кам. В искусстве писания он мог поспорить с императрицей, и потому зло-
козненная тема - царь Пугачев или не царь? - под пером Державина обрета-
ла ббльшую убедительность:
"Кто вам сказал, что государь Петр III жив? После одиннадцати лет
смерти его откуда он взялся?.. Нет разве на свете государей, друзей его
и сродников, кто б за него вступился, кроме беглых людей и казаков? У
него отечество - Голштиния..."
Бибиков был вполне доволен "манифестом" Державина и отослал его в Пе-
тербург - на одобрение императрицы. Вряд ли Екатерина усмотрела в писа-
нии поэта литературное соперничество... Орлову она сказала:
- Письмо такого дурного слога, что я его не опубликую. Охота нашим
калмыкам знать, какие были сродники у меня да мужа моего в Германии!
Державин не только Голштинию, но даже Фридриха Прусского сюда приплел...
В рескрипте на имя Бибикова она объявила себя "казанской помещицей",
но Орлов тогда же заметил, что Державина, казанского дворянина, она за-
помнила. Бибиков издалека ощутил, что Екатерина к Державину подозри-
тельна:
- Помереть тебе, Гаврила, в поручиках, не станет тебе ходу. Ты всего
стерегись, жить ныне опасно...
Державин стеречься не умел; в речи перед портретом Екатерины поэт вы-
разился: "Признаем тебя своею помещицей. Принимаем тебя в свое товари-
щество. Когда угодно тебе, равняем тебя с собою..."
Екатерина говорила:
- Дожила я! Донской казак Емелька Пугачев из меня жену свою сделал, а
Гаврила Державин ровней себе объявил. Надо Дидро об этом сказать - пусть
посмеется!
7. ДИДРО И ПУГАЧЕВ
Екатерина, пытаясь иронизировать над Пугачевым, столь часто называла
его "маркизом", что в Европе появились даже его апокрифические изображе-
ния, на которых донской казак и в самом деле сродни какому-то маркизу.
Но политики Европы не обманывались: самозванец был уже расшифрован, имя
Емельяна Пугачева в сочетании с именем Дсни Дидро быстро заполнило пота-
енные каналы дипломатии. Берлин и Лондон, Париж и Вена проявляли жгучее
любопытство: что предпримет далее Пугачев и как велико влияние Дидро на
императрицу?
Екатерина говорила кабинет-министру Елагину:
- Дидро иной раз как столетний мудрец, но чаще всего - наивный ребе-
нок. Если бы его прекрасные теории приложить к русской жизни, так завтра
же от России камня на камне не осталось бы... Он такой же Пугачев,
только в другой ипостаси...
Дидро выслушивал ее речи с улыбкой:
Но... как понимать его улыбку?..
Екатерина потянулась к звонку:
- Велю закладывать сани, мы едем...
Она привезла Дидро в сухопутный корпус; будущие офицеры поразили фи-
лософа бодрым видом гимнастов, кадеты не страшились прыгать с высоты,
умели ящерицами ползать по стенам, штурмовали снежные пирамиды, а когда
императрица начала с ними играть в снежки, то один крепкий снежок зале-
пил в лицо энциклопедиста.
- Очаровательная игра! - сказал Дидро, приняв в ней участие, после
чего беседовал с кадетами о Гуго Гроции, и они, шаловливые, как чертеня-
та, свободно цитировали Вольтера и Гсльвеция...
Это было удивительно! А вечером, попивая с Нарышкиным слабенькое вин-
цо возле камина, ученый слушал этого старого человека, сокрушавшегося о
бедах отечества.
- Я ведь долго жил в Европе, - говорил он, - и много живу в России.
Для Европы она всегда останется сфинксом, и все будут удивляться нашему
могуществу и нашим бедам. Но для меня, для русского, останется трагичес-
кой загадкой: как мы еще не погибли окончательно под руинами собственных
ошибок?
От Нарышкина же Дидро узнавал последние новости из глубин России, где
ворочалась страшная русская народная силища, потрясавшая самодержавие, и
в такие моменты Дидро было искренне жаль Екатерину, как было жаль ему и
турецкого султана Мустафу III, загнанного за Дунай тою же Екатериною...
Дидро был слишком добр: он жалел всех!
Он жалел и Фальконе, который грубо отказал ему в гостеприимстве.
Только сейчас, посещая его мастерскую, Дидро убедился, что человечество
обрело новое произведение искусства и ему остаться в веках... По дороге
от Фальконе ученого перехватил едущий в карете французский посол граф
Дюран.
- Стойте! - властно произнес он, и сани с Дидро остановились посреди
Морской улицы. - Я требую внимания к себе, как к послу короля, подданным
которого вы являетесь... Исполните мое поручение: передайте императрице
предложение Версаля, желающего склонить Россию и Турцию к принятию фран-
цузского посредничества.
- Этого я никогда не сделаю! - пылко отвечал Дидро. - Я приехал сюда
как гость, а не для того, чтобы поддерживать политику Версаля, ведущего
к раздорам и несчастиям многих людей планеты.
- Вы не любите Францию, - упрекнул его Дюран.
- Нет, я очень люблю Францию, - возразил Дидро. - Я люблю Францию и
не хочу, чтобы Версаль оскорблял Россию.
Дюран направился к карете, издали крикнув:
- На этом мои просьбы заканчиваются. Но если вы патриот, вы и сами
найдете способ постоять за свое отечество...
Дидро попал в неловкое положение, а граф Сольмс и его австрийский
коллега князь Лобковиц силились проникнуть в тайну его частных бесед с
Екатериною: нет ли в них вредных суждений о немецкой политике? Сольмс
прямо сказал ученому:
- На обратном пути вас ждет блистательный прием у нашего доброго ко-
роля, который всегда считал вас своим другом.
Шведский посланник, граф Нолькен, в свою очередь убеждал Дидро, что
молодой король Густав III будет обижен, если Дидро откажется посетить
Стокгольм. Никогда еще философия века не пользовалась таким успехом, как
в ту ветреную холодную зиму! А на широких стогнах российской столицы уже
привыкли видеть ученого в дешевенькой шубе мещанского покроя, свои озяб-
шие руки он согревал в громадной муфте из сибирских соболей. Как следует
продумав все предложения послов, Дидро все-таки подал Екатерине записку
политического содержания. Но не в том духе, в каком бы ее составил Дю-
ран! Нет, Дидро предрек, что королевская династия Франции обречена ни
скорую гибель", Австрия всегда останется врагом Франции, и этой вражды
не избежать; Пруссия будет врагом России; а потому двум великим народам,
русскому и французскому, следует искать сближения в оборонительной поли-
тике, и это сближение пусть будет столь же прочным, как прочна существу-
ющая со времен Елизаветы связь двух культур, двух народов - в музыке, в
литературе, в искусстве.
- Неужели вы уверены, что Бурбоны исчезнут?.. Да, не любите вы коро-
лей, - сказала Екатерина, прочтя его записку.
Дидро ответил:
- Если б миру стало известно, в каком месте на земном шаре находится
гнездо, из коего выводятся всякие Фридрихи, любой разумный человек пос-
пешил бы туда, чтобы перекокать все яйца всмятку!
Екатерина спросила Дидро:
- Вы писали ко мне по просьбе графа Дюрана?
- Нет, - ответил Дидро, - мои уста менее подозрительны, нежели уста
королевского посла... Я сказал как француз!
Перед ним заискивали многие царедворцы, и только цесаревич Павел гля-
дел волком, откровенность ученого считая лестью, а спину Дидро называл
слишком гибкой. Дидро полагал, что повидается с Екатериной лишь дважды,
но беседа следовала за беседой, и однажды императрица встретила гостя
откровенными словами:
- А у нас опять новость... Подумайте! Не успели мы избавиться от Сте-
пана Малого в Черногории, присвоившего себе имя Петра Третьего, как
вдруг явилась в Европе красотка, желающая сесть на мое место. Кто такая
- никто не знает. Но возле ее ног валяется вечно пьяный князь Радзивилл,
относящийся к ней, как отец к родной дочери, а литовский гетман Огинский
относится к самозванке, скорее, как пылкий влюбленный... Что скажете,
мсье Дидро? Ну разве не весело нам живется?
Новая претендентка на престол России пока что слишком далека и зага-
дочна, а потому и неопасна.
Екатерина указала Елагину:
- Перфильич, у меня руки от писанины уже отсохли, садись и пиши
сам... Так и быть! За голову Пугачева кладу теперь десять тыщ. Напомни
Бибикову, чтобы схватил жену его "маркизу" Софью Пугачеву с детишками,
пущай живет в Казани, содержать ее хорошо и с лаской. А она пусть трез-
вонит, где можно, что ее муж Емельян - подлец и дезертир, с войны убе-
жавший, без куска хлеба ее оставил! Если бы, мол, не царица, что бы она
делала?
Берда, расположенная в пяти верстах от Оренбурга, стала столицей
восставших. Пугачев занял в Берде лучшую избу, горницу изнутри обклеил
золотистой фольгой и яркими бумажками, указав именовать эту комнату "зо-
лотой палатой". В сенях дежурили охранники-казаки.
...Бибиков, прибыв в Казань, докладывал Петербургу, что дворянство
пребывает в тоске и унынии, бедные истерзаны страхом господним, а бога-
тые, махнув рукой на свои имения, уезжают подальше. Казань живет ожида-
нием пугачевского нашествия. Бибиков выражал боязнь за свои гарнизоны,
особенно отдаленные от центров, - как бы солдаты не переметнулись к са-
мозванцу! Духовенство в провинциях почти все на стороне Пугачева, его
посланцев попы встречают крестным ходом с хоругвями, заодно молятся за
цесаревича Павла, Екатерину же в ектениях уже не поминают...
Екатерина все чаще совещалась с Шешковским:
- Степан Иваныч, тебе, дружок, следствие вести. Истину из Пугачева с
кровью достань и мне покажи... Костей его не жалею. Но, пытая, сбереги
изверга, чтобы своими ногами на эшафот вскарабкался. Вопросов у меня к
"маркизу" скопилось немало...
- Матушка, - кланялся ей обер-кнутмейстер империи, - какие вопросы?
Сначала вора словить надобно.
- Если за рубеж не скроется, дома всегда словим! - Логика размышлений
уводила императрицу в дебри внешней политики: кто стоит за спиной Пуга-
чева? За спиной его стоял русский народ, но Екатерина гадала: "Фридрих?
Мария-Терезия? Или... Панин?" - О том и будешь с Пугачева сыскивать, -
наказала она Шешковскому. - Еще знать хочу, откуда знамя голштинское у
злодея явилось?
Настала ночь, а Васильчиков не дождался звонка, зовущего его к испол-
нению обязанностей. Но и заснуть Екатерина не могла, до утра блуждала по
темным комнатам пустого, будте вымершего, дворца. Надо подумать. И как
следует подумать. Справится ли Бибиков с Пугачевым? Вряд ли... Румянцев
застрял на Дунае и не даст Бибикову ни солдат, ни Суворова! А что Ва-
сильчиков? Ничтожество, живущее по звонку, как лакей на побегушках. Ор-
ловых она удалила сама, и еще неизвестно, что взбредет в голову Алехану,
который владеет могучей эскадрой...
На кого положиться? На чье плечо опереться?
- Никого нет, осталась одна! Совсем одна...
Красота мужчины - дело последнее; Екатерина ценила мужскую породу за
иные качества: силу, волю, бесстрашие, разум. Сейчас, как никогда, необ-
ходим сподвижник в преодолении трудностей, возникавших на каждом шагу.
- А где мне сыскать такого? - вздыхала Екатерина...
Нашла! Раненько утром, когда явился гоф-курьер, чтобы забрать для
развоза почту, женщина казалась собранной, мрачной, черствой. Одно из
писем она выделила точным жестом:
- В армию Румянцева - генерал-поручику Потемкину!
Это было письмо, зовущее к любви, какие пишут все женщины всем мужчи-
нам. Гоф-курьер этого не знал. Широким жестом сгреб он почту со стола в
свою широкую сумку, защелкнув бронзовые пряжки. Сейчас в панинской кан-
целярии проставят печати, и через всю страну, потрясенную восстанием,
поскачут курьеры...
Екатерина мысленно пересчитала прежних фаворитов:
- Потемкин будет шестым, если учесть и... мужа! - При воспоминании о
муже ее передернуло от брезгливости.
Был декабрь 1773 года.
8. ШЕСТОЙ - ПРЯМО С ФРОНТА!
Неожиданно скончался турецкий султан Мустафа III, тень Аллаха на зем-
ле, ставший тенью самого себя. Он умер, сломленный неудачами войны и не-
доверием к тем фанатикам, которыми сам же и окружил себя и которые при
