перед воротами Гатчины - перед ним опустился шлагбаум.
- Сейчас же подвысь! Я здесь хозяин... я!
Ему было объявлено, что по распоряжению императрицы его сиятельству
предложено выдержать в Гатчине карантин.
- На какой срок? - спросил Орлов, притихнув.
- Об этом ся величество указать не изволили...
Карантин! Не она ли по возвращении его из чумной Москвы целовалась с
ним безо всяких карантинов? Орлов был затворен в гатчинском имении, ко-
торое перед отъездом поручил заботам самой же Екатерины, - это ли не
насмешка судьбы?
Неужели конец? Ах, Катька, Катька...
Обресков обладал тонким политическим чутьем: турки заупрямились несп-
роста... Причиною была Швеция! Борьба в Стокгольме за мир или за войну с
Россией никогда не была бескровной: многих уже казнили, даже королева
Ловиза-Ульрика едва избежала удара топором по шее.
Россия имела давний союз с Пруссией и Данией, чтобы не допустить пе-
ремен в шведской конституции, которая делала из короля пешку в руках
подкупленных сенаторов. Но подземные каналы дипломатии, извергая нечис-
тоты, продолжали исправно работать!
Эгильон спешно перевел маркиза Вержсна из Константинополя послом в
Стокгольм. Представляясь молодому королю, Вержен нашептал, что с этого
дня Версаль выделяет для Густава III полтора миллиона ежегодной субси-
дии. Вержен умолчал, что еще два миллиона ему дали на подкуп сенаторов.
Эгильон переслал маркизу новые инструкции: Франция лишает короля суб-
сидий, и для него же будет лучше, если Густав III совершит государствен-
ный переворот в свою пользу.
- А где взять для этого денег? - спросил король.
На этот вопрос был заготовлен соблазнительный ответ:
- Шестисот тысяч ливров вам хватит?
- На один день, - ответил Густав III.
- Согласны. Но пусть этот день станет днем переворота. После чего
Версаль возвращает вам право на получение субсидий.
Король решился. 19 августа, выходя утром к разводу караулов, Густав
III вызвал перед драбантами загробную тень Густава-Адольфа, побеждавшего
Тили и Валленштсйна; он оживил офицеров славою Карла XII, умевшего пере-
шагивать через государства Европы с небрежностью, будто это были жалкие
капустные грядки.
- Довольно партий! Довольно раздоров! - призвал он. - Один король,
одна нация, единая церковь, единое мнение... Вперед!
Рукав короля опоясала черно-красная тесьма (такие же повязки украсили
и его свиту). Густав III арестовал сенат, а жители Стокгольма поддержали
его, ибо шведам давно надоела корысть придворной камарильи. Абсолютизм в
Швеции окреп, как в былые времена, а за мачтами королевских фрегатов, за
ровными всплесками боевых галер, вздымавших ряды весел над мутными вода-
ми Балтики, чуялась могучая поддержка Франции.
- Возможно, и... Англии? - недоумевал Панин.
Франция в эти дни ликовала, Англия хранила пристойное молчание, а
Екатерина была неприятно поражена, что Вольтер сочинил в честь Густава
III хвалебную оду.
- Впрочем, это в его духе! - сказала она. - Если завтра эскимосы
Гренландии прикатят в Ферней бочку тюленьего или моржового сала, так он
найдет слова, дабы воспеть их мудрость...
Она велела срочно отозвать из Польши Суворова: он прилетел, как на
крыльях, молчаливо-собранный, выжидающе-строгий, а душа его, вкусившая
первой славы, жаждала решающих битв на Дунае.
- Александр Василич, Дунай не уплывет от тебя, а сейчас на севере
явилась нужда в твоем опыте. Надобно бережение от новых викингов иметь.
Езжай в Финляндию, огляди рубежи наши и гарнизоны тамошни с крепостя-
ми... Скажи, друг, сколько времени тебе потребно на сборы?
- Завтра я буду там, - отвечал Суворов, всегда скорый...
Именным рескриптом Екатерина честно предупредила Обрескова: отныне
внешняя политика России вступает в самый серьезный кризис ("какого, -
писала она, - со времени императора Петра I для России не настояло").
Обресков долго совещался с Румянцевым, и тот сказал, что продлит переми-
рие дней на сорок:
- Хватит тебе, Алексей Михайлович?
- Как-нибудь управлюсь...
Дипломат выехал в Бухарест, куда прибыл и Резак-паша - для продолже-
ния споров. Столица Валахии была неприглядна. Улицы выстланы досками, из
щелей которых в прохожих фонтанировали струи грязи; дома кирпичные, зато
крыши соломенные. Зажиревшая боярская знать даже не думала, какие жертвы
приносит Россия ради свободы румынского народа, - боярам хорошо жилось и
при турках. Резак-паша выслушал от Обрескова первую новость: ШагинГирей,
находясь в Петербурге, по доброй воле подписал декларацию об отделении
Крыма от Турции.
Резак-паша снял чалму и погладил свою лысину:
- Ты уйдешь в отставку, Алеко, у тебя красивая молодая жена, и твоя
старость будет спокойна, а я вернусь в Стамбул, и султан за все ваши
крымские фокусы угостит меня чашечкой кофе с бриллиантовой пылью... Вот
в чем разница между нами!
Обресков своей волей дополнил мирный трактат новыми статьями, отстаи-
вая права славян на Балканах, а Грузии впредь уже не придется снабжать
гаремы мусульманские своими красавицами.
- Послушай, Алеко, - нехотя отступал Резак-паша, - если мы не будем
брать с Грузии дань девственницами, то, скажи, что еще можно взять с
этих тифлисских голодранцев?
- А ничего не брать вы не можете?..
Алексей Михайлович в перерыве между совещаниями пригласил Резак-пашу
к себе, угостил его кофе:
- С сахаром, но без бриллиантовой пыли!
Оценив юмор русского посла, Резак-паша был откровенен.
- Турция, - сказал он, - напоминает мне старого больного человека.
Вы, европейцы, привыкли считать нас глупыми и потому обманываете где
только можно. Я уж не стану вспоминать об этих трех миллионах флоринов,
пропавших в сундуках Вены!
- Но иногда, - отвечал Обресков, - вы действительно ведете себя как
безумцы. На что вы рассчитывали, упорствуя мне в Фокшанах?
- На что рассчитывал и шведский король! Франция обещала ему ввести
эскадры в Балтийское море, и тогда два флота, шведский и французский,
разнесут в щепки то ничтожное количество кораблей, которое осталось у
вас на охране Петербурга... А мы, турки, одновременно с ними уничтожим
вас всей массой на Дунае.
- Неужели, - сказал Обресков, - визирь поверил, что Версаль пошлет
флот на Балтику? Людовику не хватает кораблей, чтобы отбиваться от анг-
личан в Индии и Америке.
- Ты к месту помянул Англию, - сказал Резак-паша. - Разве эти милорды
простят вам Чесму и усиление вашего флота?
- То Франция, то Англия, а где же ваша политика?..
Турция своей политики не имела и, послушная мнению чужестранных со-
ветников, отозвала Резак-пашу из Бухареста, а фельдмаршал Румянцев прер-
вал перемирие. Все стало на свои места. Как легко начинать войны, и как
трудно их заканчивать...
9. СТРАШНЫЕ ДНИ
Когда скончался от стыда фельдмаршал Салтыков, власти московские, до-
вершая его позор, даже караула ко гробу победителя Фридриха II не выста-
вили. Но тут явился Петр Иванович Панин и, обнажив шпагу, обвитую кре-
пом, заявил, что от гроба не отойдет, пока покойному не будут оказаны
воинские почести. При этом, не стерпев, он сыпанул издевками по адресу
императрицы. Екатерина - через Вяземского - велела напомнить обидчику
"манифест о молчании", созданный еще в начале ее царствования против
болтающих о "марьяжной государыне". Парируя очередной выпад Петра Пани-
на, она, по сути дела, готовила плацдарм для нападения на Никиту Пани-
на... Никита Иванович тоже не сидел сложа руки и все время, свободное от
еды и политики, от карт и флирта, посвящал тому, что умело возбуждал в
Павле подозрительность к матери. Сейчас он даже усилил свои атаки на не-
окрепшую психику цесаревича, вступавшего в совершеннолетие. Надоевшая
всем "орловщина" подменилась робостным Васильчиковым - это была первая
победа панинской партии, и заодно со своим ментором Павел бурно радовал-
ся решимости матери. Юноша чудесно относился к Васильчикову, воспринимая
его появление скорее как противоядие, принятое мамочкой против орловской
отравы. Но именно сейчас Никита Иванович Панин стал размашисто выписы-
вать перед Павлом туманные картины "благополучия" России, которая преоб-
разится под управлением твердой мужской руки наследника...
Придворные надеялись, что совершеннолетие наследника будет отмечено
салютами и колокольным звоном, последует ливень наград, раздача чинов и
подарков, но день этот прошел как самый обыденный: ничто не шевельнулось
в России, кроме самолюбия вельмож, уязвленных в своих тщеславных вожде-
лениях...
Павел владел Каменным островом в Петербурге; там рос густой лес, он
прорубал в нем аллеи и для устройства своего имения нуждался в деньгах.
Но мать, позвав сына к себе, денег ему не дала; поздравив Павла с совер-
шеннолетием, Екатерина позволила ему присутствовать в Кабинете при раз-
боре дипломатической почты. У нее было приготовлено для сына кое-что
другое - более значительное! На высоких подрамниках она укрепила сразу
три портрета молодых девиц с узкими лицами и удивленными глазами.
- Посмотри на них внимательнее, - велела Екатерина, - одна из них
станет твоей невестой. Это принцессы Гсссен-Дармштадтскис, а король
Пруссии обращает твое внимание на Вильгельмину.
Мнение Фридриха значило для цесаревича очень много, и он даже не за-
метил, как его мать закинула шторами Амалию и Луизу, оставив для любова-
ния одну лишь принцессу Вильгельмину.
- Вопрос о браке решен, - сказала мать сыну...
Отослав его спать, она позвала Прасковью Брюс, и две искушенные в
жизни женщины долго рассматривали портрет.
- Что ж, - прервала молчание Екатерина, - черты лица у нее пра-
вильные. Но в них я вижу натянутость, как итог неловкого воспитания и
скудного образа жизни. Угрюмая напыщенность - плохое средство для преус-
певания в жизни. Надо заранее намекнуть невесте, что я женщина веселая,
двор у меня бесшабашный, а все жеманные манеры пусть эта принцесса похо-
ронит в Дармштадте.
Анализ невесты Павла довершила умудренная в жизни Брюсша:
- Я вижу в этой молоденькой девице огромное честолюбие, а в углах ее
губ затаилось упрямство ограниченной эгоистки.
- Пусть едет. Мы ей тут быстро рога обломаем...
О, как они ошибались, эти опытные дамы!
Нет, не устрашило Екатерину совершеннолетие сына. Но страшные дни уже
начались... Орлов в недалекой Гатчине, и это заставляло Екатерину жить в
опасении перед его нашествием. Возле дверей Васильчикова бессменно дежу-
рил караул солдат с заряженными ружьями. Охрана сопровождала Екатерину в
ее прогулках, дверные замки во дворце пришлось сменить.
- А то у него свои ключи были, - говорила царица. - Я эту орловскую
породу изучила: от них всего ожидать можно...
Через Бецкого она велела гатчинскому затворнику вернуть свой портрет,
осыпанный бриллиантами. Орлов щипцами выворотил из оправы все алмазы,
отдал их без жалости, а изображение императрицы оставил при себе, ясно
давая понять, что роман с нею будет иметь продолжение.
Гатчина была оцеплена войсками, как вражеская цитадель, но императри-
ца тоже изнывала в жестокой осаде.
Васильчиков шагу не мог ступить без ее согласия.
- Матушка-государыня, можно мне в парке погулять?
- Нечего тебе там делать. Сиди дома...
Новый фаворит читал книжки, которые она ему подсовывала, и вышивал по
канве разноцветными шелками картины природы. Екатерина содержала корнета
взаперти своих комнат, подобно красивой птице в клетке. Простодушный па-
рень жаловался Панину:
- Не пойму, ради чего меня здесь заточили?
- А ты сам догадаться не можешь?
- Но матушка меня даже беседами не удостаивает!
- Терпи, друг, - отвечал граф Панин...
Это была острая реакция на все чисто женские страдания, испытанные ею
от Орлова. Звонком она призывала фаворита к исполнению обязанностей - не
