старой "маменьки"... Что скажешь, Саня?
- Но ведь не отзовешь ты Суворова из Польши?..
Екатерина отыскала Панина:
- Принц жмется к стенке, не танцуя... он ждет!
В сопровождении своего "визиря" императрица проследовала в отдельный
кабинет, где было тихо, сумрачно поблескивала лазурь и позолота. Генрих
спросил: в какую сумму обойдется казне этот маскарад с устройством "Ве-
зувия"?
- Одних свечей сожгут на семьдесят тысяч рублей.
- Где вы возьмете такие деньги во время войны?
В узких прорезях маски блеснули злые глаза.
- А я старая опытная фальшивомонстчица! - крикнула императрица. - Я
ведь сама печатаю деньги... бумажные!
Генрих смутился: уже не намек ли на эфраимовские дукаты? Панин же за-
говорил о самовольном занятии австрийцами Ципского графства.
- Не дано пошлых ссылок на исторические права, - сказал он. - Если
Вена с 1412 года забыла об этих правах, то весьма забавно, что она вдруг
вспомнила о них в 1769 году и сразу кинулась туда, сверкая саблями без-
жалостных кроатов...
Екатерина хрустнула конвертом, извлекая из него письмо Фридриха, за-
манивавшего Россию на ограбление польских земель. Панин же, напротив,
приглашал Пруссию (и Австрию!) вступить в боевой альянс с Россией, дабы
раз и навсегда изгнать османов из пределов Европы, где они угнетают
христиан.
- Русский кабинет, - декларировал Панин, - твердо стоит на том, чтобы
соседку Польшу сохранить великой, единой и самостоятельной державой. Уж
если что делить, - доказывал Панин, - так будем делить владения султанс-
кие на землях европейских. На этих условиях мы и согласны принять медиа-
цию дворов ваших.
Екатерина резким жестом сбросила с лица маску:
- Отвечайте честно: если мир не состоится, как бы вы посоветовали нам
- переходить Рубикон или остаться на месте?
Рубиконом она называла Дунай. Генрих, догадываясь, что мог написать
король Екатерине, убежденно заявил:
- Рубикон останется Рубиконом! Австрия уже скопила армии на рубежах
ваших, Версаль сразу вмешается, и тогда миролюбивой Пруссии, согласно
договору с вами, предстоит взять на себя борьбу с французской армией.
Вознаградить себя за потери в этой войне Россия может только за счет
польских владений.
- Нет! - сказала Екатерина, открывая сервант в диване; широким мужс-
ким жестом она выставила бутылки на столик. - Значит, - расхохоталась
она (помня о секретах Нейссе и Нейштадта), - мы должны добыть мир... А
что подумает Мустафа?
- Прежде всего умерьте свои требования к султану.
Панин сказал, что Австрия может компенсировать потерю Силезии приоб-
ретениями в Турции.
- Силезия уже оплакана Марией-Терезией, и сейчас, - отвечал принц, -
Мария-Терезия рыдает по другому поводу. Ваше величество, - вдруг удивил-
ся он, - а что вы сейчас выпили?
- Водку. Так и скажите своему брату, что его родственница сильно об-
русела. Единственное, что осталось во мне от немки, так это неистребимая
тяга к кофе. О, как хорошо, что я не живу в Германии, а то бы вы намоло-
ли для меня кофе из ячменя!
- Да, мы, пруссаки, бедные, - согласился Генрих. - Поверьте, когда я
вижу гвоздь на земле, я не ленюсь поднять его...
По выражению лица императрицы Панин догадался, что ей опостылел этот
разговор. Она вдруг сказала - с гневом:
- Рубикон наши смельчаки уже переходили.
- Кто, например? - удивился Генрих.
- Мой генерал и камергер Потемкин!
- Это очень опасно для... вас, - ответил гость.
Утром Екатерина невнимательно выслушала доклад генералпрокурора о
волнениях на Яике и перебила Вяземского вопросом:
- Удалось вам выяснить о Симонисе-Эфраиме?
- В этом деле, увы, замешан сам король.
- Тем лучше! У меня в Европе давняя репутация дамы скандальной, и мне
остается только подтвердить ее...
9. ПОЗОРНОЕ УДАЛЕНИЕ
Еще летом бригаду усилили запорожцами, и Потемкин любил гостевать в
их безалаберном коше, где пил горилку, заедая ее салом с чесноком, кор-
мился кулешом и мамалыгой, благодарил:
- Спасибо, що нагодували казака...
Имен и фамилий запорожцы не ведали, двух ординарцев Потемкина прозва-
ли Пискун и Самодрыга (у первого голос тонок, второй во сне ногой дер-
гал); самого же генерала запорожцы именовали "Грицко Нечеса" - за его
вечно лохматую голову. Осенью, когда армия занимала винтер-квартиры, Ру-
мянцев позвал Потемкина к обеду, а тот к столу званому опоздал.
- Ты у нас, неряха, живешь по пословице: шасть к обедне - там отпели,
вмиг к обеду - там отъели, ты в кабак - только так!
Румянцев поселился в просторной молдаванской мазанке, где восемь дым-
чатых кошек грелись на лежанке, сладко мурлыча. В утешение за выговор он
сказал Потемкину, что отпустит его в продолжительный отпуск до Петербур-
га, с тем чтобы весною возвратился:
- Исправностью кавалерии отдых ты заслужил...
Румянцев заранее предупредил Екатерину письмом, что Потемкин, "имею-
щий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял,
обширные и дальновидные замечания". Никто фельдмаршала за язык не тянул,
когда в реляциях он восхвалял боевые заслуги Потемкина. Придворные
конъюнктуры, которые полководцу иногда и приходилось учитывать, в этом
случае не имели значения, ибо камергер от двора был далек.
Плотно поели, винцом согрешили, настала пора прощаться.
- С Богом! - благословил Румянцев гостя столь раскатисто, что все во-
семь кошек прыснули с лежанки в разные стороны...
Пискун и Самодрыга сопровождали Потемкина до самого Чигирина. Старый
шлях был разбит копытами кавалерии, пушки и вагенбурги оставили глубокие
колеи, заливаемые дождями. День и ночь качка в седле да пение дремлющих
запорожцев:
Пугу, братцы, пугу,
Пугу, запорожцы, -
Едет козак с Лугу,
Кажуть ему хлопцы...
Осень за Чигирином была благодатная, свежая, пропитанная ароматами
увядающих трав и фруктов. Потемкин в Лубнах купил за гроши развалюху-ко-
ляску, расстался с запорожцами, поехал один - на Москву! Но в распутье
дорог кольнуло вдруг сердце небывалой печалью: вспомнилась смоленская
глухомань, где в тихой Чижовке плещутся чистоплотные домовитые бобры,
где лоси бережно несут свои рога к вечернему водопою, а на суках могучих
дерев, что свисают над тропами, сидят кругломордые желтоглазые рыси...
Поразмыслив, он пихнул возницу в спину:
- Через Путивль на Брянск... в Смоленщину!
Потемкин родственником был плохим, сыном равнодушным, братом никудыш-
ным. Еще в Петербурге, получая письма от безграмотной матери, он склады-
вал их за икону, говоря рассеянно: "Пущай на божнице отлежатся", - и за-
бывал о них! Потому и был крайне удивлен, когда узнал, что стал уже дя-
дей, и полно новой родни...
Сладкой судорогой свело ему горло - коляска прокатила мимо той обвет-
шалой баньки, в которой родился он, чтобы вкусить горьких плодов от
сладкого древа жизни. Деревенские ребятишки, посинев от холода, ловили в
Чижовке раков, дивились из-под ладоней-что за барин едет? Маменька, ок-
руженная бабами на дворе усадьбы, руководила варением ягод на зиму;
крикливо надзирала за квашением капусты. Мохнатые бронзовые пчелы, гудя,
летели из отцветшего сада. Завидев сына, мать воскликнула:
- А я-то думала, что убили тебя... Никаких весточек!
Потемкин, растрогавшись, даже всплакнул в старенькую кацавейку. Едва
оглядел дом своего детства, как при разборе багажа начались обиды:
- Не уважил меня ты, сыночек! Другие-то коли с войны едут, так всяко-
го добра навезут. А ты своей же родной маменьке даже платочка застиран-
ного не привез, чтобы старость ее утешить... Одни книжки за собою таска-
ешь! А на што тебе их столько-то? Купил бы одну - и читай на здоровье.
Ведь любую раскрой - во всех буковки одинаковы. А ведь все оне, чай,
гривен пять стоят. На эти б денежки лучше бы сахарком меня побаловал.
- На меду живя, кто же сахару просит?..
Дарья Васильевна малость притихла, когда сведала от сыночка, что
карьер у него вполне исправный - уже в генералы вышел.
- Сколь же ты нонеча денег от казны забираешь?
- Откуда деньги? В долгу - как в шелку.
- На что ж доходы твои, сынок, убегают?
- На разное. Одеколоны много денег берут.
- Избаловался ты, как я погляжу. Батюшка твой причуд этих не заводил.
Вот уж скромник-то был, диколонов твоих и не нюхивал. Едино водочкой да
наливочками душеньку безгрешную тешил!
Потемкин оправдывался, что с тех пор, как глаза лишился, у него го-
ловные боли бывают, и тут одеколон кстати:
- Голову им поливаю. Полью разок - бутылочки нету.
- К дохтуру сходи, - посоветовала маменька.
- А ну их всех... - отвечал Потемкин.
С опросу маменьки узнал он, что две сестрицы уже лежат на сельских
погостах, упокоились навеки в бездетности. Пелагсюшка с Марьей за
мужьями по разным службам таскаются, первая-то - за Высоцким, что уже
бригадир, а вторая - за Самойловым, у них теперь сын взрослый и доченьки
- Сашка да Катенька.
- Повидать бы кого, - сказал Потемкин.
- От генеральского визита кто же откажется?..
Энгельгардты жили неподалеку в именьишке своем, едва сводя концы с
концами. Сестрица Алена в замужестве была удачлива, ее Васенька Эн-
гельгардт парень был добрый, веселый, а потомство у них - один только
мальчик, остальные все девки. Григорий Александрович даже растерялся,
когда в сенях окружили его разом шестеро племянниц, резвых замарашек.
- Ох, не запомнить вас: Санька, Варька, Катя... а ты кто?
- Танька я, - пропищала самая младшенькая.
Он взял ее на руки, на нем повисли и остальные:
- Дядечка приехал... генерал кривенький! Уррра-а...
А племянник, сидя на полу, усердно стучал в игрушечный барабанчик.
Васенька с Аленой пошушукались, стали таскать с кухни что Бог послал.
Сестра, радостно обомлевшая, суетилась:
- Уж не взыщи, Гриша, мы скудненько живем, по-деревенски.
- Не старайся, - говорил Потемкин. - Я не балован...
Сначала пили липец, потом Алена подала варенуху (мед, разваренный с
фруктами и корицей). Племянницы стали тут танцевать перед дядюшкой, иг-
риво распевая свежими голосочками:
Та скажи, моя прекрасна,
Что я должен ожидать?
Неизвестность мне ужасна,
Заставляет трепетать.
Шурин, подливая Потемкину до краев, жаловался:
- Драть бы их всех, да рук не хватает. Одну схватишь, выпорешь -
глядь, другая кота за хвост тащит. Я-за ней. А тут третья уголь из печи
взяла, всем младшим усы рисует... Морока мне с девками! Хоть бы росли
скорее - всех по гарнизонам раздам!
Племянницы плыли на цыпочках, румяные, счастливые:
Иль я тем тебя прогневал,
Раскрасавушка моя,
Что рабом себя соделал
Красы вечной твоея?..
Потемкину приглянулись Варенька с Танечкой, а Наденька была дурнуш-
кой, рыжая, и он, опьянев, сказал ей с огорчением:
- Эх, Надежда ты моя - безнадежная...
Ночевал на сеновале, и ближе к ночи пришла она:
- Дядечка родненький, отчего ж это я безнадежная?
- Не горюй, и тебя счастье не минует.
На лошадях с бубенчиками, когда на взгорьях еще краснели клены и яри-
лась прибитая утренником рябинка, по первопутку навестил он сельцо Суто-
локи, что лежало в восьми верстах от Чижова. Здесь жили Глинки [19], и
Потемкин малость робел от предстоящего свидания: с детства помнились
слухи на Духовщине, что его маменька, распалясь романсами, согрешила с
молодцом Гришею Глинкой.
На крыльце усадьбы Сутолок стоял сгорбленный старец в ушастом карту-
зе, одежонка на нем была самая затрапезная.
- Гриц? - вскрикнул он. - Никак, ты, Гриц?
Вот каким стал Григорий Андреевич Глинка, бывший певец и богатырь, а
ныне хорунжий смоленской шляхты в отставке.
Потемкин приник к нему, как к отцу, замер.
- Ну, пойдем... простынешь, - зазывал его Глинка.
Старенькие клавесины рассыхались в углу; поверх них неряшливой кипой
