Андрей был извещен об искусстве Шешковского. Инквизитор иногда прямо
с придворного маскарада увозил какую-либо фрейлину, не в меру болтливую.
Выдерет ее во славу Божию, после чего доставят ее обратно во дворец, где
она и танцует дальше как ни в чем не бывало. В таких случаях все конча-
лось визгом да писком! Но инквизитор владел и другим приемом - даст в
челюсть, и будешь потом с полу зубы свои в карман собирать. Помня об
этом, Андрей Кириллович внутренне приготовился. Сын украинского пасту-
ха-свинопаса, волею судеб ставшего аристократом, он отлично владел той
народной смекалистостью, непобедимой крепостью духа, которой отличались
его недалекие предки - чумаки, запорожцы, гайдамаки, бунтари и пахари.
На втором этаже, в окружении множества икон, его поджидал обер-кнуто-
боец "екатеринизированной" империи. Степан Иванович встретил плута стоя,
даже поклонец учинил.
- Ах, молодость! - произнес сочувственно. - Сколько грехов ей отпуще-
но... о том и по себе ведаю. Садитесь, ваше сиятельство. - При этих сло-
вах Шешковский, как и следовало ожидать, указал на страшное криминальное
кресло.
"Ага!" Разумовский первый страх уже поборол:
- Мне ли сидеть в присутствии столь важной особы?
- Напротив, - уговаривал его Шешковский, - осмелюсь ли я сидеть за
столом, ежели передо мною ваше высокорожденное сиятельство! Ведь я из
ничтожества произошел. Щи лаптем хлебал, мух ноздрями ловил, на кулаке
спал, лопухом подтирался, а посуду мою собаки облизывали. Уважьте стари-
ка: сядьте!
С разговорами он вышел из-за стола, слегка подталкивая Разумовского к
креслу. Но граф был неумолим:
- К чему эти политесы? Лучше садитесь вы...
Граф Андрей уже заметил рычаг возле стола, а Шешковский задал ему
первый вопрос: с каких пор он блудно вступил в мерзкое прелюбодеяние с
высоконаречснной цесаревной.
- Об этом ведено мне вызнать самою государыней.
Разумовский занял такое положение, что Степан Иванович невольно обер-
нулся лицом к нему, а спиною - к креслу.
- Сразу и вступил. Еще на корабле...
Он резко пихнул инквизитора в кресло, сразу же дернув рычаг. Потаен-
ная механика сработала: руки Шешковского защелкнуло в капканах, укрытых
в подлокотниках кресла. Пол разверзся под ним, раздалось скрипение тро-
сов, и, в ужасе открыв рот, Шешковский величаво погрузился в нижний этаж
своей сатанинской кухни. Над уровнем пола осталась торчать его голова,
словно отрубленная.
- Сынок, родненький, - взмолился он, - пожалей старика. Жена дома,
стомахом страдающа, дочка в невестах. Не губи!
- Придется потерпеть, - отвечал Разумовский.
Внизу звенел колокольчик, побуждая палачей к действию. Работающие
сдельно, они проворно тащили со своего начальника исподнее. Потом с
большим знанием дела обозрели внушительный объект для кнутоназидания.
- Ну и ну!.. - удивились Могучий с Глазовым (дядя с племянником). -
Уж не казначей ли какой попался севодни? Плеснсмка, Шурка, по чарочке,
чтобы разговеться ради бесстрашия... Эть! - сказал Могучий, высекая пер-
вую искру.
- А-а-а-а, - заголосила голова Шешковского.
- Что я слышу? - удивился граф Андрей, смеясь. - Извините, но подоб-
ные неприличные звуки вам не к лицу.
- Пожалей... в отцы ведь тебе гожусь!
- У меня таких отцов не бывало, - отвечал граф.
Могучий с Глазовым продолжали обстегивать свое прямое начальство с
двух сторон сразу, при этом дядя поучал племянника своего, как лучше до
костей пробрать:
- Клади с наскоку! С оттяжкою жарь... Гляди - эть!
- О-о-о, - пробрало Шешковского. - Ваше сясество... голубчик мой...
вот я матушке-то нажалуюсь!
- Какой матушке? Моей или... своей?
Ведя этот бесподобный диалог, молодой пройдоха обрыскал шкафы канце-
лярии, педантично собрал свои расписки, данные де Ласси и Дюрану, сунул
в карман и список долгов покойной Natalie. Ему попался отдельный
"брульон", писанный рукой Екатерины, которая начертала по пунктам, какие
вопросы задавать Разумовскому. Подумав, он оставил эту шпаргалку на сто-
ле:
- Вот ею и подотрешься - это не лопух, чай.
- У-У-У" - завывал Шешковский, страдая.
- В этом мире все переменчиво, - рассуждал Разумовский с улыбочкой,
почти сладострастной. - Недаром же на могилах крымских татар высечены в
камне философические афоризмы: "Сегодня я, а завтра ты..." Ну, всего
доброго!
Андрей повернулся к дверям, чтобы уйти.
- Не покидай меня, - заревел Шешковский. - Коли уйдешь, меня ведь
вусмсрть засекут... Нажми пупочку!
- Какую еще пупочку нажимать мне?
- Да снизу стола. Чтобы от сскуций избавиться...
Разумовский нажал "пупочку", и тогда Степан Иванович, опомнясь, ска-
зал ему со слезами на глазах:
- Далеко пойдешь, граф! Это я тебе предрекаю. Но Христом Богом молю
тебя: будь так ласков ко мне, старику, не сказывать никому, что меня в
своем же доме высекли...
Разумовский отъехал к сестре, а Шешковский потащился к матушке Екате-
рине, доложив, что "внушение" произведено.
- Ну как? В чем сознался граф Андрей?
- Ни звука не издал... окаянный!
Она предложила ему сесть, но главный кнутобосц империи сказал, что
лучше постоит... Екатерина сказала:
- Это хорошо, что граф Андрей ни в чем не сознался. Этим он еще раз
доказал, что интриган испытанный, твердый...
Теперь Разумовский нравился ей еще больше! Ибо надо уметь так ловко,
словно червь в яблоко, вкрасться в доверие юной женщины, обнадежить ум-
ных послов Испании и Франции. Какая изощренная хитрость, какой злокоз-
ненный ум... Этого бесподобного наглеца Екатерина встретила во дворце:
Андрей веселился на придворном машкераде.
- Как вы смели здесь появиться? - спросила она.
- По праву камер-юнкера двора вашего величества.
- Вон отсюда! Езжайте на флот-в Ревель...
А за картами спросила отца его, бывшего гетмана:
- Граф Кирилла, сколько лет твоему негодному сыну?
- Двадцать четыре, Като... орясина эдакая!
- А сколько кафтанов у него, разбойника?
- Одних жилетов четыреста.
- Куда столько? Пора бы ему и отечеству послужить. Тогда и кафтаны с
жилетами иному делу послужат.
События следовали стремительно: едва Natalie умерла, как Румянцев-За-
дунайский был срочно отозван с Украины в Царское Село. "Зачем? - недоу-
мевал фельдмаршал, готовый думать о новой военной грозе. - Неужели из-за
Буковины?.." Он ошибался: мысли двора занимало сейчас иное. Фридрих II
уже пробил по Германии брачную тревогу - срочно нужна невеста! Пребыва-
ние в Петербурге его брата Генриха оказалось как нельзя кстати - принц
выступал в роли свата. В переписке между Царским Селом и Сан-Суси обе
заинтересованные стороны быстро договорились меж собою, а самого Павла
никто и не спрашивал, желает ли он облегчить свое вдовство новым браком.
Екатерина была деспотична: она вызвала сына к себе и поставила перед ним
портрет молодой женщины.
- Мертвые пусть будут мертвы, - сказала мать, приласкав болонку, зап-
рыгнувшую к ней на колени. - А я привыкла думать о живых... Познакомься:
принцесса София-Доротея из дома Вюртембергского, двоюродная внучка
прусского короля.
Невесте не было и семнадцати лет. Фридрих в письмах к Екатерине нас-
тоятельно подчеркивал "небывалое по годам физическое развитие" принцес-
сы, как будто в жены Павлу выбирали акробатку для семейного манежа. Па-
вел сказал матери, что, обжегшись на молоке, он теперь дует на воду:
- Отныне не верю ни друзьям, ни словам. Воля ваша священна, но хотел
бы видеть невесту не в масле на этом холсте.
- Для этого, друг мой, я уже вызвала Румянцева, который помпезно соп-
роводит вас до Берлина, куда из Монбельяра торопится выехать навстречу
вам и сама невеста с родителями.
Павла безмерно обрадовало посещение Берлина, где он может лицезреть
своего кумира - короля Фридриха Великого! А лично побывать на парадах в
Потсдаме - Боже, он и не мечтал об этом! Какое счастливое совпадение!
Словно забивая последний гвоздь, дабы укрепить эту матримониальную
конструкцию, Екатерина сказала, что невеста родилась в Штеттине:
- Где родилась и я, ваша достойная мать...
28 мая граф Румянцев-Задунайский примчался в Царское Село и удивился,
что всего-то навсего ехать ему в Берлин.
- Да я Берлин, матушка, уже брал!
- Возьмешь еще раз, - отвечала императрица.
10. ДЕЛА И ДНИ ПОТЕМКИНА
Весною 1776 года Потемкин одобрил план создания нового города в Новой
России по названию Екатеринослав, на строительство которого он, как на-
местник края, утвердил смету в 137 140 рублей и 32 с половиной копейки.
Екатерина хмыкнула:
- Откуда взялись эти несчастные полкопейки?
- А шут их знает, - отвечал Потемкин. - Не я считал, умнее меня люди
считали. Но велю сразу же школу для детей устроить. И консерватория на
Днепре будет. Запорожцы соловьями распоются...
- Завираешься ты, но весело мне с тобою. Однако прежде консерватории
не забудь тюрьму да церковь поставить...
Екатеринослав (будущий Днепропетровск) - самый первый алмаз в драго-
ценной короне причерноморских городов, которым еще предстояло возникнуть
в степных пустырях. А мощная фигура администратора Потемкина уже вырас-
тала из-за спины полководца графа Румянцева, понсмногу затемняя
фельдмаршала "светлейшею" тенью. Потемкину суждено было довершить то,
что начинал Румянцев...
Он готовил себя к роли Таврического!
А простреленная голова Голенищева-Кутузова долго еще не давала покоя:
сам одноглазый, Потемкин понимал, каково смолоду глаза лишиться. Ковар-
ное же нападение турок на Крым после мира ожесточало сердце его. Где же
предел терпения России, которое растянулось на тысячелетия? После летних
маневров флота Балтийского стали готовить эскадру под коммерческим фла-
гом, чтобы корабли, обогнув Европу, вошли в море Черное, усилив флотилию
тамошнюю. Потемкин мучился:
- Пропустят ли агаряне корабли наши? А ежели запрут, не прорывать ли
нам Босфор с пальбой пушечной?
- Помни, что к войне мы не готовы, - отвечала Екатерина.
Потемкин горячился: за периодом послевоенным - без промедления! -
грядет период предвоенный, и горе тому, кто истины сей ребячьей не разу-
меет. Екатерина с фаворитом - как супружеская пара: он падал духом - она
укрепляла его, а чего не хватало императрице, Потемкин активно дополнял
своей энергией. Среди пиров и забав, жадный до всяческих удовольствий,
то усмиряя себя постами, то возбуждая излишествами, Потемкин часто искал
одиночества, а придворные в такие дни думали, что фаворит отсыпается от
грехов да кается перед богом...
Никогда он не каялся! Васенька Рубан, дружочек верный, пожалуй, один
только и знал, что в периоды обязательного затворничества опять до крови
будут изгрызены ногти на пальцах светлейшего; алчно поедая апельсины и
редьку, селедку и ананасы, его княжеская светлость будет читать и мыс-
лить... Еще в Москве Потемкину поручили надзор за Оружейной палатой, в
которой сыскал он немало древностей рукописных.
- Многое тут, Васенька, тиснения достойно типографского - ради веков
будущих. Ты нужное избери. Возвеличь в издании книжном! Ежели не нам,
потомкам сгодится. И перестань стихами чирикать - не дело. Савва Яковлев
дал тебе во дни морозные шубу свою поносить - ты его одами своими всего
измазал. Платон сунул тебе горшок с медом - ты весь в рифмах излился.
Василий Григорьевич Рубан впал в отчаяние:
- Велика ли корысть моя, ежели от эпиталам свадебных да от эпитафий
похоронных кормление себе имею? Ты лучше Ваську Петрова грызи: он поден-
щик престола, а я поденщик публики.
Петрова помянул он кстати. Потемкин сказал:
- Этот не пропадет! Ныне он, щербатый, при английской герцогине
Кингстон-Чэдлей обретается. Сказывали мне, что в роскошной галере по
Тибру римскому плавает.
Рубан отвечал: щербатым да кривым на баб везет.
- А мне, корявому, и к поповне не подступиться...
