- Нас никто не слышит?
- Мы одни. В этом будьте уверены.
- Тогда я сообщу вам главное: стоит вам появиться в Ливорно, ц вся
эскадра принесет вам присягу на верность - как императрице Елизавете
Второй... Но сначала - Пиза?
- Пожалуй, - согласилась женщина. - В Риме я чувствую себя неважно от
сухости воздуха, а в Пизе климат лучше.
Золото лежало на столе - доступное! Ганецкий доложил, что у отеля
топчется, желая войти, кардинал Альбани.
Тараканова гордо тряхнула головой:
- Передайте кардиналу, что в помощи священного престола я более не
нуждаюсь...
Альбани пытался удержать ее в Риме, говорил:
- Вы начинаете игру с огнем.
- И с огнем, и с водою, - отвечала Тараканова со смехом.
Теперь она именовала себя графиней Зелинской.
15 февраля в Пизе ее ожидала торжественная встреча: перед отелем Нер-
ви офицеры салютовали шпагами, почетный караул с эскадры отдал самозван-
ке почести, как царственной особе. Таракановой было приятно встретить
здесь и де Рибаса.
- А вы уже в чине капитана? - спросила она.
- Благодаря служению вам, - отвечал пройдоха...
В дар Орлову она преподнесла мраморный барельеф со своим профилем.
Алехан действовал напористо, а Тараканова, излишне чувственная, легко
отдалась ему, о чем граф сразу же оповестил императрицу: "Признаюсь, что
я оное дело исполнил с возможной охотою, лишь бы угодить вашему вели-
честву". Не династию Романовых спасал он от покушений самозванки - себя
спасал, карьеру свою, благополучие всего клана Орловых. Он даже предло-
жил самозванке свою руку и сердце. "Но она сказала мне, - сообщал Алехан
в столицу, - что теперь не время, ибо она еще несчастлива, а когда ока-
жется на своем месте (читай - на троне), тогда и меня осчастливит..."
В конце февраля Орлов сказал, что следует показаться на эскадре, дабы
подготовить экипажи кораблей к присяге. Ранним утром они выехали в Ли-
ворно, в отеле Нерви остался де Рибас, бумаги самозванки были упакованы
им в плотные тюки - для отправки в Россию. Из кареты Тараканова пересела
в шлюпку, украшенную коврами и шалями из индийского муслина. Под звуки
оркестра с палубы "Ростислава" спустили кресло, обтянутое розовым барха-
том, Тараканова уселась в нем, словно царица, и матросы, щелкая босыми
пятками по тиковой палубе, с неприличными припевками подняли ее на палу-
бу.
- Урра... урррра-а-а! - перекатывалось над рейдом.
Пушки извергли мощную салютацию - в ее честь.
- Теперь вы уже дома, - объявил Алехан Орлов...
Ветер радостно наполнил паруса. Вот и Лигурийское море.
- А что виднеется там... слева? - спросила женщина.
- Корсика, - скупо отвечал Самуил Карлович Грейг...
Тараканова обнаружила, что Орлов куда-то исчез. К ней подошел караул
гвардии с капитаном Литвиновым.
- А где же адмирал? Позовите сюда Чесменского.
- Орлов, яко заговорщик, арестован и предстанет перед судом.
Тараканова требовала хотя бы де Рибаса.
- А сей изменщик, - отвечали ей, - уже повешен... Повинуйтесь!
Мимо Гибралтара она проплыла почти равнодушно, казалась даже веселой
и много пела по-итальянски. Но, увидев берега Англии, ей знакомые, хоте-
ла броситься в море. Ее удержали матросы. Тут женщина поняла, что ждет
ее впереди, и надолго потеряла сознание. Холодные ветры нелюдимо гудели
в парусах, чужое море неласково стелилось под килями громоздких кораб-
лей. 22 мая эскадра Грейга бросила якоря. Тараканову вывели на палубу,
отстранив от нее камеристку Мешеде и верного Даманского. Она зябко
вздрагивала, кашляла.
Увидев на берегу строения, Тараканова спросила:
- Как называется эта ужасная крепость?
- Кронштадт, - отвечали ей.
Ночью пришла галера, доставившая ее в Петербург - прямо в Алексеевс-
кий равелин Петропавловской крепости. В растерянности женщина оглядела
страшные, молчащие стены.
- О, Ою... - простонала она.
В камеру вошел генерал, сказавший по-русски:
- Не пугайтесь! Я фельдмаршал и здешних мест губернатор, князь Алек-
сандр Михайлович Голицын, мне поручено допросить вас... Первый вопрос
самый легкий - кто вы такая?
Увы, ни слова по-русски Тараканова не знала. Ее тонкую и нежную шею
украшал странный кулон - на белой эмали черный ворон, оправленный в зо-
лото. Женщина в яростном гневе сорвала С себя этот кулон и зашвырнула
его в угол:
- О, карамба! О, какое гнусное коварство!
В перерыве между танцами Екатерина воскликнула:
- Ради одной паршивой мухи потребно стало гонять вокруг Европы целую
эскадру - с адмиралом Грейгом во главе!
- Тяжелая попалась нам муха, - согласился Потемкин.
6. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА
Едва подсохли подмосковные дороги, Екатерина с Потемкиным удалились в
село Коломенское, ища покоя и уединения. Москва-река текла под окнами,
скользили лодки под парусами, было очень тихо, лошади переплывали реку
на другой берег, там горел одинокий костер пастушонка. На зеленых лугах
расцветали ромашки, а далеко-далеко уже зачернели полосы свежевспаханной
землицыкормилицы... Хорошо тут было, хорошо!
Ночью, пугая императрицу, Потемкин угукал филином, зловеще и бедово,
как леший. А под утро сказал:
- В лесу родился, из лесу в люди вышел, и в лес тянет... Хочешь, я
сейчас всех куриц в округе разбужу?
Потемкин запел в окно петухом, да так задиристо, так голосисто и ра-
достно, что поверили даже все петухи из деревень и откликнулись на его
боевой призыв. Лакеи еще спали, туман слоился над рекою, едва открывая
росные берега. Любовники спустились во двор. Екатерина разулась, босая
шла по мокрой и холодной траве. Остановилась сама и велела ему остано-
виться. Взяв Потемкина за Руку, приложила его ладонь к своему животу:
- Тут последний мой... от тебя, тоже последнего!
Павлу шел уже тридцатый год. Алексею, рожденному от Орлова, исполни-
лось тринадцать лет, и только теперь Екатерина присвоила ему фамилию
Бобринский. Потемкин спрашивал ее:
- А наше отродье какой фамилии будет?
- Не Романове же... У тебя, друг мой ласковый, переднее "По" отрубим,
останется "Темки н"...
Москва наполнилась слухами, будто Потемкин желает увести императрицу
под венец. В церкви на Пречистенке он каялся в грехах, кормил свое "сия-
тельство" грибками и рыбками, постничая праведно. Однажды из кабинета
царицы слышали его голос:
- А если не по-моему, так я и в монастырь уйду...
Плохой сын, он оказался хорошим дядей, все чаще появляясь с выводком
племянниц Энгельгардтовых. Одна лишь Танюшка была еще девчонкою, а сест-
ры ее уже взрослые барышни, и, когда они, приодетые дядюшкой, явились во
дворце на Волхонке, женихи московские света божьего не взвидели. И
впрямь хороши были они, собранные в один букет с пахучих полян Смоленщи-
ны, с детства сытые огурцами да пенками, медами да морковками. Только
Наденьку фаворит звал "Надеждою без надежды", ибо, не в пример сестри-
цам, лицом была неказиста. Попав же в придворное общество, деревенские
барышни поначалу смущались, слова сказать не могли и просили его:
- Дядюшка, отпусти нас в деревню, а? Скоро, гляди-ко, и ягоды поспе-
ют, девки хороводы водить станут...
В один из вечеров фаворит читал при свечах очередной том Бюффона.
Сквозняк от дверей задул свечи. Незнакомый офицер с порога нижайше его
сиятельству кланялся.
- Ты кто таков? - спросил его Потемкин.
- Поручик гвардии Петр Шепелев, честь имею.
- Чего тебе от меня... честному-то?
- Руки прошу племянницы вашей.
- Какой? У меня их много.
- Любую беру. Хоть и Надежду без надежды.
Потемкин колокольцем позвал дежурного офицера:
- Жениха сего под арест... за дерзость!
Румянцев прикатил в Москву за два дня до триумфа своего - со штабом,
с канцелярией походной. Петр Александрович, не желая враждовать с Потем-
киным, представил его к ордену Георгия первой степени, но фаворит скром-
но отказался:
- Не достоин! Вторую степень, ладно, приму. Но и ты уступи мне, ма-
тушка-государыня: Саньке Энгельгардтовой, старшей моей, дай шифр фрей-
линский: пора девке в свете бывать...
Глашатаи возвестили народу о наградах Румянцеву:
- Наименование графа Задунайского, жезл фельдмаршала с бриллиантами,
шпага с камнями драгоценными, шляпа с венком лавровым, ветвь масличная с
алмазами, звезда орденская в бриллиантах, медаль с портретом его (ради
поощрения в потомстве), имение в пять тысяч душ-для увеселения душевно-
го, сто тысяч рублей из Кабинета-для строительства дома, сервиз из се-
ребра на сорок персон и картины из собрания эрмитажного, какие сам поже-
лает, - ради украшения дома своего...
Вереница карет покатила в имение героя, названное теперь новым именем
"Каина рджи": там, среди богатых оранжерей и зеркальных прудов, под
сенью старинных дедовских вязов, РумянцевЗадунайский принимал гостей,
для которых были накрыты столы трофейных турецких шатрах, колыхавшихся
на ветру шелкамиголубыми, желтыми, красными.
Румянцев был мрачен. Потемкин тоже не веселился.
- Что мы, князь, с тобою будто на похоронах?
- Да, невеселы дела наши... Девлет-Гирей опять принял в подмогу себе
десант турецкий, а на Кубани смутно стало.
- Сам знаю: война грядет. Страшная! - сказал Румянцев. - Князь Васи-
лий Долгорукий - Крымский, Алехан Орлов - Чесменский, я, славу Богу, За-
дунайский стал, вакантно место - Забйлканского... Эту титлу недостижимую
тебе и желаю!
- И без того расцвел, аки жезл Ааронов...
Вскоре пришло письмо из столицы от фельдмаршала князя Голицына, доп-
рашивавшего Тараканову. "Из ея слов и поступков, - прочел в депеше По-
темкин, - видно, что это страстная, горячая натура, одаренная быстрым
умом, она имеет много сведений".
- Сущая злодейка! - сказала Екатерина. - Но я уже согласна отпустить
ее на все четыре стороны, если она откроет свое подлинное имя и честно
признает - кто она.
Тараканова писала Екатерине, умоляя о личном свидании и чтобы убрали
из камеры офицера с солдатом, кои при ней безотлучно находятся, а она
ведь женщина, и ей очень стыдно. Екатерина отвечала - через Голицына:
"Объявите развратнице, что я никогда не приму ее, ибо мне известны ее
безнравственные и преступные замыслы..."
Она просила Потемкина поспешить с делами запорожскими, боялась новых
возмущений народа.
- Один лишь Яик с Пугачевым, - говорила Екатерина, - чего нам стоил,
а по окраинам еще сколько развелось войск: донское, волжское, гребенс-
кое, терское... Вся голытьба российская свободы да безделья в казачестве
алчет! Петра Калнышевского, атамана Запорожского, я в Соловки сошлю...
Грицко Нечеса не забыл гостевания в запорожском стане, когда ходил
там, небритый и лохматый, пил горилку по куреням, заедая ее вкусной са-
ламатой. И виделись звезды украинские, белые хутора под лунным сиянием,
снова, казалось, чуял он поступь лошадей в теплой духоте ночи. Сам был
волен: "Пугу-пугу - едет казак с Лугу!"
Польское панство уж на что люто ненавидело запорожцев, но и то приз-
навало: "Турция веками пасть разевала на Киевщину, Волынь да Подолию...
где вы, москали, были? Одни лишь запорожцы храбро клали руку в эту
пасть, выламывая зубы и султанам и ханам крымским..." Вольность казачья
в поговорку вошла, а бунты казачьи вошли в историю. Москва, потом Петер-
бург всегда учитывали опасность, какую несла эта вольность, паче того,
казака в голом-то поле голыми руками не словишь... Кучук-Кайнарджийский
мир закрепил новые границы, уже на берегах черноморских, и Сечь Запо-
рожская, оказавшись внутри Украины, прежнее значение форпоста потеряла.
Румянцев грубо, но справедливо доказывал:
- Волдырь посередь Украины! Живут в Сечи своей, все в холостом состо-
янии, в брачное же силком не затащишь. А когда список поименный у них
требуешь, они огрызаются: мол, сколько их - не упомнят, а считать по го-
ловам - не бараны же...
