тогда, когда он хотел, а когда ей надобно. В этом она следовала примеру
Елизаветы, которая умела своих окаянных мужиков держать в ежовых рукави-
цах...
Всех беспокоило: что там, в Гатчине?
Орлов в Гатчине увлекался опытами с мерзлотой, практически доказывая,
что в условиях русского климата лед может служить вечным фундаментом для
строений, он изобретал ледяные сваи, опуская их в грунт, и возводил над
ними пышные арки. Екатерине стало казаться, что Гришенька пошумел и ус-
покоился; ей полегчало; Васильчиков тоже начал высовывать нос из дверей.
В день рождественского сочельника был "малый выход". Екатерина, оживлен-
ная, беседовала с придворными после церковной службы. За окнами мягкими
хлопьями, тихо и неслышно, опадал густой снег.
Вдруг двери разлетелись настежь - все вздрогнули.
На пороге стоял князь Григорий Орлов, прорвавший все кордоны, обма-
нувший всех стражей, и вот явился - с улыбкой:
- Теперь-то, матушка, мы с тобою поговорим!
Он силой увлек императрицу во внутренние покои, за ними громко бахну-
ла закрытая дверь, и настала вязкая, гнетущая тишина, в которой все
расслышали молитвенный шепот Панина:
- Спаси, Господи, люди твоея...
О чем они говорили наедине, навеки осталось тайной. Орлов с Екатери-
ной вскоре вышли из внутренних покоев, лица их были спокойны. Женщина
без тени смущения оказалась между двумя фаворитами, старым и новым, в
шутливом тоне она рекомендовала князю Васильчикова, назвав его "скучней-
шим гражданином мира", на что Орлов не замедлил ответить:
- Зато уж я-то был гражданином веселым!
Панин напрягся. И вздохнул с облегчением, лишь когда Екатерина, сос-
лавшись на обстановку в Балтийском море, отправила князя Орлова в Ревель
- командовать Эстляндской дивизией. Вместе с графом Паниным, приветствуя
почетную ссылку Орлова, торжествовал и Павел. Юношеское любопытство все
чаще влекло его в комнаты матери, где цесаревич, сладко замирая, отдер-
гивал ширму на портрете принцессы Вильгельмины, и та смотрела на него в
упор суженными, змеиными глазами, заранее очаровывая...
Никто не знал, что творится в душе Екатерины! А там, словно в осином
гнезде, роилось смятение, жалящее опасно. Васильчиков лишь временно за-
полнил отвратительную пустоту. Но какой же соратник из этого ничтожного
человека, вышивающего по канве розочки и райских птичек на веточках?
Один страх миновал - второй накатывался, как девятый вал с моря, - это
было непоправимое одиночество! ("Не вините меня, - писала Екатерина о
Васильчикове, - выбор мой наудачу и с отчаяния; как раз в это время я
мучилась более, чем в состоянии это сказать...") Вечером, закончив пар-
тию в фараон с графом Кириллом Разумовским, она поднялась, отставив ле-
вый локоть, заведомо зная, что Васильчиков всегда наготове и подаст ей
руку, дабы проводить до спальни.
- Почему ты ничего от меня не просишь, глупый?
- Люди и так дурно обо мне думают, матушка.
- Я дам тебе сто тысяч рублей... поцелуй меня.
- Матушка, а без денег можно?
- И сервиз фабрики Веджвуда... Целуй крепче!
В марте, когда угроза нападения Швеции миновала, Екатерина вызвала в
столицу князя Орлова, вернув ему все прежние должности, отчего возникла
буря негодования на половине дворца цесаревича. Екатерина вдруг загово-
рила, что "пора очистить дом":
- Панин не политик! Я узнала за верное, что все эти годы он меня об-
манывал. Страшно сказать, куда он завлек нас со своим "Северным аккор-
дом". Ничего в нем не обретя, мы многое потеряли...
Орлов упрекнул се, что она сама же Панина и выдвинула, что вражда к
нему цесаревича - дело панинских рук, а ведь все могло быть иначе.
- Вот ты Павла сейчас брачуешь, - размышлял он, - а муж и жена одна
сатана. Гляди, как бы великая княгиня из дома Гессен-Дармштадтского не
оказалась похожей на тебя из дома Ангальт-Цербстского, тогда сору в избе
не оберешься.
- Об этом я уже думала, - ответила Екатерина...
Ни с кем другим не была она столь откровенна, как сейчас с Орловым, и
по секрету созналась, что противу нес составлен заговор: Панины готовят
для Павла некую "конституцию".
- Но шуметь погожу. Сначала посмотрю, как поведет себя Вильгельмина,
когда станет великой княгиней, а я-ты прав! - по себе знаю, что может
натворить великая княгиня, если она пожелает стать императрицей.
Орлов, откинув ширмочку, вгляделся в портрет.
- Гадюка... самая настоящая, - сказал он.
Поглощенные суетой сует, они даже забыли о Яике!
ЗАНАВЕС
"...А был осударь Петр лицом бел и пригож, шагал красиво. Очень уж
хотелось ему нас от неволи избавить, да генералы Орловы с Паниным проти-
вились. Они при дворцах служили, оттого большую власть завзяли. И жену
ево Катеринку все время с ним стравливали. Такая пальба там шла - не
приведи бог! Он был ревнущий, а Катеринка непокорлива. На беду случилось
меж ними несогласье семейное. Не стерпел осударь нрава ее удалого и себе
прынцессу завел иностранную - Лизкой звалась! Однась целую неделю гулял
он с нею на пристани корабельной. Катеринка к нему послов шлет: мол, так
и так, а видеть тебя с другою невмоготу мне. Петр тут велел прынцессе
Лизке, чтобы никуда не утопала, он жену, мол, скоренько устыдит, снова
гулять вернется. Но Катеринка зловредная караул застращала, а генералы
царя во дворец не пушают, грозятся пальнуть из пушечек. Разбушевался тут
над ежа-осударь, что домой-то попасть не может, всех разом побил. Добе-
жал до комнаты своей, а Катеринка двери-то комодом подперла и держит.
Делать ему, бедному, нечего, ушел он. А царицка-то в окно сверху выста-
вилась, язык показывает. "Что, взял?" - кричит. Тут осударя генералы ви-
ном опоили и повезли в земли Шпанские, а там площадь ба-альшая, посеред-
ке же столб каменный. В этом столбу Петра и замуровали, чтобы, значит,
не мог ничего больше приказывать. Но гроза тут случилась, столб и трес-
нул. Осударь через расселину вышел и долго до земель Русских добирался.
Дошел, а ныне его казаки спрятали и никому не показывают. Живет он в ка-
мышах, страдая за всех нас, и Катеринке своей указы шлет, чтобы генера-
лов выгнала, а его снова ночевать во дворец пустила. Пишет он ей, что по
сыночку Павлику больно уж соскучился. Ежели, мол, не покорисся мне, так
я народ-то подыму и стану воевать с тобой до скончания веку... Таковы те
дела, детушки!"
И таковы слухи [26], что бродили по Руси - от избы к избе, от хутора
до деревни, от села к городу. Яик, стекая в море Каспийское, Змием Горы-
нычем обтекал русские границы. На другой стороне Яика начинались земли
кочевников, стороживших путника, который зазевался, - тогда аркан на шею
и погонят пустыней в Хиву - на базар. Яицкий городок - столица этого
края - покрыт пылью суховеев, полит кровью в бунтах и мятежах. От кома-
ров нет спасения: так и зудят, проклятые. Зато жили здесь сытно, а слава
икры гурьевской на весь мир гремела. Губернаторы в Оренбурге давно при-
выкли, что на Яике всегда шумят и рубахи на себе рвут правдоискатели.
Чуть что не так - сразу за саблю и выскакивают на крыльца домов с вопля-
ми:
- Опять мы, яицкие, пред Богом да Петербургом виноваты! И когда-сь
эта морока кончится? Даже подохнуть не дадут спокойно...
Весь 1772 год Яик отстаивал свои казачьи "вольности", из Оренбурга
пушки катили, палили из них в толпу, убивали сотнями. Но казаки того не
стерпели: генерала Траубенберга девки кольями побили, мужики саблями ис-
кололи и на кучу навоза кинули: валяйся! Потом судили меж собою: "Уж ко-
ли беда сделана, так бедой и накроемся". Казаки не верили, что Яик стро-
го накажут, - уж столько бунтов им простили! - и сейчас, как ни в чем не
бывало, послали с Яика подарок в Оренбург - икру да рыбку губернатору
тамошнему. Но губернатор "отдарился" посылкою генерала Фреймана с пушка-
ми и солдатами; эти войска разбили казаков.
Споры не утихали.
- Жаль, что государя Петра Федоровича запытали, - говорили казаки о
самозванце Федоре Богомолове, - он бы нам кстати сейчас.
- Да ушел он из-под караула, за него другого замучили.
- А уж царь ли он был, казаки? - сомневались иные.
- Подлинно государь Петр Федорыч...
- Пусть бы он к нам шел, мы бы Москвой тряхнули!
Наступила осень, генерал Фрсйман увел солдат, легко одетых, до теплых
казарм в Оренбурге, а поздним вечером в городок Яицкий к дому Дениса
Пьянова подъехал человек, назвавшись богатым купцом. Это был Емельян Пу-
гачев... Стал он говорить, что о страданьях яицких наслышался.
- Коли стариков собирать станешь, так скажи им, что я не купец, а го-
сударь ваш - Петр Третий.
- Ежели так, - отвечал Пьянов, - так расскажи ж мне: где ты
странствовал такой долгий срок?
Пугачев объяснил: "Ходил в Польше, в Цареграде, во Египте, а оттоль
пришел к вам на Яик... испытал всякие веры, однако ж лучше вашей, госпо-
да яицкие казаки, не нашел". Пожив у Пьянова с недельку, Пугачев с Яика
отъехал, обещая вскоре вернуться, а вера в живучесть Петра III окрепла.
Но если бы Пугачев и пропал бесследно, казаки Яицкого войска все равно
сыскали бы для себя другого "царя":
- Оно вить нам все равно, - рассуждали промеж себя. - Царь он или не
царь, лишь бы нам добре стало...
Пугачев воротился через год, но, боясь ехать в город, остановился на
постоялом дворе у мужика по прозванию Еремина Курица, которому и сказал:
- Бог помог мне бежать, из острога-то ушел я...
Еремина Курица повел его в баню, сообщив, что Денис Пьянов от властей
прячется, искали его тут за то, что стариков подговаривал к некрасовцам
за Кубань бежать. Пугачев жаловался:
- Помоюсь вот в баньке, а рубашечки у меня нету.
- Ты мойся, рубашку я тебе свою дам...
"А как взошли в баню и он, Емелька, разделся, то увидел Еремина Кури-
ца на груди под титьками после бывших у него, Емельки, от болезни ран
знаки и спросил его, Емельку: "Што у тебя это такое на груди-та?" - "А
это знаки государскис". И Еремина Курица, услыша оное, сказал: "Хорошо,
коли так...""
Вскоре среди казаков пошли на водопое лошадей потаенные разговоры:
- Явился к Ереминой Курице человек и спрашивал: какие-де у вас, каза-
ки, обиды есть и налоги тяжкие? Какие беды командиры вам делают? Надо бы
и нам, казаки, на хутор к Ереминой Курице ехать. Уж давно молва в городе
идет, что он - государь.
- Да не государь, а простой казак с Дону.
- Так и што с того? Пущай место государя заступит...
Стали съезжаться на умет (постоялый двор), подале от глаз начальства.
Иван Почиталин привез царю-батюшке бешмет, зипун, шапку, кушак да сапо-
ги. "А как сели, то Караваев говорил ему, Емельке: "Ты называешь себя
государем, а у государей бывают на теле царские знаки", на что Пугачев,
разодрав на себе рубаху, показывал белые пятна от фурункулов, нажитых во
время осады Бендерской крепости, и говорил так: "На вот, коли вы не ве-
рите, что я государь, так смотрите - вот вам царский знак". - "Теперь
верим и за государя тебя признаем...""
Пугачев велел Почиталину состоять секретарем при своей персоне.
- Ну-ка, Почиталин, ты уж напиши хорошенечко...
Почиталин, сочинив манифест, просил подписать, но "царь" грамоты не
ведал и ловко от подписания отговорился:
- Как же я руку-то свою раскрою? Мне вить, детушки, до самой Москвы
теперь ни писать, ни читать нельзя. Враги за моим царским подписом охо-
тятся. А вы, детушки, слушайте все, что вам Почиталин читать будет.
В напряженной тишине звучали слова первого манифеста:
"И я, государь Петр Федорович, во всех винах прощаю и жаловаю вас:
рякою с вершин и до устья и землею, и травами, и денижным жалованьям, и
свинцом, и порахам, и хлебным провиянтом. Я, великий государь амператор,
жалую вас..."
Тут все дружно заговорили:
- Ох, горазд Почиталин писать...
На хутор съезжались верховые казаки, слушали манифест. Угождая старо-
