всяком удобном случае кричали ему: "Никакого мира с неверными! Нет такой
силы в свете, чтобы поколебала минареты наших мечетей. Если мы свято ве-
рим в Аллаха, так, спрашивается, кто может победить нас?.."
Скрипнула потаенная дверь Сераля - из нее выбрался страшный человек,
тихо прошествовавший к свободному престолу, чтобы воссесть на нем под
именем султана Абдул-Гамида I. Ужасен был облик его - облик человека,
заживо погребенного, который все эти годы ожидал или удушения ночью по-
душками, или острого кинжала в спину, или чашки кофе, на дне которой
растворились кристаллы яда. Он не верил, что жив, и садился на престол
осторожно... Ислам завещает владыкам мира: "Врага устрани, а затем убей
его. Каждый пусть беспощадно использует все обстоятельства, назначенные
ему судьбою". Этот принцип покойный Мустафа III применил к своему родно-
му брату. Рожденный в 1725 году (в год смерти Петра I), Абдул-Гамид
тридцать восемь лет провел в заточении, где ему не отказывали только в
одном - в гаремных утехах. Наследник престола пил воду, не догадываясь,
откуда она течет, он слышал, что есть звезды, но забыл их свет... На цы-
почках к нему приблизился великий визирь Муэдзин-заде (уже седьмой ви-
зирь за время войны), и, склонясь, информировал новую тень Аллаха на
земле, что его империя находится в давнем состоянии войны с империей Ро-
мановых. Как только он это сказал, тут все дервиши, закружившись волчка-
ми, стали кричать.
- Никакого мира с неверными московами! Если мы свято верим в Аллаха,
так кто же, скажите нам, может победить нас?
...В далеком Петербурге растерянная, отчаявшаяся женщина еще раз пе-
ресчитала свои грехи, загибая пальцы:
- Да, я не ошиблась! Он будет моим шестым...
Дунайская армия обнищала: не стало ни обуви, ни одежды, фураж от-
сутствовал, кавалерию шатало от бескормицы. Рубикон - Дунай лениво катил
свои воды в Черное море, и никогда еще Потемкин не чувствовал себя столь
скверно, как в эту кампанию. "Убьют... не выживу", - тосковал он и при
этом просил Румянцева отправить его в самое опасное место.
- Иначе и не бывать, - сурово обещал фельдмаршал.
Разбив турок на переправе, Потемкин овладел замком Гирсово. Фельдмар-
шал форсировал Дунай возле Гуробал и, вжимаясь в узкие дефиле, двинулся
по следам бригады Потемкина; в отдалении, застилая небо пылью, маневри-
ровали колонны противника. Потемкин сгоряча налетел на Осман-пашу, рас-
сеял его войско, а пашу лично ранил выстрелом из пистолета. Комендант
Силистрии, завидев бегущие толпы, открыл ворота крепости на одну минуту
- чтобы впустить истекавшего кровью Осман-пашу. "Остальных мне нечем
кормить!" - крикнул он, громыхая пудовыми замками. Потемкин тем временем
успел выручить Первый гренадерский полк, поражаемый турками с флангов.
Возле него околачивался племянник Самойлов, и дядя неласково сказал пар-
ню:
- Чего в рот глядишь? Скачи до Румянцева, скажи, что Черкес-паша идет
с тыла, станут всем нам салазки загибать...
Но тут прямо из свалки боя, из туч пушечной гари, вынесло на рысаке
самого Румянцева - без шляпы, без парика. Фельдмаршал тряхнул на себе
мундир, из него посыпались пули.
- Во как! - сказал он. - Насквозь простучали. Думал, сегодня и конец.
Слушай меня: бери кавалерию, я тебя сикурсирую - и ударь, сколь можешь,
по Черкесу на марше... А наши дела худы: Салтыков ни мычит ни телится, а
мы тут погибаем... Выручай!
Потемкину удалось отогнать Черксс-пашу к Шумле, остатки его кавалерии
отошли к Кучук-Кайнарджи; возле этой деревеньки, из зелени садиков, уже
мрачно реяли сатанинские бунцуки мощной армии Нюман-паши, который удач-
ным маневром отрезал армию Румянцева от переправы у Гуробал. Это поняли
все: даже барабанщики, громом своим внедрявшие бодрость в души слабей-
шие, даже эти ребятки тихо плакали, потому что умирать никому неохота.
Ночь застала Потемкина под южными фасами Силистрии, а запорожцы осаж-
дали крепость с другой стороны - дунайской; две тысячи усачей затаились
в камышах, вряд ли кто из них уже спасется! Румянцев прислал Самойлова,
который похвастал, что нашел случай отличиться в бою, за что фельдмаршал
сулил ему Георгия.
- А вас, дядечка, граф изволят к себе.
Румянцев размашисто черкнул ногтем по карте.
- Сюды, - показал, - пошлю Вейсмана задержать Нюманпашу, а ты прикро-
ешь меня отселе. - Он наполнил стакан темной, крепкой "мастикой" - Вы-
пей, генерал... Ночь будет нехорошая!
Этой ночи уже не вернуть, заново ее не переделать, и она сохранилась
в памяти самой черной. Когда армия отступает, арьергард ее становится
авангардом, жертвующим собой ради спасения армии, - вот Потемкину и вы-
пала эта честь! Он подчинил своей бригаде остатки растрепанного корпуса
Вейсмана (труп убитого Вейсмана велел спрятать в кусты), занял входы в
глубокое дефиле и сдерживал турок до тех пор, пока Румянцев не вывел
войска к переправам. Вдоль берега Потемкин вернулся к прежним позициям,
снова возвел батареи, посылая через Дунай ядра на крыши Силистрии.
В громах миновала осень, настала зима...
Скучно зимовать в землянке. Потемкин страдал честолюбием: в году ми-
нувшем имел он немалые успехи в баталиях, а его никак не отметили. Это
нехорошо! Выбравшись из землянки, он сумрачно наблюдал за траекториями
ядер, летящих на Силистрию, и тут его настигло письмо Екатерины. "Госпо-
дин генерал-поручик и кавалер, - писала женщина, - вы, я чаю, столь уп-
ражнены глазением на Силистрию, что вам некогда письма читать..." Это
было настолько неожиданно, что в нетерпении Потемкин перевернул лист.
"Вы, читав сие письмо, - заканчивала Екатерина, - может статься, зделае-
те вопрос - к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: чтоб вы
имели подтверждение моего образа мыслей в вас, ибо я всегда к вам добро-
желательна..."
Сомнения Потемкина разрешил опытный Румянцев:
- Какое ж это письмо? Это, братец мой, подорожная от Фокшан до Пи-
терсбурха... Петька! - гаркнул он, и мигом явился Завадовский, что-то
быстро дожевывал. - Дожуй, дурак, - велел ему фельдмаршал, - и садись
писать путевой лист генерал-поручику.
Не потому ли и снилась ему страшная золотая галера?
С робостью взяв подорожную, он обещал Румянцеву:
- Я скоро вернусь. Дел в Питере у меня нету.
- Не зарекайся, - благословил его фельдмаршал...
Был день 1 февраля 1774 года, когда Потемкин прибыл в Петербург, но
не поехал домой в Конную слободу, а затаился на квартире зятя Николая
Борисовича Самойлова. Сестра его Мария, заодно с мужем, оплакивала дол-
гое отсутствие сына:
- Сашка-то наш как? Небось страхов натерпелся.
- Ничего балбесу не сделается. Вот он, щенок, осенью кавалером Геор-
гия стал, а меня даже дегтем никто не помазал...
Три дня подряд Потемкин отсыпался, навещая по ночам кладовки, где по-
едал все подряд: сельдей с вареньем, буженину с капустой. Несмотря на
зимнюю стужу, двор пребывал в Царском Селе, куда его загнала оторопь пе-
ред буйной "пугачевщиной". Екатерина скрывалась от народа, а Потемкин
прятался от Екатерины, обдумывая на досуге свое дальнейшее поведение. И
чем больше размышлял он, тем тверже становился во мнении, что напрасно
поспешил на сладостный зов тоскующей сорокапятилетней сирены.
Сам для себя выяснил вдруг: брезглив и ревнив!
Его нашел у сестры Иван Перфильевич Елагин:
- Одна морока с тобой, генерал. С ног сбился, тебя по городу сыски-
вая... Матушка-то ждет. Чего разлегся? Велела явиться...
В свете уже гадали, зачем вызван "Cyclope-borgne" (Кривой циклоп), и
недоумение столичного света разделяли иностранные послы, не желавшие пе-
ремен при дворе. Васильчиков всех устраивал только потому, что, кроме
царской постели, никуда больше не лез... 4 февраля, в 5 часов пополудни,
генерал Потемкин явился в Царскосельский дворец, а когда поднимался по
лестнице, навстречь ему спускался Гришка Орлов.
- Что, князь, слыхать нового?
Ирония еще не покинула отставного фаворита:
- Новость одна: я спускаюсь - ты поднимаешься...
Орлов спустился вниз, а Потемкин поднялся наверх. Императрица
чувствовала себя неловко, таила глаза:
- Богатырю - и дело богатырское: помоги мне, генерал, с "маркизом де
Пугачевым" управиться, и я благодарна останусь...
А больше ничего! Но Потемкин и сам догадался, что женщина сейчас в
положении утопающей - брось ей хоть бритву, она и за лезвие ухватится. В
небывалой раздвоенности чувств Потемкин отъехал обратно в столицу, куда
вслед за ним примчалась и сама Екатерина, а сестрица Мария нашептала
братцу за ужином:
- Хватит тебе кладовки-то наши объедать! Ведь она ждет тебя. Знаешь
ли, что люди в городе говорят... не одна я бубню.
- Так ее нет же в Зимнем, она на даче Елагина.
- Ой, глупый ты, Гришка! В Зимнем-то Васильчиков торчит, а на даче
Елагина, хоть убей ты ее, никто не узнает...
Устав ожидать Потемкина, императрица выманила его в собрание Эрмита-
жа, куда попадали лишь доверенные персоны. Генерала ознакомили с прави-
лами поведения: перед императрицей не вставать, болтать можешь все, что
взбредет в голову, за дважды отпущенную остроту полагается платить штраф
в пользу бедных Петербурга. Если очень заврешься, заставят выпить стакан
сырой воды или прочесть строфу из "Тилемахиды" незабвенного Тредиаковс-
кого. Главное же условие для Эрмитажа - быть забавным и не обижаться,
если тебя, ради общего веселья, превратят в дурака и всеобщее посмешище.
Екатерина явилась в собрании приодетой нарочно для Потемкина: в русском
сарафане из малинового бархата, отделанном вологодскими кружевами, в вы-
соком кокошнике, украшенном мелкой зернью беломорского жемчуга. Она оз-
накомила Потемкина с неписаным правилом Эрмитажа:
- Прошу сору из нашей избы не выносить.
- Хороша же изба, из которой сор не метут!
- Не спорь, генерал: я уже сказала...
Женщина мелкими шажками сразу прошла к шахматному столику, точными
движениями расставила фигуры:
- Садись, друг мой. Поучи меня, бестолковую... Платон уже не раз ска-
зывал, что ты вроде русского Филидора.
Потемкин был отличным мастером шахматной игры. Но то, что между ними
было еще не сказано, мешало сосредоточиться, отвлекал и шум эрмитажных
гостей. Комик Ванджура предвосхитил музыкальных эксцентриков будущего,
играя на фортепьяно локтями, носом, головой и ногами, за что имел чин
"майора", а сама Екатерина (за умение двигать ушами) ходила лишь в чине
"поручика". Потемкин похрюкал свиньей и получил чин "сержанта". Но ве-
селье Эрмитажа сегодня казалось натужным, все ощущали некоторую скован-
ность - и виной тому была грозовая туча, нависшая над шахматной доской.
- Мат! - прекратил Потемкин эту обоюдную муку.
Екатерина прикинула ход слоном, переставила ферзя, но поняла, что ее
партия проиграна, и поднялась со вздохом:
- Allons, encourages poi avec quelque chose [28]. Напиши мне, пожа-
луйста, а то, чувствую, нам никак не разговориться...
Она ушла к себе, он поехал домой. Что толку?
В вихрях метели, разгулявшейся к ночи над Петербургом, разминулись
санки Потемкина и карета императрицы, увозившая ее прочь из города -
опять в гробовую тишину елагинской дачи.
"Хочешь, чтоб я написал? Так я напишу..."
Оскорбленный тем, что не был награжден за Силистрию, он пошагал напе-
рекор всему, разрушая традиции придворных отношений. Описывая свое пре-
бывание на войне, Потемкин призывал в свидетели Румянцева и самих турок,
которые могут подтвердить, что он воевал честно. И просил для себя зва-
ния генерал-адъютанта. "Тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь
ли я в мыслях Вашего Величества меньше прочих достоин?" - конкретно
спрашивал он... Екатерина отреагировала моментально: 1 марта в Сенате
был заверен указ о назначении его в генерал-адъютанты. Новое звание поз-
