грубо отшибли. Еропкин послал к Варварским воротам команду во главе с
царевичем Грузинским, но царевича избили поленьями, а всех солдат обезо-
ружили. В драке слышалось:
- Богородицу грабят! Спасайте деньги Богоматери...
Епископ перебрался в Донской монастырь, а Чудова обитель подверглась
нещадному разграблению. Что не могли унести, все ломали-даже двери, даже
печки; книги и картины, утварь и посуду разворовали. Амвросий Зертис-Ка-
менский держал при себе племянника Николая Бантыш-Каменского.
- Коля, - сказал он ему, - вот тебе часики мои, два рубля и табаке-
рочка... Деньги-вздор, но все же помни, что камергер Потемкин полтысячи
остался мне должен. С него и получишь! А теперь прощай... беги в баню и
там закройся.
Услышав, как ломятся в двери храма, Амвросий кинулся по лестнице на
высокие хоры, спрятавшись за иконостасом. Толпа с дрекольем ворвалась в
храм, искала его и не находила. Неожиданно своды храма огласились ра-
достным возгласом ребенка:
- Сюда, скорее... он здесь-на хорах!
Амвросий выпрямился, отдаваясь в руки людей:
- Господи! Остави им, не ведают бо, что творят...
Его трясли за бороду, рвали с головы волосы:
- Зачем бани позакрывал? Это ты карантины придумал... Почто Богороди-
цу Варварскую обижал? Покайся...
Амвросий на все вопросы отвечал подробно, даже спокойно. Его вытащили
на двор, и толпа, опомнясь, готова была отпустить свою жертву. Но тут с
кузнечным молотом в руке подскочил раскольник:
- Чего там слушать его? Во славу Божию... бей!
Смерть была тяжкой: архиепископа избивали дубинами на протяжении двух
часов. Убийцы отошли, когда от человека осталась бесформенная квашня.
Вместе с ним погибла и коллекция живописи: "дикие" попы и раскольники
повыкалывали на парсунах глаза, испохабили голландские пейзажи, изрезали
холсты ножами...
Еропкин сообщал в Петербург, что с помощью двух пушчонок он отбил
штурм Кремля; сначала палил в толпу пыжами горевшими, а потом, под гра-
дом камней и дубья, ударил картечью. Кремль отчасти пострадал, но его
сокровища уцелели... Екатерине представился удобный случай избавиться от
фаворита - раз и навсегда!
- Еропкин ранен, езжай в Москву, - велела она.
Никто из придворных не сомневался: Орлов отправляется в чумной город,
чтобы никогда уже не вернуться. Это же понимала и сама императрица, го-
рячо с ним прощавшаяся. Английский посол Каткарт был единственным, кто
советовал фовориту не ехать.
- Москва - это ваша могила, - сказал он.
- Я вернусь... с триумфом! - заверил его Орлов.
Он приехал в Москву, когда солдаты с оружием отрывали от церковных
колоколов набатных звонарей (столь упорно не желали они колоколен оста-
вить). Орлов устроил погребение того, что осталось от архиепископа Амв-
росия; над гробом его он произнес речь:
- Амвросия убил не народ наш, ему отомстило суеверие наше. Сумароков
трижды был прав, сказывая, что улицы московские на целый аршин вымощены
нашим невежеством...
Орлов доказал свое мужество: от чумы не прячась, всюду ходил открыто,
лицом веселый, приветливый. Первым делом он свой дворец на Вознесенской
улице отдал под размещение госпиталя:
- Русский человек не болезней, а больниц боится!
Исходя из этого, он приказал не тащить людей в больницу, яко пьяных в
полицию, а заманивать ласковыми уговорами. Врачам же Орлов посулил трой-
ное жалованье и кулак свой показал:
- Что вы, кровососы, умеете? Только "руду метать". Отныне запрещаю
властью своей кровь из людей выпускать... Лечить надо!
Фаворит явился в тюрьму, собрал убийц и воров:
- Орлы! Я и сам орел, а потому как-нибудь споемся... Вы взаперти си-
дели, потому все остались здоровы, будьте мортусами. Дело гадостное, но
полезное: надобно всю Москву от дохляков избавить. Если поможете, обещаю
всем вам волю вольную.
- Верить ли тебе, что волю нам дашь?
- Именем императрицы российской-дам!
- Урр-а-а. - И тюрьма вмиг опустела.
Удивительно, что вся эта разбойная орава не разбежалась, а честно
приступила к обязанностям. Шафонскии жаловался Орлову, что все служители
при больницах вымерли, а где новых взять?
Фаворит заложил два пальца в рот - свистнул.
Царевич Грузинский, контуженный поленом, предстал.
- Парень, - сказал ему Гришка, - объяви по Москве, что люди крепост-
ного состояния, кои добровольно пожелают в госпиталях за чумными больны-
ми ухаживать, после поветрия вольны станут"
- Благодарю, - поклонился фавориту Шафонский.
Жертвуя собой, крепостные избавлялись от рабства. По выходе из
больницы выздоровевших Орлов давал холостякам по пять рублей, семейным -
по десять. А вылечившись, люди попам "диким" уже не верили. А тех, кто
добра не понимал и по домам "выморочным" заразные пожитки грабил, таких
прытких Орлов вешал с удивительной легкостью, будто всю жизнь только
этим и занимался. Вся Москва была в зареве пожаров - это сгорали дома, в
которых не было жильцов, одни трупы. На том месте, где погиб Амвросий,
фаворит перевешал его убийц. А мальчишку, который епископа обнаружил, он
сам посек розгами и отпустил к родителям:
- Щенок паршивый! Живи и помни, кто порол тебя...
Москва очистилась: от заразы, от покойников, от собак, от кошек и
крыс. Чума отступала, а морозы, ударившие разом, доконали ее оконча-
тельно. Фаворит императрицы торопливо соблазнил одну глупую вдову, вко-
нец обалдевшую от внимания к ней столь высокой персоны, и помчался об-
ратно-в Петербург...
Екатерина не ожидала увидеть его снова подле себя.
- Не целуй меня - я ведь в карантине не сидел.
- Какой там карантин! Давай поцелую...
Орлов слегка оттолкнул женщину от себя:
- А ведь ты, Катя, не ждала меня... сознайся.
- Перестань! Мое сердце только и жило тобою...
Теперь пора было расплачиваться, и она воздвигла в Царском Селе три-
умфальную арку с надписью: "ОРЛОВЫМ ОТ БЕДЫ ИЗБАВЛЕНА МОСКВА". Монетный
двор отчеканил памятную медаль, на которой изображены Орлов и Курций,
бросающийся в пропасть, с надписью: "И Россия таковых сынов имеет". На
этой медали граф Орлов впервые был титулован князем. А на берегу Невы
строился для фаворита Мраморный дворец, на фронтоне которого императрица
велела начертать: "Здание Благодарности"... Отдарившись, она потерла ла-
дошки:
- Доволен ли ты мною, друг мой?
- Вполне, матушка. Близ тебя хорошо.
- Ну ладно. А теперь подумаем, что нам делать с Катенькой Зиновьевой,
которую ты, подлец и мерзавец, изнасиловал...
Их перебранку пресекло появление Панина:
- Ваше величество, из Крыма прибыл калга Шагин-Гирей, ищущий высокой
милости у двора вашего. Снедаемый позором, фельдмаршал Салтыков умер.
Оказывается, можно умереть и от стыда!
6. ВО ИМЯ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ
Что-то зловещее таилось в истории Габсбургов; казалось, им открыта
некая тайна, которой они и следовали веками, грабя и насилуя соседние
народы. Но при этом Мария-Тсрсзня постоянно жаловалась, что истерзалась
совестью.
- Я имею очень смутное представление о наших правах, - созналась она
Кауницу. - Но я ведь никого не обираю, правда? Я лишь хочу вернуть детям
похищенное злодеями... Я умерла бы спокойно, если бы заполучила Галицпю
с Лсмбергом-Львовом...
До Фридриха II дошли эти вдовьи причитания.
- У кого? - разозлился король. - У кого это вдруг обнаружилась со-
весть? Неужели у этой старой ханжи, которая всех соседей приучила дер-
жать двери на запорах... Постыдились бы они там!
В отличие от венской императрицы, прусский король действовал прямоли-
нейно: дайте мне вот этот "кусок", и я успокоюсь. Совесть ему была нез-
накома, а плакать он не собирался. Раздел Польши нависал над Европой,
как грозовая туча. Однако напрасно в эти дни князь Вяземский сказал им-
ператрице, что после раздела Польши она сможет вписать в свой титул и
"королева польская".
- Никогда не сделаю такой глупости, ибо ни единого вершка исконной
польской земли Россия не тронет.
Ей доложили, что граф Никита Панин у дверей кабинета.
- Пусть за дверями и останется, - велела императрица.
Никита Иванович признался Денису Фонвизину:
- Она ждет совершеннолетия сына, чтобы выкинуть меня из дворца, а за-
одно избавиться от моего влияния в политике.
Фонвизин сказал, что Павел никогда его не оставит, но Никита Иванович
возразил на это:
- Павла она женит, а жена не захочет, чтобы кто-то, пусть даже я, ру-
ководил ее мужем... Таковы все женщины! Милый Денис Иваныч, в этом двор-
це начинаются самые страшные дни.
Вдвоем они составили письмо к Булгакову, предупреждая об изменении
конъюнктур придворных, которые, естественно, могут отразиться и на внеш-
ней политике государства.
Тесные улицы Рыцарская и Пивная, Иезуитская и Поварская выводят всад-
ника в тишину варшавского Старо-Място, где прижались одно к другому,
будто доски в старом заборе, древние палаццо родов, давно обнищавших и
вымерших. Лишь изредка, задымив переулки пламенем факелов, протарахтит
карста ясновельможного шамбсляна или подскарбия. Скорее прочь отсюда -
туда, где плещет разгульная жизнь на широких проездах Уяздовских аллей,
где шумят цукерни и магазины и щемит сердце от ослепительной красоты
польских паненок, скачущих в Лазенки на соколиную охоту, где звенькают
сабли гоноровых панов в пестрых кунтушах и венгерках... Ах, какая вол-
шебная жизнь! Какая жизнь...
Яшка Булгаков держал ноги в тазу с горячей водой, срезая застарелые
мозоли на пальцах: дипломата, как и волка, ноги кормят. На столе лежало
письмо Суворова - не великого, но уже славного. "Препоручая себя в друж-
бу милостивому государю Якову Ивановичу", полководец умолял еще раз на-
помнить царице, чтобы из Польши перевела его на Дунай - к Румянцеву.
Булгаков пошел ужинать в саксонскую лавку пани Ванды Фидлер; большой лю-
битель поесть, он как следует обнюхал медвежьи окорока из Сморгони, ве-
лел отрезать ему ломоть жирной буженины с хреном.
- Как торговля, пани Фидлер? - спросил, вкусно чавкая.
- Разве это торговля, пан советник? Смотрите в мою кассу: половина
выручки - фальшивые монеты... Куда их дену?
Она тишком сунула ему записку: "Принято решение отчаянное - короля не
станет". Уплетая буженину, Булгаков размышлял: "Конечно, в Понятовском
видят корень всех польских несчастий..." Дипломат раскланялся с хозяйкой
и ловко запрыгнул в наемную коляску:
- На Медову! До панов Чарторыжских... гони!
Станислав Понятовский как раз покидал своего дядю, канцлера Адама
Чарторыжского, в руке короля лежала ладонь прекрасной княгини Элизы Са-
пеги, и король, чуть пьяный, розовыми от вина губами щекотал ухо женщины
словами беспутной нежности:
- Обожаемая! Я так люблю быть любимым... приди!
- Я еще не простила тебе, Стась... помнишь что?
- Приди, - взывал он. - Приди и сразу простишь...
В карете король разговорился со свитой:
- Скорбные времена! Зять моего канцлера, гетман Огинский, бежал, дав-
но нет и Радзивнлла, готового пропить даже саблю... Что они будут делать
в Европе?
Зазвенели стекла. Под резко стучащими пулями падали придворные. Коро-
ля схватили за ногу и выдернули из кареты, как пробку из бутыли, под хо-
лодный осенний дождь. Потом его вскинули в седло, нахлестнули под ним
лошадь. Сабельный удар отрезвил короля.
- Я не знаю, кто вы, панове, - сказал он. - Но если не разбойники, а
честные ляхи, то ваш грех велик...
Среди всадников он узнал Михаила Стравинского.
- Молчи! Сейчас ответишь за все, - крикнул тот.
- Подождите... я заливаюсь кровью, - сказал король, держась за голо-
ву. - Мое похищение, как и мое убийство, даст врагам нашим предлог для
вмешательства в дела польские.
- Предлогов было много, и в них виноват ты!
- Стравинский, неужели я один виноват за всех вас? Поверьте, панове,
я больше всех страдаю за нашу отчизну...
Всадники свернули на Беляны, долго кружили во тьме, заметая следы,
