Женщина, плачущая от любви в объятиях мужчины, - это была она, Екате-
рина, и с первого поцелуя Потемкин навсегда забыл, что это императрица:
для него она стала только женщиной, которой ему, мужчине, приятно пове-
левать. Любовный язык Екатерины был по-бабьи горяч: "Все пройдет в мире,
кроме страсти к тебе... Сердце зовет: куда делся ты, зачем спишь? Бес-
ценные минуты проходят... Я с тобой как Везувий: когда менее жду, тогда
эрупция моя сильнее. Ласками все свечки в комнатах загашу... Что хочешь
делай, только не уйди от меня без этого!" Одурманив его нежностью и бур-
ной страстью, Екатерина переложила со своих плеч на плечи нового фавори-
та главные дела: снабжение армии Румянцева и руководство борьбы с восс-
тавшим народом. Потемкин и сам не заметил, как и когда в его руках сос-
редоточились все силы ада... На кричащем фоне пожаров и виселиц, сразу
изменивших идиллические пейзажи России, творились при дворе такие дела,
результаты которых отразятся в недалеком будущем.
Потемкин по-хозяйски основательно занял обширные апартаменты в Зимнем
дворце, но еще очень стыдился часовых и прокрадывался в спальню императ-
рицы на цыпочках, по стеночке, наивно полагая, что остается невидим и
неслышим. Васильчиков, покидая дворец, не питал к своему сопернику не-
добрых чувств, напротив, щедро награжденный императрицей, он испытал об-
легчение, как арестант, негаданно попавший под указ об амнистии. Без те-
ни юмора, вполне радушно он пожелал Григорию Александровичу больших ус-
пехов на новом для него государственном поприще... Не так спокойно от-
неслись к этой перемене при "малом дворе". Павел с Natalie и Андреем Ра-
зумовским растерянно окружили навестившего их Никиту Ивановича Панина;
молодые люди наперебой спрашивали вельможу: что им ждать с явлением но-
вого фаворита, на что надеяться? Документальный ответ Панина был таков:
"Мне представляется, сей новый актер станет роли свои играть с великою
живостью и со многими переменами, если только он утвердится".
- Доколе же нам терпеть этот разврат? - спросил Павел.
- Такое положение будет продолжаться, - сказал Панин, - и Потемкин не
последний, а вам не советую нарушать равновесия на дворе, ибо новый кур-
тизан вашему дому не враждебен...
В мае 1774 года, вызвав смех при русском дворе, скончался от оспы
французский король Людовик XV, и Екатерина сказала:
- В веке просвещенном от оспы умирать стыдно! Сам же отверг вариоля-
ции оспенные и умер... вольно ж ему. А нам забота: дофина поздравлять с
его австриячкой Марией-Антуанеттой.
Кончина короля, кроме смеха и недельного траура, не вызвала никаких
эмоций, ибо своих дел было по горло. Между тем возвышение Потемкина аук-
нулось и на Дунае - Безбородко первый порадовал его льстивым письмецом:
"Милостивый отзыв вашего высокопревосходительства обо мне оживотворил
все чувства мои и воскресил надежду во мне достигнуть желаемого". Потем-
кин, хоть убей, не мог вспомнить, когда он выражал о Безбородке милости-
вые отзывы. Впрочем, сие не столь важно... В это время граф Захар Черны-
шев, президент Военной коллегии, уже почернел от предчувствия своего
скорого удаления. Потемкин, зная положение на фронте не по бумагам, а
испытав все на собственной шкуре, отлично понимал нужды румянцевской ар-
мии. Жена полководца, графиня Екатерина Михайловна Румянцева, оповещала
мужа, чтобы впредь уповал исключительно на Потемкина, который, не в при-
мер Чернышеву, угнетать приказами не станет, а всегда поможет: "Он даже
и мне великия атенции делает; вчерась нешутя сказывал, чтоб ты к нему
прямо писал, он тут во все входит, а письма наверху (императрице) ка-
жет..." Потемкин желал дать Румянцеву "полную мочь" в военных решениях,
он возражал Екатерине, которая настаивала на посылке войск сначала про-
тив Пугачева.
- Пугачев хуже чумы! - горячилась она. - Сначала уничтожить его надо,
а потом уж о победах на Дунае помышлять.
Потемкин в этом вопросе имел иное мнение:
- Только добыв мир с турками, мы освободим армию Румянцева для дел
домашних. Не отнимать войска надо, а дать ему войск, чтобы скорее викто-
рию раздобыл...
Она уступила! Потемкина кружило в делах, словно в метельных вихрях, а
по ночам женщина ошеломляла его безудержной страстью. Казалось, она це-
ликом растаяла в его нежности, как тает сахар в горячей воде, и не раз
плакала в его объятиях:
- Есть ли еще хоть одна женщина в этом мире, которая бы любила, как я
люблю!
Дешперации было много, а денег совсем не было.
Екатерина, кажется, забыла, чем люди живы.
Всем давала, а Потемкину-ни копейки...
Василия Рубана он взял к себе в секретари:
- Надо бы тебе, Васенька, яко бедному, по сту рублев в месяц платить,
да поверь, друг: сам не знаю, где взять! - Рубан молча указал пальцем
кверху, намекая на императрицу. - Э, нет! - отказался Потемки. - Я же не
Васильчиков, просить мне стыдно...
Тут и пригодилось Потемкину звание генерал-адъютанта: по чину имел он
право объявить словесный указ, чтобы забрать из казны государства сумму
не более 10 000 рублей. Но залезать в сундуки знатных и важных коллегий
не мог решиться.
- Коллегии все на виду... шум будет! - сказал он.
Рубан точно указал на Соляную контору:
- Коллегии, Гриша, пока тревожить не станем. Контора же сия горами
соли ворочает, у нее денег-мешками!
- Тогда садись, Васенька, и пиши указ от меня...
Рубан "указ" сочинил. Потемкин глянул в бумагу и обомлел: Аполлоны,
Марсы, Цирцси, Хариты, а в конце - нуждишка.
- Ах, мудрена твоя мать... почему в стихах?
- Не удержался, - пояснил Васенька. - Поэт я или не поэт?
- Вот ежели по этим стихам дадут денег, тогда выясним...
Соляная контора стала первой казенной кубышкой, в которую запустил
свою лапу граф Григорий Александрович Потемкин. Рубан получил от него
сразу полтысячи - за стихи!
10. ПОСЛЕДНЯЯ - ВОЛЖСКАЯ
Иноземные послы и посланники, аккредитованные при дворе Петербурга,
пребывали в состоянии прострации. Появление Потемкина, для всех неожи-
данное, спутало многие карты в том пасьянсе, который они привыкли разыг-
рывать при бесхарактерном Васильчикове, искусно лавируя между Паниным и
Екатериною! Теперь возникла новая громоздкая фигура, быстро набиравшая
силу и скорость, а дипломаты ничего о Потемкине не знали и поначалу в
депешах, рассылаемых ко своим дворам, характеризовали фаворита очень
кратко: одноглазый генерал. Было еще неизвестно, каковы его пристрастия,
что он любит и чего не терпит, продажен или неподкупен, каковы его сим-
патии в европейской политике, какими языками он владеет, трезвенник или
пьяница? Пока что политики уяснили одно: в насыщении желудка Потемкин
неукротим, как доисторический ихтиозавр, дела вершит больше в халате,
его любимая поза-лежачая. К лету 1774 года дипломатам стало ясно, что
"одноглазый генерал" - не случайный баловень царской постели, лестница
его восхождения к славе строилась Екатериною весьма основательно - в та-
ком порядке: генерал-адъютант императрицы, подполковник лейб-гвардии
полка Преображенского, вице-президент Военной коллегии, граф великой
Российской империи.
Его высокопревосходительство стал титуловаться его сиятельством! В
эти сумбурные дни, когда было трудно доискаться истины, в Петербурге все
чаще появлялись усталые и небритые курьеры, с ног до гловы заляпанные
грязью дорог и проселков; они прибывали с пакетами от Румянцева. В раз-
ноголосице придворных сплетен дипломаты улавливали лишь отдельные слова:
"Суворов... Козлуджи... конгресс, конгресс!.. Князь Репнин уже там...
это в деревне Кучук-Кайнарджи..." Никто ничего не понимал. Лучше всех
был информирован прусский посол, граф Виктор Сольмс, давно живущий в
России и хорошо изучивший русский язык (за что его уважала Екатерина).
- События созрели, - говорил он, - а Пугачев вряд ли повторит орен-
бургскую ошибку и, скорее всего, явится на Волге...
Узнать же точно, где сейчас Пугачев и куда направляет он движение
своей новой армии, было невозможно: Екатерина отшучивалась, Панин хмуро
отмалчивался, Потемкин грыз ногти. Весь июнь дипломатический корпус пре-
бывал в напряженном внимании, тщательно коллекционируя слухи среди ца-
редворцев и простонародья. Кажется, что на этот раз народ российский ши-
роко расправил свои крылья... В один из теплых вечеров Сольмс пригласил
коллег в прусское посольство на Морской улице; почти напротив расположи-
лась мастерская Фальконе, где под самый потолок был вздыблен "глиняный"
всадник... Посол Фридриха II раскатал карту России:
- Пугачев, очевидно, вышел на Казанский тракт.
- Но какие страшные расстояния! - сказал граф Дюран.
- В этой дикой стране, - напомнил шведский посол Нолькен, - расстоя-
ния никого не ужасают, а тем более русских...
Политики сомневались, хватит ли у Пугачева дерзости вонзиться в самый
оживленный центр России, насыщенный множеством дворянских усадеб и вот-
чин, переполненный крепостным населением.
- Вы не верите, что Пугачев спешит к Волге?
- Трудно в это поверить, - отвечали Сольмсу.
Прусский посол хлопнул в ладоши, явился лакей.
- Вот тебе рубль, - сказал ему Сольмс. - Обойди ближайшие лавки, при-
неси нам фунт свежей икры.
Лакей долго отсутствовал. Наконец вернулся:
- Извините меня, посол, но икры нет.
- Быть того не может! - воскликнул граф Дюран.
Лакей пояснил, что в лавках икра есть:
- Но старая, залежавшаяся, а торговцы говорят, что свежей икры долго
еще не будет. А почему - никто не ведает.
Сольмс, явно удовлетворенный, позвал гостей к столу:
- Заранее извиняюсь перед вами, господа, что прекрасная русская икра
сегодня не оживит мой стол... Нет икры, и ясно почему: Пугачев идет пря-
мо на Казань...
...Крестьянская война еще только начиналась.
ЗАНАВЕС
Ну и жарища... В середине июля 1774 года Прохор Акимович Курносов
проезжал через Россию, поспешая в столицу по срочному вызову. Где-то
вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в
еду чей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны, коляски, кареты,
таратайки, шарабаны, просто телеги - ехало дворянство, причитая испуган-
но. Спасались... А на почтовых станциях не протолкнуться было от мно-
жества застрявших пассажиров: все ямщики в разъездах, лошадей нет, всюду
суета, вопли, ругань, драки, пьянство, неуважение человека к человеку.
Прошка легко протекал через этот чудовищный раскардаш России, будто нич-
то его не касалось. Где-то за Липецком, остановясь менять лошадей, он
спросил станционного смотрителя:
- Что это с людьми, будто повзбесились все?
- Как, сударь! Пугачев-то у Казани уже... Гляди, день-два - город
возьмет, через Волгу перекинется, сюда заявится. Вчерась двоих уже пове-
сили: каки-то манифесты подложны читали...
Имея на руках хорошую подорожную, Прошка катил пока как по маслу, без
задержек. Наконец и он застрял под Лебедянью.
- Нет лошадушек. Подождите, сударь, - обещал всклокоченный смотри-
тель. - Уж вас-то я первым делом отправлю... ей-ей!
Курносов был в белом флотском плаще, под которым поблескивал орден
Георгия, держался парень в сторонке, в разговоры общие не вступая, и по-
тому привлекал к себе особое внимание.
- А кто же вы, такой нарядный, будете?
- Мы с Черноморской эскадры... А что, сударь?
- Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.
- Ас чего бы мне волноваться? - спросил Прошка.
- Пугачев-то... ай-ай! Слыхали ль?
- Слыхал. А буфет на этой станции имеется?
- Эвон, за ночевальной комнатой... извольте.
На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами, бодри-
лись от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ не выс-
тавлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:
- Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.
Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно глянули удивительно
