татарами дипломатничать надо... Шагин-Гирей, брат Дели-Гирея, из шакала
кошкою ласковой оборачивается.
Потемкин надеялся, что Рябая Могила сделает его кавалером георгиевс-
ким, но Румянцев обошел молодца в награде, и Григорий Александрович не
удержался - обиду свою открыто высказал:
- Неужто мне едино аннинским орденом гордиться?
На что Румянцев отвечал ему - жестко:
- Честный воин и без орденов должен быть гордым!
2. ДЕРЗНОВЕНИЮ ПОДОБНО
- Опять у меня неприятности, - жаловалась Екатерина при дворе. - Не-
давно я купила в Италии картину Менгса "Андромеда", но, отправленная мо-
рем, она, вместо Эрмитажа, оказалась в руках алжирских пиратов. Хорошо,
если картина попадет на майдан, а не станет служить попоной для афри-
канского верблюда...
Война оживила ее переписку с Вольтером, которая сделалась фри-
вольно-панибратской: прославленный философ и коронованная женщина как бы
похлопывали друг друга по плечу. Екатерина, выступая теперь в роли вол-
шебной амазонки, рапортовала в Ферней о победах слогом боевых реляций.
Вольтер предрекал ей славу царицы воскрешенной Византии, и пусть Афины
станут одной из ее столиц. Версаль засылал в Турцию своих офицеров, а
Вольтер вербовал их для России, уговаривая французов "не сражаться за
мерзавцев, которые содержат женщин взаперти". В письмах они частенько
поругивали барона Франсуа де Тотта, который, после гибели Крым-Гирея,
стал инженером по укреплению бастионов Босфора. Екатерине не суждено бы-
ло узнать, что Вольтер поместил ее портрет в Фернее между портретом
прачки, стиравшей ему белье, и портретом угольщика, озабоченного согре-
ванием его старческих костей.
Дени Дидро обещал посетить Петербург, и Екатерина заранее предвкуша-
ла, что надышится от него запахом парижской мансарды, а пока что вдыхала
запахи гипса и глины в мастерской Фальконе. Характер скульптора, порою
трудновыносимый, доставил ей немало хлопот, но императрица, защищая мас-
тера, доказывала свету, что одни бездарности тихи и покладисты, а под-
линный талант будет бесноваться, пока не ляжет в могилу. Фальконе неп-
рестанно жаловался на вмешательство в его работу самоуверенного дилетан-
та Бецкого, Екатерина утешала мастера:
- Помните того архитектора из Александрии, который на алебастре имя
Птолемея изобразил, а под ним на мраморе свое имя высек? Что вы злитесь
на старого хрыча? Со временем имя Бецкого от вашего монумента отпадет,
как Птолемеево на алебастре, а ваша добрая слава в мраморе вовек не ис-
чезнет... Господи! Да ведь с сотворения мира таково было: одни делают,
другие им мешают. Человечество состоит из двух половин - делающих и ме-
шающих делать. Вы думаете, мне легко? Да у меня врагов-то и завистников
побольше, чем у вас...
Екатерина с громадной свитой тронулась санным поездом в Лахту, за
двенадцать верст от столицы, где колоссальный Гром-камень - постамент
будущего памятника Петру I - медленно катили к побережью Финского залива
на громадных шарах из бронзы, уложенных в желоба. Зрелище, увиденное в
Лахте, было дерзновению подобно.
Екатерина даже похлопала в ладоши, сказав:
- Что эта суетная Европа? Вот у нас - чудеса!
Четыреста мужиков с песнями влекли на тяжах колоссальную гору, поверх
которой трудились каменщики, обтесывая лишние углы, работали кузница и
канцелярия, а барабанщики играли неустанную дробь, руководя усилиями та-
келажников. На глазах гостей артель передвинула Гром-камень сразу на
двести сажен. Екатерина не могла взять в толк: откуда такая легкость в
движении? Инженеры объяснили ей, что тут секрет кабестанов и такелажных
блоков:
- Сия работа допрежь выверена на модели, и один рабочий одной лишь
рукой свободно передвигает семьдесят пять пудов...
Екатерина, держа руки в муфте, зашагала к карете.
- А где же наши поэты? - говорила она. - О чем они, тунеядцы, думают?
Виденное здесь в одах должно запечатлеться...
Навстречу придворным каретам спешили саночки с петербуржцами, желав-
шими видеть каменный колосс, медленно, но верно следующий к тому месту,
где ему и стоять вечно. А в морозном воздухе уже чуточку повеяло близкой
весною, ростепелью снегов.
Никита Иванович Панин послал Василия Рубана в ногайские степи, пре-
дупредив, что путешествия стали опасны... Не успели принять мер, как чу-
ма уже перепрыгнула через рогатки на Украину, вместе с письмами и
деньгами навестила Киев, Чернигов и Переяславль, устроив чудовищную
пляску смерти в богатом Нежине с его шумными греческими базарами. Вдоль
проезжих трактов, легко обманывая карантины, чума помчалась в Россию,
сразу же обрушившись на Брянск и Севск, Москва спешно ограждалась заста-
вами. Соседние города предупреждались о появлении чумы сжиганием бочек
со смолою, и вновь запылали над Русью тревожные, щемящие огни, будто
опять, как в былые времена, пошли на Русь злые татаровья.
Рубан ретиво обскакал кочевья ногайские, доставив в Коллегию иност-
ранных дел слухи обнадеживающие. Татары в Крыму сидят пока крепко, одна-
ко ногаи уже в смятении: часть их орд осталась за линией фронта, мурзы
ногайские просят, чтобы русская армия пропустила их к семьям - обещают
жить смирненько.
- Хорошие вести привез ты мне, - повеселел Панин. - Но главным усло-
вием к миру станет освобождение Обрескова и его свиты...
...Обресков снова сидел в яме Эди-Куля, но никогда не терял силы ду-
ха, возвышенного любовью к родине, пославшей его на это испытание. Кор-
мили пленного дипломата самой дешевой и дрянной пищей - степными пере-
пелками, от которых даже нищий в Стамбуле нос воротит. Турки над ним из-
девались:
- Эй, скажи, где хваленое русское могущество? Ваши доходы - ветер, а
расходы - как смерч! Мы тоже читаем газеты из Европы и знаем, что золота
и серебра в России совсем не осталось, а вся ваша казна наполнена жалкой
медью.
- Разве богатство страны в деньгах? - отвечал Обресков.
- А в чем же? - спрашивали турки со смехом. - Наши сто пиастров уме-
щаются в кошельке на поясе, а разменяй их на вашу медь, так потом надо
везти ее на арбе, запряженной волами.
Все это так, но посол оставался послом.
- Глупцы! - кричал он. - Зато у нас есть теперь бумажные деньги, а
они-то легки, словно птичий пух.
В ответ слышался непотребный хохот:
- Ты сошел с ума! Разве бывают деньги из бумаги?..
В соседней яме появился новый узник, гусарский майор Семен Зорич, ис-
колотый пиками, изрубленный саблями, но удивительно бодрый. Обресков че-
рез решетку допытывался: почему его, мелюзгу-майора, посадили в
Эди-Куль, яко персону важную и значительную?
- Обхитрил я их, - отвечал Зорич. - Когда янычары на меня навалились,
я крикнул им, что я, мол, паша знатный. Вот они на выкуп за меня и
польстились...
- Плохи твои дела, брат, - пожалел парня Обресков. - Теперь гнить те-
бе тут и гнить. Есть ли у тебя родственнички богатые?
- У меня и бедных-то не бывало... одни нищие!
Но скоро все изменилось: Обрескова отвели в баню, сменили белье, пе-
рестали глумиться над бумажными деньгами. Улучив момент, он спросил ко-
менданта Эди-Куля:
- Жив-здоров ли султан ваш Мустафа Третий?
- Жив, но огорчен неистовством вашим...
Обресков дознался, что в Стамбуле настали голодные денечки, но причи-
ну этого пока не выяснил: комендант помалкивал. Однако вскоре он стал
выпускать Обрескова в садик на прогулку, а дипломат сказал, что одному
не гулянка, - там в яме сидит гусарский майор, ему тоже гулять хочется.
Комендант даже руками замахал:
- Да он племянник визиря Панина... как можно?
- Врет он все, - отвечал Обресков. - Зорич такой же племянник Панина,
как я дедушка султанского звездочета.
Стали гулять вдвоем. Обресков уже догадывался, что в делах батальных,
делах свирепых, произошли важные события, но - какие? Комендант цитадели
не выдержал - сам и проболтался:
- Румянцев-паша в безрассудстве своем, позабыв гнев Божий, дерзнул к
Дунаю направиться, а капудан-паша Алеко Орлов, весь в прахе и пепле, от-
важился к берегам Морей приплыть...
"Скоро мы будем дома!" - обрадовался русский посол.
3. ПОД КЕЙЗЕР-ФЛАГОМ
На греков очень уповали. Алехан не раз говорил:
- Любого из них, хоть лсвантского, спроси: "Из Греции ль ты?" - он
ответит: "Нет, я из Македонии!" - настолько силен в эллинах древний дух
Александра Македонского...
Греки морейские встречали эскадру Спиридова пальбою из ружей и писто-
летов, салютуя ей радостно. Босой делегат-священник сказал адмиралу, что
русские встретят на этом берегу нищий народ, угнетаемый веками, греки
столь бедны, что у них нет денег даже на Библию, но зато они дарят Рос-
сии книгу, известную всему миру.
Спиридов раскрыл ее: это была "Илиада" Гомера...
Алехан наказал бригадиру Ганнибалу:
- Иван Абрамыч, Наварин должен быть в моей табакерке.
- Открывай ее пошире, - был ответ арапа...
Ганнибал искусно обложил крепость осадной артиллерией, умело овладев
Наварином, взял большие трофеи. Флот обрел прекрасную гавань. Алехан
вызвал князя Юрия Долгорукого:
- Бери солдат, ступай брать крепость Модону...
Инфантерию князя подкреплял с моря капитан-командор Грейг, но турки
нахлынули скопом, пришлось отступить, потеряв все пушки. Юрий Долгорукий
был ранен в голову. Когда его доставили обратно на корабли в Наварине,
он дотошно спрашивал Орлова:
- Граф, а пришла ли эскадра Джона Эльфинстона?
- Пока нет. Ждем.
- А далече ли от нас флот султанский?
- Уже близок. Ждем и его.
- Дождетесь! Будет всем нам на орехи.
Оправдываясь перед Петербургом, Алехан все свои неудачи неблагородно
свалил на греков, которых недавно столь пылко расхваливал. Виноват же
был он сам, послушно исполняя волю Екатерины. Императрица желала видеть
успехи флота на суше, а кораблям отводила неприглядную роль "извозчи-
ков", перевозящих войска и пушки. Орлов не сразу, но все-таки осознал,
что идти по стопам бабьих инструкций - самим погибнуть и дело погубить.
При господстве в Архипелаге флота турецкого флоту русскому, прежде взя-
тия крепостей, должно обеспечить собственное превосходство на море. О
том же талдычил ему и адмирал Спиридов:
- Флот - не армия, корабли - не телеги! Насупротив нас, погрязших в
борьбе за города и крепости, султан Мустафа выстраивает армаду свою, до-
верив ее опыту Гасан-бея, славного пирата берберского, величаемого титу-
лом "Крокодил Турции".
- Крокодила-то сего бояться ли? - спрашивал Алехан.
- Крокодилы тоже слезами горькими плачут...
Получалась чертовщина! Все утвержденное в Петербурге приходилось ло-
мать на ходу, перекраивая планы императрицы заново: флоту отрываться от
берегов, выплывать в просторы. Наварин с моря подкрепляла эскадра, но с
берега крепость осаждали многочисленные байраки турок и албанцев.
Эльфинстон не появлялся. Наконец греческий корсар Ламбро Каччиони, придя
с моря, доложил Орлову, что случайно повстречал эскадру Эльфинстона:
- Он высадил десант в Рупино, солдаты ваши пошагали в сторону Мизит-
ры, а эскадра его снова ушла в море.
Спиридов и Орлов чокнулись бокалами с пиратом.
- На английском флоте за такие фокусы вешают, - сказал Спиридов. -
Случись, Хассан запрет нас в Наварине, и мы останемся как мухи в смета-
не-деваться некуда... Куда его черт понес?
А скоро извсстились, что из Стамбула вышла еще одна эскадра, спешащая
в Архипелаг, дабы подкрепить флот Гасан-бея. Шутки были плохи: "кроко-
дил" уже разинул зубастую пасть...
Эльфинстон не стал искать Спиридова в Архипелаге, не унизил свою гор-
дость свиданием с явным выскочкой - Алеханом Орловым. Бездумно выбросив
на берег десанты, обреченные на гибель, английский наемник направил свою
эскадру в море, чтобы наглядно показать миру, как умеют сражаться на мо-
