
Она надела маленький черный ток, примеряя его перед зеркалом.
- Робби, то, что ты говоришь, верно только наполовину.
- Так обстоит дело со всеми истинами, - возразил я. - Дальше полуп-
равд нам идти не дано. На то мы и люди. Зная одни только полуправды, мы
и то творим немало глупостей. А уж если бы знали всю правду целиком, то
вообще не могли бы жить.
Она сняла ток и отложила его в сторону. Потом повернулась и увидела
мой нос.
- Что такое? - испуганно спросила она.
- Ничего страшного. Он только выглядит так. Работал под машиной, и
что-то свалилось мне прямо на нос.
Она недоверчиво посмотрела на меня:
- Кто тебя знает, где ты опять был! Ты ведь мне никогда ни о чем не
рассказываешь. Я знаю о тебе так же мало, как и ты обо мне.
- Это к лучшему, - сказал я.
Она принесла тазик с водой и полотенце и сделала мне компресс. Потом
еще раз осмотрела мое лицо.
- Похоже на удар. И шея исцарапана. Милый, с тобою, конечно, случи-
лось какое-то приключение.
- Сегодня самое большое приключение для меня еще впереди, - сказал я.
Она изумленно посмотрела на меня:
- Так поздно, Робби? Что ты еще надумал?
- Остаюсь здесь! - сказал я, сбросил компресс и обнял ее. - Я остаюсь
на весь вечер здесь, вдвоем с тобой.
XX
Август был теплым и ясным, и в сентябре погода оставалась почти лет-
ней. Но в конце месяца начались дожди, над городом непрерывно висели
низкие тучи, с крыш капало, задули резкие осенние ветры, и однажды ран-
ним воскресным утром, встав с постели и подойдя к окну, я увидел, что
листва на кладбищенских деревьях пожелтела и появились первые обнаженные
ветви.
Я немного постоял у окна. В последние месяцы, с тех пор как мы возв-
ратились из поездки к морю, я находился в довольно странном состоянии:
все время, в любую минуту я думал о том, что осенью Пат должна уехать,
но я думал об этом так, как мы думаем о многих вещах, - о том, что годы
уходят, что мы стареем и что нельзя жить вечно. Повседневные дела оказы-
вались сильнее, они вытесняли все мысли, и, пока Пат была рядом, пока
деревья еще были покрыты густой зеленой листвой, такие слова, как осень,
отъезд и разлука, тревожили не больше, чем бледные тени на горизонте, и
заставляли меня еще острее чувствовать счастье близости, счастье все еще
продолжающейся жизни вдвоем.
Я смотрел на кладбище, мокнущее под дождем, на могильные плиты, пок-
рытые грязноватыми коричневыми листьями. Туман, это бледное животное,
высосал за ночь зеленый сок из листьев. Теперь они свисали с ветвей,
поблекшие и обессиленные, каждый порыв ветра срывал все новые и новые,
гоня их перед собой, - и как острую, режущую боль я вдруг впервые по-
чувствовал, что разлука близка, что вскоре она станет реальной, такой же
реальной, как осень, прокравшаяся сквозь кроны деревьев и оставившая на
них свои желтые следы.
В смежной комнате все еще спала Пат. Я подошел к двери и прислушался.
Она спала спокойно, не кашляла. На минуту меня охватила радостная надеж-
да, - я представил себе: сегодня или завтра позвонит Жаффе и скажет, что
ей не надо уезжать, - но потом вспомнились ночи, когда я слышал ее тихое
свистящее дыхание, приглушенный хрип, то мерно возникавший, то исчезав-
ший, как звук далекой тонкой пилы, - и надежда погасла так же быстро,
как и вспыхнула.
Я вернулся к окну и снова стал смотреть на дождь. Потом присел к
письменному столу и принялся считать деньги. Я прикидывал, на сколько их
хватит для Пат, окончательно расстроился и спрятал кредитки.
Я посмотрел на часы. Было около семи. До пробуждения Пат оставалось
еще по крайней мере два часа. Я быстро оделся, чтобы успеть еще немного
поездить. Это было лучше, чем торчать в комнате наедине со своими мысля-
ми.
Я пошел в мастерскую, сел в такси и медленно поехал по улицам. Прохо-
жих было немного. В рабочих районах тянулись длинные ряды доходных до-
мовказарм. Неприютные и заброшенные, они стояли под дождем, как старые
скорбные проститутки. Штукатурка на грязных фасадах обвалилась, в сером
утреннем свете безрадостно поблескивали мутные стекла окон, а стены зия-
ли множеством желтовато-серых дыр, словно изъеденные язвами.
Я пересек старую часть города и подъехал к собору.
Остановив машину у заднего входа, я вышел. Сквозь тяжелую дубовую
дверь приглушенно доносились звуки органа. Служили утреннюю мессу, и по
мелодии я понял, что началось освящение святых даров, - до конца богос-
лужения оставалось не менее двадцати минут.
Я вошел в сад. Он тонул в сероватом свете.
Розы еще цвели, с кустов стекали капли дождя. Мой дождевик был до-
вольно просторен, и я мог удобно прятать под ним срезанные ветки. Нес-
мотря на воскресный день, в саду было безлюдно, и я беспрепятственно от-
нес в машину охапку роз, затем вернулся за второй. Когда она уже была
под плащом, я услышал чьи-то шаги. Крепко прижимая к себе букет, я оста-
новился перед одним из барельефов крестного пути и сделал вид, что мо-
люсь.
Человек приблизился, но не прошел мимо, а остановился. Почувствовав
легкую испарину, я углубился в созерцание барельефа, перекрестился и
медленно перешел к другому изображению, чуть поодаль от галереи. Шаги
последовали за мной и вновь замерли. Я не знал, что делать. Сразу идти
дальше я не мог. Надо было остаться на месте хотя бы столько, сколько
нужно, чтобы повторить десять раз "Аве Мария" и один раз "Отче наш",
иначе я бы выдал себя. Поэтому я не двигался, но, желая понять, в чем
дело, осторожно посмотрел в сторону с выражением благородного недоуме-
ния, словно было оскорблено мое религиозное чувство.
Я увидел приветливое круглое лицо священника и облегченно вздохнул.
Зная, что он не помешает мне молиться, я уже считал себя спасенным, но
тут я заметил, что стою перед последним этапом крестного пути. Как бы
медленно я ни молился, через несколько минут все должно было кончиться.
Этого он, видимо, и ждал. Затягивать дело было бесцельно. Поэтому, на-
пустив на себя безучастный вид, я медленно направился к выходу.
- Доброе утро, - сказал священник. - Хвала Иисусу Христу.
- Во веки веков аминь! - ответил я. Таково было церковное приветствие
католиков.
- Редко кого увидишь здесь так рано, - сказал он приветливо, посмот-
рев на меня детскими голубыми глазами.
Я что-то пробормотал.
- К сожалению, это стало редкостью, - продолжал он озабоченно. - А
мужчин, молящихся у крестного пути, вообще почти никогда не видно. Вот
почему я так обрадовался и заговорил с вами. У вас, конечно, какая-ни-
будь особая просьба к богу, если вы пришли так рано да еще в такую пого-
ду...
"Да, чтобы ты поскорее шел отсюда", - подумал я и с облегчением кив-
нул головой. Он, видимо, не заметил, что у меня под плащом цветы. Теперь
нужно было поскорее избавиться от него, не возбуждая подозрений. Он сно-
ва улыбнулся мне:
- Я собираюсь служить мессу и включу в свою молитву и вашу просьбу.
- Благодарю вас, - сказал я изумленно и растерянно.
- За упокой души усопшей? - спросил он.
На мгновение я пристально уставился на него и почувствовал, что букет
выскользает у меня.
- Нет, - поспешно сказал я, крепче прижимая руку к плащу.
Беззлобно и внимательно смотрел он на меня ясными глазами.
По-видимому, он ждал, что я объясню ему суть моей просьбы к богу. Но
в эту минуту ничего путного не пришло мне в голову, да к тому же мне и
не хотелось врать ему больше, чем это было необходимо. Поэтому я молчал.
- Значит, я буду молиться о помощи неизвестному, попавшему в беду, -
сказал он наконец.
- Да. Я очень вам благодарен.
Он улыбнулся и махнул рукой:
- Не надо благодарить. Все в руках божьих. - Он смотрел на меня еще с
минуту, чуть вытянув шею и наклонив голову вперед, и мне показалось,
будто его лицо дрогнуло. - Главное, верьте, - сказал он. - Небесный отец
помогает. Он помогает всегда, даже если иной раз мы и не понимаем этого.
- Потом он кивнул мне и пошел.
Я смотрел ему вслед, пока за ним не захлопнулась дверь. "Да, - поду-
мал я, - если бы все это было так просто! Он помогает, он всегда помога-
ет! Но помог ли он Бернарду Визе, когда тот лежал в Гоутхолстерском лесу
с простреленным животом и кричал, помог ли Катчинскому, павшему под
Гандзееме, оставив больную жену и ребенка, которого он так и не увидел,
помог ли Мюллеру, и Лееру, и Кеммериху, помог ли маленькому Фридману, и
Юргенсу, и Бергеру, и миллионам других? Проклятье! Слишком много крови
