руя, пахали и сеяли. (Вот откуда зарождалась на страх народу будущая
"аракчеевщина".)
- Нс ваша это фантазия! - обозлилась Екатерина. - Подобные поселения
Мария-Терсзия уже завела на границах Венгрии и Букопины, а нам, русским,
того не надобно. Не поручусь за цесарцев, но русского хлебопашца в ка-
зарму не засадишь. Мало нам одной пугачевщины? Так и вторая случится...
Когда Павел покидал кабинет, ему пришлось перешагнуть через вытянутые
ноги Потемкина, не соизволившего извиниться.
- "Разсуждение" сие, - намекнул потом фаворит Екатерине, - исходит,
судя по его слогу, из предначертаний панинских. Что граф Никита, что
граф Петр, оба они до прусских порядков всегда охочи и к тому же цесаре-
вича сызмальства приучали...
Павел, оскорбленный до слез, удалился на свою половину дворца, где
его ожидали Разумовский с Натальей, звонко стучавшей по паркетам красны-
ми каблуками варшавских туфель.
- Теперь, - сказал им Павел, - у меня не остается иного пути, как за-
вести собственную армию - образец будущей! Но для квартирования полка
нужны владенья земельные.
Наталья Алексеевна заметила, что регимент можно разместить в густых
лесах Каменного острова. Разумовский возразил:
- Это слишком близко от резиденции, и каждый маневр наш через полчаса
станет известен императрице...
Павел выразительно глянул на жену:
- Ангел мой, когда вы станете в тягостях и понесете к престолу нас-
ледника, матушка моя-она уже обещала мне! - наградит нас обширным имени-
ем. - Павел не заметил, что жена его не менее выразительно глянула на
Андрея Разумовского. - Я догадываюсь, - заключил муж (ни о чем не дога-
дываясь), - что матушка перекупит от Гришки Орлова его Гатчину с замком,
и там-то мы уж славно замаршируем на любой манер...
Он скромно выклянчивал у матери 50 тысяч рублей.
- Нельзя так много тратить! Впрочем, - согласилась Екатерина, - про-
симую сумму выдам. Но лишь после того, как отпразднуем разгром Пугачева
и славный мир Кучук-Кайнарджийский... Верьте слову матери, сын мой.
Екатерина была извещена, что Пугачев сумел внушить своим приверженцам
веру в близкий приезд к нему Павла с войском.
В эти неприятные дни Екатерина сказала Потемкину:
- Не хотела тебя тревожить, но все-таки знай: Никита Панин передал
мне очень скверное сообщение из Рагузы...
Потемкин вышел из кабинета ее со странными словами:
- Все будет наше, и рыло в крови!
За Сарептой армию Пугачева настиг неутомимый Михельсон, который одним
ударом опрокинул мятежников в реку. Пугачев бросил все пушки, все обозы
и скрылся с яицкими казаками на восточном берегу Волги... Надвигалась
осень. Беглецы углубились в степи. Пески, безводье, сушь, клекот орлов.
Пугачев не знал, что среди казачьей верхушки, которая его выдвинула
(и которой он верил), уже созрел заговор: сдать "надежу-государя" влас-
тям, получить за него денежки, обещанные царицей в манифесте, и потом с
чистой совестью жить да поживать на берегах тихого Яика... Яицкие каза-
ки, атаманы Чумаков, Творогов, Федульев и Бурнов говорили друг другу:
- Тады нам и кровь невинную простят, смилуются.
Стремя соловой лошади Пугачева соприкасалось со стременем Коновалова,
родного брата "императрицы" Устиньи; это был верный телохранитель Пуга-
чева... Казаки вывели отряд на Узсни - таинственные реки без конца и на-
чала, теряющиеся в травах и камышах, столь высоких, что в них не заме-
тишь и всадника. Издревле в этих краях, обильных живностью, укрывались
волжские разбойники, а староверы имели тайные скиты и молельне. Отсюда и
до Яицкого Городка было уже недалече... На ночь расседлали коней. Ярко
вспыхнул костер. Пугачев строил планы: коли Астрахань взять, к яицким
примкнут казаки донские, терские и гребенские. С ним вроде бы соглаша-
лись. Пугачев велел шурину не отлучаться:
- Да штобы, гляди, мой соловый под седлом наготове был. Пистолеты
штобы с пулями, проверь...
Творогов в караул поставил своих сообщников, соловую лошадь в темноте
заменил худой кобылой с пугачевским седлом, а пистолеты спрятал. На сле-
дующий день шатер Пугачева навестили отшельники-староверы, принеся в дар
"государю" арбуз превеликих размеров. Пугачев сказал:
- Поедим арбуза да поедем. Ну-ка, Чумаков, разрежь энтого богатыря,
штобы каждому было поровну...
При этом он протянул Чумакову длинный кинжал, с которым не привык
расставаться. Чумаков подмигнул сообщникам, глубоко вонзя нож в кровавую
мякоть. Посыпались черные семечки.
- Что, ваше величество, куда путь направили? - спросил Чумаков.
- А я думаю двинуться к Гурьеву городку. Там перезимуем и, как лед
вскроется, сядем на суда да поплывем за Каспийское море...
- Иван, что задумал - то затевай! - крикнул Фсдульев Бурнову. Тот
схватил Пугачева за руки.
- На царя руки подымаете? - закричал Пугачев.
На него набросились, отобрали оружие.
Старцы-отшельники от страха попадали на землю. Пугачев опрометью выс-
кочил из шатра - с криком:
- Измена, измена... Солового коня сюда!
В горячке он даже не разобрал, что под ним чужая кобыла. Коновалов
пластал над собой воздух саблей, защищая царя-шурина, но его тут же из-
рубили в куски. По камышам, сухо трещавшим, в страхе разбегался народ.
Пугачева сдернули с седла.
У него было взято: 139 червонных монет разной чеканки, 480 рублей се-
ребром, турецкая монета (тоже из серебра) и... медаль на погребение им-
ператора Петра III. Пугачева отвезли в Яицкий Городок, заперли в клетку,
с бережением доставили в Симбирск, где и состоялась его встреча с Иваном
Паниным.
- Как же смел ты, вор, назваться государем?
- Я не ворон, я вороненок, а ворон-то еще летает, - бросил ему в от-
вет Пугачев.
При допросе Пугачева пытали, Панин разбил ему до крови лицо, в ярости
выдрал клок волос из бороды. Однако страдания не сломили Пугачева. В но-
ябре его привезли в Москву и посадили на цепь в Монетном дворе в Охотном
ряду. Опасаясь, что Пугачев умрет до того, как от него "выведают" все,
Екатерина повелела при допросах проявлять "возможную осторожность".
Празднование Кучук-Кайнарджийского мира откладывалось.
- Пока Шешковский все жилы из нашего "маркиза" не вытянет, - решила
она, - и пока его в куски не разнесут топорами, мне на Москве-матушке
веселиться неспособно...
Потемкин готовил почту Румянцеву, имевшему после войны пребывание в
Могилеве на Днестре. Секретарям велел:
- Надо быстро скакать. Пишите подорожную на двенадцать лошадей. - Он
вручил курьеру письма. - Ежели фельдмаршал станет спрашивать, как у нас,
отвечай: "Все наше, и рыло в крови!"
3 октября Шешковский тронулся в путь - на Москву, дабы по всем прави-
лам искусства пытать Пугачева. Его сопровождали палачи Могучий и Глазов
- дядя с племянником. Степан Иванович не миновал ни единой церкви в до-
роге, а палачи совались в каждый кабак... Так и ехали: один с акафиста-
ми, другие с песнями.
3. "СЕСТРА" ЕМЕЛЬЯНА ПУГАЧЕВА
Императрица полагала, что "пугачевщина" взошла на дрожжах политичес-
ких интриг.
- Матушка, - убеждал ее Потемкин, - ошиблась ты. Никаких происков
иноземных не обнаружено. Признаем за цстину, раз и навсегда: возмущение
мужицкое есть природное российское...
Чтобы стереть в народе память о "пугачевщине", решили они казачество
с Яика впредь именовать уральским.
- Станицу же Зимовейскую, коя породила такого изверга, разорить вко-
нец, а жителей ея переселить в иное место.
- На что им таскаться по степи с сундуками да бабками? - рассудила
Екатерина. - Вели, друг мой, Зимовейскую станицу именовать Потемкинской,
и пусть имя твое, Гришенька, на ландкартах в истории уцелеет...
Потемкин продолжал штудировать все 28 артикулов Кучук-Кайнарджийского
мира. Крым из подчинения султанам турецким выпал, Содеявшись ханством
самостоятельным. Россия обрела Азов, Керчь, Еникале и Кинбурн. В русские
пределы вошли степи ногайские Между устьями Днепра и Буга - пусть неве-
лик кусок, но флоту есть где переждать бури, а верфи следует заводить
нсмешкотно. Босфор, слава богу, теперь отворен для прохождения кораблей
русских. Турция признала протекторат России над молдаванами и валаха-
ми... Конечно, князь Репнин - дипломат ловкий: артикулы обнадеживают. Но
так ли уж все ладно? Екатерина была удивлена, что фаворит этим миром был
недоволен.
- При ханской независимости Бахчисарай обретает право вступать в сою-
зы с врагами нашими и с турками не замедлит союз заключить... Вот тебе:
не успели мир ратификовать, как турки возле деревни Алушты десант выса-
дили на радость татарам, а народу нашего-то сколько побили - страсть!
Крым, - доказывал Потемкин, - надобно в русскую провинцию обращать. Не к
лицу великой державе гнусную бородавку иметь!
Екатерина, думая о другом, отвечала ему подавленно:
- У меня сейчас иная бородавка выросла, и откуда она взялась - сам
бес не разберет. Но понятно, что "маркиз Пугачев" такой сестрицы из Ра-
гузы ведать не ведает...
Служители римского ломбарда были растеряны, когда появилась молодая
красавица. Ее сопровождали богатые паны в жупанах, бренчащие саблями у
поясов, за ними негр в белой чалме и араб в желтом бурнусе внесли тяже-
ленные ящики. Дама сказала, что за тысячу цехинов желает держать в зак-
ладе фамильные драгоценности русского Дома Романовых. Служители ломбарда
отвечали женщине, что они безумно счастливы хранить такое сокровище.
- Но, синьора, мы должны вскрыть ящики...
- Как вы можете не доверять мне? - вспыхнула красавица. - Мне, дочери
русской императрицы Елизаветы и родной сестре Емсльяна Пугачева? (Она
произносила: Эммануил Пукашофф).
- Мы боготворим вашу экселенцию, но по закону обязаны составить опись
на ваши драгоценности.
В ящиках "сестры Пукашоффа" оказался всякий хлам, а драгоценности До-
ма Романовых никак нельзя спутать с булыжниками. Не смутившись, женщина
удалилась в сопровождении пышной свиты, а служители ломбарда оценили ее
бесподобную грацию:
- Эта мошенница отлично сотворена Богом...
Современники писали о ней: "Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий
стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного ко-
сили". Называла себя по-разному: дочь гетмана Разумовского, черкесская
княжна Волдомир, фрау Шолль, госпожа Франк, внучка Петра I или внучка
шаха Надира, Азовская принцесса, мадам де Тремуйлль, персианка
Али-Эметс, Бетти из Оберштейна, княжна Радзивилл из Несвижа, графиня
Пинненберг из Голштинии, пани Зелинская из Краковии, "последняя из Дома
Романовых княжна Елизавета", - и никогда не именовалась Таракановой, хо-
тя под таким именем и сохранилась в истории. Княжна Тараканова (придется
называть ее так) блестяще владела французским, немецким, хуже итальянс-
ким, понимала на слух речь польскую. Она стреляла из пистолетов, как
драгун, владела шпагой, как мушкетер, талантливо рисовала и чертила,
разбиралась в архитектуре, играла на арфе и лютне, но лучше всего она
играла на мужских нервах...
Россия была поглощена войной, и Петербургу было глубоко безразлично
появление в Париже "султанши Али-Эмете". Екатерину не волновало, что ли-
товский магнат Михаил Огинский, музыкант и композитор, пламенно влюбился
в экзотичную женщину, невольно вовлекая ее в атмосферу эмигрантской по-
литики, несогласной с королем Станиславом Августом Понятовским. Но сам
Огинский бедствовал в изгнании, и Тараканова покинула конфедератов, ок-
рыленная надеждами и слухами о России, которые она искусно расцвечивала
собственной фантазией - всегда к своей личной выгоде... Проездом через
Германию она вскружила голову князю Филиппу, владельцу Лимбу рга, из-
вестного выделкой "лимбургского сыра". Филипп предложил "султанше" стать
его супругою. Запутав старого дурака в долгах, Тараканова как бы нечаян-
но проговорилась, что она дочь Елизаветы и гетмана Разумовского (самоз-
