разделялись отныне на мужскую и женскую половины, причем доступ к женщи-
нам разрешался только врачам и живописцам.
- Рисовальщики наши в живой натуре нуждаются, - сказала императрица,
- а то в классах Академии художеств они одних мужиков наблюдают...
Потемкин открыто заговорил при дворе, что срочно необходима амнистия
тем, кто следовал за Пугачевым.
- Иначе, - доказывал он, - покудова мы тут веселимся с плясками, по-
мещики хлебопашцам все члены повыдергивают, а мужиков рады без глаз ос-
тавить. Опять же и телесные наказания чинов нижних - их меру надобно
уменьшить... Битый солдат всегда плох. Пьяному шесть палок, и хватит с
него!
В апреле Екатерина справляла день рождения. Дюран сообщал в Версаль
королю, что императрица "не могла скрыть удивления по поводу того, как
мало лиц съехалось в такой день... она сама мне говорила о пустоте на
бале в таком тоне, который явно показывает, как она была этим оскорбле-
на!.."
Выходит, напрасно кроила сарафан простонародный, напрасно улыбалась
публике, зря проявила обширное знание русских пословиц и поговорок, - ее
не любили в Москве. "Ну что тут делать?" И на этот раз оригинальной она
не оказалась:
- Разрешаю для народа снизить цену на соль...
Когда полицмейстер Архаров выкрикнул эту новость с крыльца перед на-
родом, то "вместо восторженных криков радости, коих ожидала императрица,
мещане и горожане, перекрестясь, разошлись молча". Екатерина, стоя у ок-
на, не выдержала и сказала во всеуслышание: "Ну, какое же тупоумие!" -
так описывали эту сцену дипломаты, все знающие, все оценивающие...
Возле ее престола мучился Павел - ждал денег.
- Деньги для вас были приготовлены. Полсотни тыщ, как вы и просили.
Но возникла нужда у графа Григория Потемкина, и деньги ваши я ему вручи-
ла...
"Русский Гамлет" от унижения чуть не заплакал!
Потемкину доложили, что его желает видеть Кутузов.
- Кутузов или Голенищев-Кутузов? - спросил он.
- Голенищев...
- Вот так и надобно говорить: большая разница!
Дворян этих разных фамилий было на Руси яко карасей в пруду. Но в ка-
бинет фаворита вошел Михаила Илларионович, старый знакомый по Дунайской
армии; прежнего весельчака и шутника было теперь не узнать.
- Что с тобой, Ларионыч? - обомлел Потемкин.
Молодой подполковник в белом мундире с желтыми отворотами, эполеты из
серебра, а орден - Георгия четвертой степени. Изуродованное пулей лицо,
вместо глаза - повязка. Голенищев-Кутузов сказал, что на охрану Крыма
молодняк прислали и, когда турки десантировали под Алуштой, люди дрогну-
ли.
- Пришлось самому знамя развернуть и пойти вперед, дабы примером лю-
дей увлечь за собой. Тут меня и шваркнуло...
Он просил отпуск в Европу ради лечения.
- Копии моей отказа ни в чем не будет, - сказал Потемкин.
По его совету Екатерина перечла рапорт о подвиге Михаила Илларионови-
ча: "Сей штаб-офицер получил рану пулей, которая, ударивши его между
глазу и виска, вышла напролет в том же месте на Другой стороне лица".
Слова Екатерины для истории уцелели: "Кутузова надо беречь - он у меня
великим генералом станется!" Она отсыпала для него 1000 золотых червон-
цев, которые по тогдашнему времени составляли огромную сумму.
- Передай от меня и скажи инвалидному, что тревожить его не станем,
покудова как следует не излечится...
Проездом через Берлин увечный воин представился в Сан-Суси Прусскому
королю. Фридрих просил его подойти ближе к окну, чтобы лучше разглядеть
опасную и страшную рану.
- Вы счастливый человек, - сказал король. - У меня в прусской армии с
такими ранениями мало кто выживает...
Сейчас король был озабочен делами "малого" двора. Сватая принцессу
Гессен-Дармштадтскую за Павла, он рассчитывал, что она, благодарная ему,
станет влиять на мужа в прусских интересах "Северного аккорда". Но тут
явился красивый нахал Андрей Разумовский и разом спутал королевские кар-
ты, соблазняя Natalie политической игрой с Испанией и Францией.
- Кажется, я свалял дурака, - признался король сам себе. - Натализа-
ция екатеринизированной России не состоялась... жаль!
По натуре циник, ума практичного, он откровенно радовался слухам о
слабом здоровье великой княгини: пусть умрет.
- Ладно. Поедем дальше, - сказал король, не унывая, и надолго приник
к флейте, наигрывая пасторальный мотив, а сам думал, как бы выбросить
Разумовского с третьего или, лучше, даже с четвертого этажа того здания,
которое называется "европейской политикой".
Широко расставленными глазами граф Андрей Разумовский взирал на вели-
кую княгиню, и она, жалкая, приникла к нему:
- Мы так давно не были наедине, а я схожу с ума от тайных желаний...
Что делать нам, если эта курносая уродина не отходит от меня ни на шаг,
а он мне всегда омерзителен.
- Я что-нибудь придумаю, - обещал ей граф...
За ужином он незаметно подлил в бокал цесаревича опий. Павел через
минуту выронил вилку, осунулся в кресле:
- Спать... я... что со мною... друзья...
Разумовский тронул его провисшую руку.
- Готов, - сказал он женщине.
- Какое счастье, - отвечала она любовнику.".
Когда Павел очнулся, Natalie с Разумовским по-прежнему сидели за сто-
лом. Павел извинился:
- Простите, дорогие друзья, я так устал сегодня, что дремота сморила
меня... Скажите, я недолго спал?
- Достаточно, - отвечала ему жена. - Мы провели это время в бесподоб-
ном диалоге... Жаль, что вы в нем не участвовали!
5. ТЯЖЕЛАЯ МУХА
Прусский король закончил играть на флейте.
- А что поделывает старая карга Мария-Терезия после того, как Румян-
цев заключил выгодный для русских мир?
- Она часто плачет, - отвечал ему Цегслин.
Фридрих, продув флейту, упрятал ее в футляр.
- Она всегда плачет, обдумывая новое воровство, и нам, бедным прусса-
кам, кажется, что пришло время беречь карманы.
Фридрих не ошибался: уж если из Вены послышались рыдания императрицы,
так и жди - сейчас Мария-Терезия кого-то начнет грабить. Так и случи-
лось! Солдаты императрицы венской каждую ночь незаметно передвигали пог-
раничные столбы, постепенно присоединяя к австрийским владениям Букови-
ну, а дела России сейчас не были таковы, чтобы вступиться за буковинцев,
издревле родственных народу русскому. Напыщенный девиз венских Габсбур-
гов гласил: "Austriae est imperare ordi universo" (назначение Австрии -
управлять всем миром). Чтобы укрепить свою кавалерию, МарияТерезия как
раз в это время хотела закупить лошадей в России. Екатерина - в отместку
за Буковину! - ответила ей хамской депешей: "Все мои лошади передохли".
Фридрих II был солидарен с Петербургом в неприязни к Вене и писал в эти
дни, что еще не пришло, к сожалению, время указать Римской империи ее
подлинное место. В истории с захватом Буковины отчасти был повинен и Ни-
кита Панин: поглощенный придворными интригами, он уже не успевал вникать
в козни политиков Европы, не предупреждал событий.
Екатерина в какой уже раз жаловалась Потемкину:
- Панин совсем стал плох! Даже о том, что творится в Рагузе и Ливор-
но, я узнаю со стороны...
- Так что там в Ливорно? - спросил Потемкин.
Английский посол в Неаполе, сэр Вильям Гамильтон, славный знаток ис-
кусств (а позже и обладатель жены, покорившей адмирала Нельсона), уведо-
мил Орлова-Чесменского о том, что искомая персона, под именем графини
Пинненберг, просила у него 7000 цехинов и новый паспорт на имя госпожи
Вальмонд для проживания в священном городе. Установлено: самозванка ос-
тановилась в Риме, в отеле на Марсовом поле, ищет связей с папской кури-
ей и пьет ослиное молоко, дабы избавиться от склонности к чахотке... Все
стало ясно.
- За дело! - решил граф Алексей Григорьевич.
Он вызвал к себе в каюту испанца де Рибаса:
- Осип, чин капитана желателен ли тебе?
- О, Due (о, Боже)! - воскликнул тот, радуясь.
И тут же получил тумака по шее:
- Убирайся с эскадры и езжай в Рим...
Де Рибас с трудом поднялся с ковра, ощупал шею:
- За что такая немилость от вашей милости?
Орлов открыл ящик в столе, сплошь засыпанный золотом.
- Бери, - сказал, - полной лапой.
- А сколько брать?
- Сколько хочешь. И слушай меня внимательно...
...Все последние деньги Тараканова вложила в обстановку своей комна-
ты, придав ей деловой вид. Умышленно (но вроде бы нечаянно) поверх раск-
рытой книги она бросила янтарные четки; на рабочем столе, подле шляпы
для верховой езды, положила прекрасную (но фальшивую) диадему. Самозван-
ка соблазняла теперь курию, принимая каноников и прелатов, будущих кар-
диналов; при этом в кабинет как бы случайно входил иезуит Ганецкий, кла-
няясь низко, приносил бумаги с печатями.
- Ваше величество, - титуловал он ее, - извольте прочесть письмо от
султана турецкого. Кстати, через барона Кнорре получена депеша от прусс-
кого короля Фридриха Великого.
- Я занята сейчас. Прочту потом. Не мешайте...
Тараканова теперь именем "сестры Пугачева" не бравировала, а папскую
курию смущала клятвами: по восшествии на престол православная церковь
России вступит в унию с католической. Прелаты внимали самозванке с бла-
гоговением, но ни в папский конклав, которому она хотела представиться,
ни в свои кошельки, куда она хотела бы запустить лапку, прелаты ее не
допускали.
- Мои войска, - утверждала она с большой убежденностью в голосе и
жестах, - стоят лишь в сорока лье от Киева, и скоро я буду там сама. А
русский флот, зимующий в Ливорно, уже готов услужить мне...
Ее подвел слуга-негр: на улице возле отеля он стал требовать жало-
ванье за год, иначе - отказывался служить. Тараканова, бдительная после
гибели Пугачева, была крайне удивлена, когда некий господин цветущего
вида на глазах жадной до скандалов публики сам расплатился с негром,
после чего развязно шепнул самозванке:
- А не вы ли писали на эскадру в Ливорно?..
Тараканова затаилась. Через узкие щели оконных жалюзи она несколько
дней подряд наблюдала, как этот красивый незнакомец блуждает под окнами
отеля. Ожидание острой новизны сделалось нестерпимо, и наконец женщина
повелела Даманскому:
- Проверь, заряжены ли мои пистолеты, и пригласи этого человека с
улицы ко мне... Да, это я писала в Ливорно! - сказала Тараканова входив-
шему де Рибасу.
Размахнувшись, он далеко и метко бросил через всю комнату кисет, с
тяжелым стуком упавший на стол, и Тараканова догадалась о его содержимом
- золото.
- Изящнейший граф Чесменский, - сказал де Рибас, - приносит извинения
за скромность своего первого дара...
- Что вам угодно от меня, синьор?
- Лишь поступить к вам в услужение.
- Разве вы не офицер русской эскадры из Ливорно?
- Я был им. Но ушел в отставку, не в силах выносить терзаний моего
славного адмирала... Его благородная душа жаждет отмщения этой коварной
женщине, которая отвергла Орловых от двора, а их брата Григория содержит
в подземельях ужасного Гатчинского замка. Если б вы могли видеть, какими
слезами мой адмирал орошал ваше письмо, в котором вы дали понять, что
нуждаетесь в его возвышенном покровительстве.
- Поверьте, - отвечала Тараканова, - нет такого женского сердца, ко-
торое бы не дрогнуло при имени чесменского героя. Мои чувства к нему не
внезапны: я давно испытываю их, всегда извещенная о его щедрости и бла-
городстве.
- Пусть скромные золотые цехины от адмирала станут залогом ваших бу-
дущих приятностей в жизни.
- А как здоровье моего адмирала?
- Ужасно! Сейчас он снял в Пизе двухэтажный отель Нерви, "Яе в одино-
честве и молитвах проводит свои тяжкие дни. Конечно, Орлов не смеет и
надеяться, что вы удостоите его сиятельство своим посещением. Но...
все-таки.
- Я подумаю, - сказала в ответ Тараканова.
Грандиозная эскадра России с пушками и бомбами - это ли еще не пода-
рок судьбы? Де Рибас вкрадчиво спросил се:
