вал прямо на улицах, с рогож, на земле разостланных, мужики скупали бли-
ны на подсолнечном масле, жевали сайки со снетками псковскими, извозчики
кормились булками с паюсной икрой (это была их повседневная пища), а для
бедняков и нищих бабы-поварихи готовили на кострах печенку да вымя ко-
ровье. Чиновники помоложе заполняли кофейни, эрберги и кондитерские, но
более солидные мужи отечества спешили до дому, где хозяйка с детьми
встречала супруга рюмкой анисовки, после чего семейно восседали за стол.
Около пяти часов закрывались съезды на бирже, наступала пора насыщения
купеческих фамилий - пирогами подовыми, сычугами коровьими, кишками по-
росячьими с кашей гречневой. Ближе к вечеру обедали вельможи и сановни-
ки, к услугам которых ботвиньи с кулебяками, соусы парижские, телятина
разварная, пироги страсбургские, паштеты и ростбифы; кисели, мороженое,
клубника парниковая, персики, апельсины и ананасы...
Екатерина, верная своим вкусам, ограничила себя куском мяса с карто-
фелем, а огурец с ее тарелки стащил Гришка Орлов.
- Катя, отчего в меланхолии пребываешь? - спросил он.
- Да так... Очень уж быстро время летит. Сколько мы с тобою, Гри-
шенька, за одним столом сиживаем?
- Лет десять уже. Или... надоел тебе?
- А ведь ты меня разлюбил.
Это было сказано ею удивительно спокойным тоном.
- Почему так решила, Катя?
- Не я... так сердце твое решило.
- Но-но мне! Добро-то наше не забывай. И не надейся, что от нашего
брата легко избавиться...
Вспышка семейного разлада продолжения не имела. Вскоре из Ливорно
прибыл Алехан Орлов, во дворце он повстречал Петрова:
- Э, вот ты где прижился! А почто оду ради Чесмы не сложишь? Чтобы
завтрева была готова. Ста рублев не пожалею.
- Покорствую, - изогнулся Петров в поклоне.
Через день ода была испечена, как блин на сковородке:
Смесившись с кровью, Понт густеет
И вержет на брега срацын
Стамбул от страха цепенеет
Ярится в злобе солнцев сын...
- Какой сын? - перебил его Алехан, напрягая кулак.
- Солнцев. То бишь султан турецкий.
- Пиши проще: сукин сын - тогда все поймут.
- Слушаюсь, ваше сиятельство. Мигом переправлю. Рубан услужал публике
- Петров услужал персонам!
Алексею Орлову хвастать было нечем... Стамбул после Чесмы опасался,
как бы в Босфор не вплыли русские корабли, не ведающие пощады. Но под-
полковник лейб-гвардии Преображенского полка не подчинялся адмиралу Спи-
ридову: вместо прорыва к Стамбулу, Алехан выискивал славы в путанице
островов Архипелага, желая с корабельных палуб победить врага на земле.
Таких чудес не бывает: флот есть флот, и его назначение - бой на морс.
Правда, Орлов блокировал проливы, доверив эту операцию Эльфинстону. Тот
поставил корабли на якоря в Дарданеллах, под огнем турецких батарей ве-
лел оркестрам играть музыку, а сам уселся пить чай на палубе. Это было
красиво, но бесполезно! Потом, решив навестить Спиридова у Лемноса,
Эльфинстон лег на обратный курс. В пути могучий "Святослав", на котором
он держал флаг, вздрогнул и затрещал, напоровшись на камни. Эльфинстон
вызвал на помощь остальные корабли - и блокада Дарданслл была сорвана.
После этого всей эскадре Спиридова пришлось спуститься дальше к югу - в
поисках нового убежища флоту, какое и отыскали на острове в порту Ауза.
Орлов своей волей выкинул Эльфинстона с русского флота, как нашкодившего
щенка, а наемник пригрозил ему, что правда о русском флоте вызовет смех
во всей Европе.
- Ступай к черту! - отвечал Орлов. - Иначе велю ребро тебе выломать,
на огне закопчу и съем за милую душу... Прощай!
Таковы были дела на эскадре, которую Алексей Орлов оставил на попече-
ние Спиридова и предстал перед Екатериной, где его ждали награды и титул
графа Чесменского. Беседуя с ним, императрица подавленно сказала, что
новый год начинается плохо. Калмыцкая орда, не желая платить податей,
снялась с кочевий и со всем скотом и кибитками тронулась в Джунгарию, а
потому она заготовила указ о ликвидации Калмыцкого ханства... Алехан
удивился:
- Разве яицкие казаки орду не удержали? Или проспали?
- Им теперь не до сна - на Яике бунт! Но меня заботят дела балтийс-
кие. Почитай, Алексей, что Остерман пишет...
Шведский король Адольф-Фридрих умер, Остерман требовал от Петербурга
денег, денег и денег-для новых подкупов расшумевшейся аристократии. Ос-
терман пробовал утешить Екатерину: молодой король Густав III испытывает
самые нежные чувства к царственной кузине, но императрица знала истинную
цену подобным симпатиям в политике. Алексей Орлов был приглашен в засе-
дание Совета... Там сначала зачитали рапорт Спиридова из Архипелага:
множество греческих островов отложились от султана турецкого, население
приняло русское подданство, а на острове Никосе адмирал основал гимна-
зию, в которой эллины изучают язык российский, как свой государственный.
Заодно Спиридов уведомлял Петербург, что Турция начинает заново отстраи-
вать флот, а Франция продает Мустафе мощные линейные корабли типа "сул-
тан".
- Ваше мнение, господа? - спросила Екатерина.
Никита Иванович Панин сказал, что усиливать блокаду турецкой столицы
опасно, ибо "оголодание" Стамбула может побудить османов к более реши-
тельным действиям противу армии на Дунае:
- От сего мир не близится - удаляется.
Алехан вытянул над столом руку. Эта рука, душившая царей за пьянкой,
была утяжелена пересверком бриллиантовых перстней.
- Вы, граф, никогда войны и не желали!
- Не желал, - согласился Панин. - Ибо внутреннее состояние империи не
дает нам права увлекаться успехами на стороне.
- Но виктории флота и армии российских разве не укрепляют положение
внутри империи? - вопросил Орлов.
- Одно укрепляется, другое рушится.
- Или Яика испужались? - поднялся Алехан во весь рост. - Но я приехал
сюда через всю Европу не для того, чтобы...
- Тихо, тихо, - остановила его Екатерина. - Ты приехал, чтобы выслу-
шать от нас истину, а она такова ныне стала, что уже нс собака хвостом
вертит, а сам хвост крутит собакой во вес стороны... Мы не одни в свете,
и политика наша, увы, запуталась с помощью пруссаков и австрийцев.
Как бы между делом упрекнув Панина, она умолкла. Никита Иванович со
зловещим выражением лица ознакомил Алехана с требованиями России. Отны-
не, маневрируя между Веной и Потсдамом, граф Румянцев на Дунае и граф
Чесменский в Архипелаге - каждый обретал полномочия для мирных перегово-
ров с противником. Екатерина ни единого лишнего дня Алехана в Петербурге
не задерживала:
- Езжай к эскадре и следи, чтобы турки не провели тебя. В этом году
на Дунае ничего не случится. Но будем Крым брать...
Алехан вернулся в Ливорно, где разбил сердце знаменитой поэтессы Ко-
риллы, венчанной в Капитолии лаврами Торквато Тассо и Петрарки; красави-
ца боготворила грубияна, в страсти придумывала ему нежные имена: "Вар-
вар, сатрап, демон, фараон, мучитель, дикарь, людоед, сатана, изверг...
Как я жила без тебя раньше?" В передней графа Орлова всегда толпились
художники, желавшие писать с него портреты, а прославленный пейзажист
Филипп Гакерт задумал целую серию картин о Чесменской битве:
- Но я никогда не видел взрывающихся кораблей.
- Сейчас взорвем, - отвечал Орлов небрежно.
В Ливорно понаехали живописцы, собрались знатные господа и духо-
венство, прекрасные синьориты и дипломаты. Никто не верил, что для нату-
ры русские пожертвуют двумя кораблями.
- Можно рвать, - конкретно доложил Грейг.
- Так рви, чего публику томить понапрасну...
В небо выбросило чудовищные факелы взрывов, долго рушились в гавань
обломки бортов, мачты и реи, а горящие паруса ложились на черную воду.
Алехан картины Чесменского боя купил и переправил их в Эрмитаж... Не для
истории - для славы императрицы!
Эрмитаж, Эрмитаж, ты ведь тоже наша история...
Новое влияние герцога Эгильона еще не сказалось в политике Франции,
однако понемногу оттаивало сердце маркиза Вержена, посла в Стамбуле, где
он немало попортил русским крови. Совершенно случайно картина Менгса
"Андромеда", проданная алжирскими пиратами, попала на один из майданов
Стамбула. Вержен выкупил ее и переправил в Эрмитаж, прося императрицу
оплатить лишь 24 копейки - почтовые расходы. Екатерина упаковала в ящик
самую дорогую шубу, поверх нее рассыпала 24 копейки медью и вложила в
рукав письмо для Вержена: мол, в картину Менгса была завернута чья-то
шуба; скорее всего, ваша прекрасная супруга сделала это по рассеянности,
свойственной многим женщинам...
"Андромеда" заняла достойное место в Эрмитаже!
Но выводов из этого случая Екатерина делать не стала:
- Посмотрим, каково сложатся дела в Стокгольме...
ЗАНАВЕС
Прошка Курносов покинул Петербург еще зимою, когда столица была
встревожена престольною переменой в Швеции; ехал парень на перекладных,
имея подорожную со штампом, чтобы на станциях не придирались - маршрут
до самого Азова казною был оплачен. На голове Прошки треух, ноги в ва-
ленках. Тулупчик скрывал мундир, а под мундиром "через" - пояс, вроде
патронташа, в котором удобно деньги перевозить. Два пистолета и шпага
берегли его в дальней дороге... Чтобы избежать карантинного сидения,
Прошка проскочил между Москвою и Смоленском - прямо на Калугу, миновал
Орел, за которым потянулись места, населенные однодворцами. Это были не
мужики и не дворяне, а потомки служивых Засечной линии, внуки казненных
Петром стрельцов. Они давно растеряли дворянские грамоты, жили на черно-
земах прибыльно. Из этих-то мест больше всего и брали рекрутов для ар-
мии.
Где-то за Кромами настигла Прошку метель, а ямщик, еще мальчишка, с
испугу вожжи бросил - пусть лошади выносят. Миновали дубовые рощи, снова
потянулась белая, морозная нежиль. Наконец под вечер кони всхрапнули пе-
ред воротами одинокого хутора, хозяин с фонарем в руке показал ямщику в
сторону от дома:
- Езжай до гумна, тамо и товарищ тебе сыщется. И вам, сударь, - гово-
рил он, ведя Прошку долгими пустыми сенями, - не одному ночевать... Эка
пурга-то, господи!
В горнице обживался ночлега ради путник, тоже застигнутый непогодой.
Был он еще молод, но уже осанист, выше Прошки на целую голову, а на гла-
зу - повязка. Замерзшему парню помог он расстегнуть тулуп, забросил на
печку просохнуть его валенки.
- Величать-то вас как, сударь? - спросил Прошка.
- Да не станем чиниться. Одна дорога - одна судьба. Зови просто -
Григорием... Сам-то из роду Потемкиных! Ежели из Питера едешь, так, мо-
жет, и слыхал обо мне когда?
- Извини, брат. Не доводилось слышать.
- И ладно, ежели так, - не обиделся Потемкин; из дорожной шкатулки
достал он свечи, запалил их. - Не люблю, когда темно. Ты, наверное, на
перекладных? А ямщика на гумне оставил?
Отогревшись у печки, Прошка сказал, что когда увидел его, то поначалу
заробел, - и со смехом поведал Потемкину, как в Ливерпуле одноглазый
черт продал его на невольничье судно.
- Ты не меня, а хозяина нашего побаивайся...
Сказав так, Потемкин объяснил, что у мужика глаз дурной: такие вот
хуторяне наговоры всякие знают, со змеями дружбу водят, больным умеют
зубы "на сучок" заговаривать. Легок на помине, явился хозяин с работни-
ком, принесли для Прошки тюфяк, набитый соломкой. Хозяин выложил хлеб и
пяток вареных яичек.
- За ночлег да ласку сколько запросишь?
- Да чего уж там... Наутре и сквитаемся.
Хозяин с работником удалились. Прошка поведал о себе - кто таков, от-
куда родом, чем занят. Потемкин зевнул:
- Давай повечеряем и спать ляжем, а?
Со двора послышалось: крак-крук.
- Что это? - вздрогнул Потемкин, берясь за шпагу.
- Дерево треснуло... промерзло.
- А-а... Знать, для судостроения уже негодно?
- Не, - ответил Прошка, подкладывая дров в печку.
