ли я сейчас опущу руки, забросив дела, и стану заниматься чувствами,
тогда все полетит кувырком... Пойми же, варвар! - доказывала она фавори-
ту. - Я держусь только тем, что по пятнадцать часов в сутки занимаюсь
делами. А когда я падаю в постель, изможденная от усталости, ты, отдох-
нувший и веселый, требуешь от меня страсти. Мне же в такие моменты ниче-
го не нужно, и это уже не любовь-нет, Гришенька, это насилие...
В этом положении, которое по-человечески легко понять, Екатерина изб-
рала самый опасный путь для обретения душевного спокойствия. Все муки
ревности она заглушала откупом. Тебе нравится толстая, как бочка, жена
Олсуфьева - даю тебе тысячу крепостных, только оставь толстуху в покое.
Ты блудил с княжною Гагариной - вот тебе пряжки с бриллиантами, только,
ради бога, чтобы я больше не слыхала об этой девке. Ты дуешься на свою
Като? Так на тебе, Гришенька, мой портрет с алмазами, быстренько поцелуй
меня и скажи, что без меня жить не можешь... Постоянная борьба! Но
борьба неравная, и у Орлова, конечно же, больше сил и нервов для того,
чтобы неизменно выигрывать эти мучительные поединки, заканчивающиеся ци-
ничной коммерческой сделкой... Но изредка между Орловым и Екатериной
возникала интимная немота. В такие минуты они одевались попроще, неза-
метно выскальзывали из дворца, где у подъезда их ждала скромная коляска.
Не узнанные никем, они ехали на Васильевский остров - там их встречал
Василий Шкурин, бывший лакей, а ныне камергер. Шкурин выводил к ним
мальчика, пугливо взиравшего на редких и добрых гостей, которые, тороп-
ливо суетясь, заваливали его царскими подарками и сластями. Это был их
сын - Алексей, по отчеству Григорьевич - граф Бобринский (от названия
имения Бобрики), плод их любви, небывалой нежности, еще не испорченной
никакими сделками. Свидание длилось недолго. Подавленные, они отъезжали
обратно. Орлов пришибленно молчал. Екатерина украдкой вытирала слезы. В
такие моменты их руки были сцеплены в честном супружеском пожатии.
- Тпрру! - говорил кучер. - Ну, вот и приехали...
Дворец. Трон. Корона. И все оставалось по-прежнему.
Женского счастья не было, а материнский инстинкт давно разрушен в
борьбе за престол. Екатерина пребывала в тревоге: оставался лишь год до
совершеннолетия сына Павла... Она вдруг нагрянула в дом, где проживала
вдова Софья Михайловна Чарторыжская из рода дворян Ушаковых; императрица
застала ее за пяльцами.
- Не пугайтесь, - сказала она, усаживаясь напротив. - И можете про-
должать свое занятие Пенелопы... Я не хочу, чтобы мой сын искал утешения
на кухне или в прачсшных, а потому, дорогая, прощу вас обеспокоиться его
развитием.
Вдова растерянно сказала, что она старше цесаревича.
- Тем лучше, - отвечала императрица. - Почитайте на досуге хотя бы
Брантома... Диана де Пуатье свершила подвиг, когда из мрачного зло-
дея-меланхолика сделала сильного короля Генриха Второго, а ведь Диана на
семнадцать лет была старше его...
Вскоре после этого Павел серьезно заболел, а Софья Михайловна Чарто-
рыжская добилась тайной аудиенции у императрицы:
- Ваше величество, я беременна от вашего сына...
Одна женщина смотрела на другую. "Неужели эта вдова решила стать Диа-
ной де Пуатье? Вряд ли..." Екатерина сухо ответила:
- Ребенка я заберу от вас, и больше вы его никогда не увидите [21].
За услугу же, оказанную мне, обещаю вам хорошую партию. Вас устроит за-
мужество с одним из сыновей Разумовского?
- Вы очень жестоки, - отвечала женщина женщине. Это так кажется, -
засмеялась императрица...
Тут совпало как-то все сразу: чума в стране, мятеж на Яике, болезнь
сына и работа над комедией "О, время!". В голове уже сложилась вторая
пьеса "Именины госпожи Ворчалкиной", двух перьев на день Екатерине не
хватало - исписывались...
Гришка Орлов застал ее за писаниной - одну.
- А цесаревич Павел болен, - сказал небрежно. - И говорят, опасно.
Надо бы подумать, кого наследником престола объявить. Думаю, что лучше
нашего сыночка Лешеньки не сыскать...
Екатерина перебрала бумаги. Депутаты яицкие прибыли в Петербург с жа-
лобами на неправды. Пошли к президенту Военной коллегии, графу Захару
Чернышеву, а он, рассвирепев, депутата Кирпичникова так ударил, что чуть
жизни не лишил, остальных казаков с Яика велел плетьми пересечь и бороды
им обрезать.
Это уже насилие!
- Не надо злоупотреблять моим доверием. При коронации желал ты мужем
моим стать, сейчас императора мне готовишь... Иногда, - сказала императ-
рица, - меня удерживает один лишь стыд. Но когда-нибудь я вызову караул
и велю спустить тебя с лестницы.
Орлов выслушал с блудливой улыбочкой.
- А нас, Орловых, пятеро: как пальцы в кулаке. Любой караул в окна
повыкидываем. Мы тебя породили! Из наших ручек пьешь и кушаешь. Не взду-
май хвостом вилять... Пока мы живы, от нас не вырвешься...
Екатерина срочно выехала из Петергофа и два месяца подряд демонстра-
тивно не покидала сына. Павел всегда боялся ее, титулуя мать "вашим ве-
личеством", а сейчас она решила побыть именно в роли матери. Лишь еди-
ножды между ними выросла загробная тень его отца и ее мужа. Екатерина не
называла его по имени.
- Может быть, - сказала она, прохаживаясь по комнате, как это всегда
делала в минуты душевного волнения, - может быть, со временем ты пой-
мешь, что у твоей матери не было выбора: или погибнуть заодно с этим
гневливым и пьяным человеком, или спастись вместе с толпою, жаждущей из-
бавления от него... Спи!
Было уже позднее время, когда Екатерина повидалась с Роджерсоном.
Лейб-медик предупредил ее, что цесаревич Павел проживет еще лет десять -
не больше! Явно смущенный, врач сказал, что в его нездоровье виновата
дурная наследственность.
- Это не от меня, - резко ответила женщина. Она с надрывом переживала
болезнь сына: ведь если Павел умрет, никто в мире не поверит в смерть от
болезни, газеты Европы с удовольствием вложат ей в руки тонкий кинжал
или пузырек с ядом. - Спокойной вам ночи, милый Роджерсон! - сказала
она, удаляясь...
В библиотеке еще сквозил желтый свечной огонь; там трудился над ката-
логом Василий Петров; увлеченный, он даже не заметил, как царица появи-
лась на пороге. Екатерина смотрела на статного мужчину и вдруг поймала
себя на мысли: хорошо бы изменить Григорию Орлову, чтобы расплатиться с
ним за все оскорбления сразу.
Петров, заметив ее, поспешно вскочил:
- Ваше величество?..
В страсти лицо Екатерины - как у сомнамбулы.
- Да, милый, да... Это я, твое грешное величество. - Она шагнула к
нему, но задержалась. - Вот что, - сказала, - возьмешь Маркова-Оспина и,
ради его образования, поезжай-ка в Англию.
- Как? - обомлел Петров. - Можно ли верить?
- А почему бы и нет? Уезжай. Надоел ты мне...
Рано утром запросил аудиенции генерал-прокурор.
- Что случилось? - обеспокоилась Екатерина.
- Язык не поворачивается, - сказал Вяземский. - Граф Григорий Орлов
пьян был... изнасильничал вашу фрейлинуЗиновьеву.
Екатерине Зиновьевой было всего тринадцать лет.
- Но она же его двоюродная сестра!
- А пьяному-то што? Он разве думает?
- Так я буду думать, - жестко произнесла Екатерина.
3. ПЕРВЫЙ ФРЕГАТ "ПЕРВЫЙ"
Прошка приехал в Азов и поселился в рабочей казарме.
Вязанка дровишек стоила рубль, еду готовили на кострах из камыша. За-
то рыба азовская была хлеба дешевле: стерляди в полтора аршина продава-
лись по пятачку, артель матросов за один гривенник увозила на прожор две
телеги тарани, из одного осетра маркитанты выдавливали по 20 фунтов ик-
ры...
По условиям трактата от 1739 года Азов с Таганрогом были взорваны,
покинутые турками и русскими (будь она проклята, эта мертвая пограничная
зона!). Теперь солдаты из руин возрождали крепость, и растущее кладбище
наглядно свидетельствовало, чего им это стоило. Кровавый понос и лихо-
радки гнилостные работали быстрее, нежели возводились фасы из камня и
корабли из дерева. Змеи шипели под каждым кустом, в день искусывая 10-15
человек. Настала невыносимая жара, все раскалилось от гроз, и Прошка не
раз видел, как на штыках часовых пляшут "огни святого Эльма", какие он
уже наблюдал на клотиках кораблей-еще раньше, у берегов Америки... Имен-
но здесь, в непотребной скученности, без мытья и смены белья, кормясь
больше всухомятку, рабочие и матросы создавали не флот, а лишь флоти-
лию... Азовскую! От нее-то и быть флоту Черноморскому.
Молодой лейтенант Федор Ушаков пригнал по течению Дона корабельный
лес с верховий реки - закладывался фрегат "Первый" (он и был, кстати,
первым). Потом Ушаков снова навестил Азов, командуя палубным ботом
"Курьер", и Прошка с ним повидался.
- Куда ж это я попал? - сказал он лейтенанту.
- На каторгу... на самую настоящую.
Прошка вдруг прыгнул, ловко убив палкой гадюку.
- В таком пекле одно спасенье - жениться...
Ушаков ответил ему, что однажды в Петербурге на молоке уже обжегся -
теперь и на воду дует:
- Семейная жизнь не по мне. Да и какая к черту она может быть, если
ты в море, а жена на берегу... Один грех!
Прохор Курносов был уже закален во всяческих передрягах, в работе
жесточайше требователен к подчиненным, за что однажды чуть не поплатил-
ся: в него издали швырнули топором, едва уклонился. Обидчику Прошка на-
совал кулаком в морду:
- Я же не для себя-для флота стараюсь!..
Однажды в Азов прислали штрафных матросов и разжалованных офицеров -
кто на воровстве попался, кого в бою трусость одолела. Прошка велел им
построиться. Обходя шеренгу, мастер-корабельщик вглядывался в лица. И
вдруг споткнулся: перед ним стоял Данила Петрович Мамаев, ведавший Адми-
ралтейством в Казани, а теперь, ободранный и жалкий, глаз не поднимал.
- Вот и встретились! - сказал Прошка. - Я же говорил тебе, собаке,
что локти изгрызешь, в ногах у меня наваляешься...
- Христом-Богом прошу, господин Курносов, - взмолился Мамаев, - сми-
луйтесь... виноват я пред вашим высокородием...
Вспомнилось былое: и сытая жизнь в доме дворянском и поцелуи с Аню-
точкой, и даже кот мамаевский - на диво мудрый.
- Да бог с тобой! Не к янычарам же попал ты... Идем!
Отвел дурака в казарму, вина поставил, набросал перед ним сухарей и
тарани, сказал, что хлеб-соль казанскую помнит.
- Ешь, да говори, что с тобою...
Оказалось, Мамаеву доверили караван барж с припасами и артиллерией по
реке доставить. Но, плавания убоясь, он в ледостав угодил. Осенью! А
весною, когда ледоход начался, все баржи на сотню верст раскидало, борта
перетерло, казенное имущество затонуло.
Адмирал Сенявин указал - расстрелять! Едва умолил Мамаев, чтобы его
разжаловали...
Потускнев лицом, Прошка спросил об Анюте.
- Анюточка за дворянином Прокудиным живет исправно... Уже понесла.
Господи, куда ж я попал? - убивался Мамаев.
- На каторгу! - пояснил ему Прошка. - Ступай работать. И помни: ежели
сплохуешь, так в ухо дам - не встанешь!
Алексей Наумович Сенявин отозвал в Таганрог корабли и всех мастеров.
Прошка краем уха уже слыхивал, что адмирал в большом разладе с Адмирал-
тейств-коллегией, которая, здешней обстановки не ведая, с высоты столич-
ного положения поучает его, как быстрее из дерьма флот слепить... Измож-
денный малярией и недосыпами, адмирал крикливо поведал начальникам то,
что они и без него ведали. Азовское море мелководно, от Воронежа суда
спускать по отмелям трудно - оттого корабли, строенные плоскодонными,
крутую морскую волну вряд ли выдержат.
- Новоизобретенные [22], - сказал он, - от нужды нашей! Малый почин
делу великому свершен нами. Теперь из моря Азовского пора выгребать в
морс Черное...
Федор Ушаков явился к Прошке Курносову:
- Кафу наши взяли, слыхал ли? Я до Кафы сбегаю.
