Цетинье собрал скупщину, а "Степан Малый, - вспоминал князь, - остался в
комнате сидеть на постели, где лежала голая сабля. Курил он трубку, за-
пивая табак стаканом водки, без чего не может и жить по привычке..."
Долгорукий публично развенчал самозванца, а черногорцы поклялись в вер-
ности России; при этом Степан Малый безропотно дал себя арестовать, зая-
вив: "Присяга грешной жене моей еще не есть мое отречение!" Так и случи-
лось: Долгорукий жил в первом этаже Цетинье, а второй этаж отвел Малому,
отчего в народе решили, что посланец России сознательно возвышает царя
над собой; черногорцы внимали речам князя, но повиновались Малому. Кон-
чилась вся эта несуразица тем, что эмиссар Екатерины, подарил владыке
мундир русского офицера с надлежащим патентом и отдал на память свое
оружие:
- Царствуй и далее, а меня иные дела ждут...
Вернувшись в Пизу, он честно поведал Алехану Орлову, что приказ импе-
ратрицы исполнил шиворот-навыворот: вместо ослабления самозванца он его
дополнительно укрепил.
- А, ладно! - одобрил Алехан. - От Малого и заботы малые, а мы едем в
Ливорно, готов ли? Ныне пора Эладу спасать от турков...
Была уже поздняя осень, в морях штормило. Спиридов выслал фрегат, на
котором Орлов со свитою отплыл из Италии в Архипелаг; средь греческих
островов мотало на якорях усталую эскадру; три корабля держали на мачтах
госпитальные флаги. Спиридов встретил гостей в светлом "фонаре" кормово-
го салона, где было не повернуться: жилье адмирала заполняли обломки ан-
тичных статуй (Спиридов спасал от вандализма все, что еще можно спасти).
Настроен же он был мрачно, подозрительно, а находившийся возле него
Грейг - узколицый тощий шотландец в чине капитан-командора - улыбался.
Орлов поиграл алмазною табакеркой с профилем "матушки", со вкусом обоз-
рел торсы античных богинь.
- Лому-то... лому сколько! - сказал он. - Ладно, вези, если не лень,
до Эрмитажу, тонуть с грузом морякам всегда легше.
Отозвав Спиридова в коридор, спросил - чего этот Грейг стучит ботфор-
тами подкованными, как жеребец копытами?
Алехан перед Спиридовым был еще сопляком.
- Ты, граф, - ответил ему адмирал, - Самуила Карлыча цеплять не смей.
Грейг дело флотское знает, себя в походе хорошо показал. А вот придут
еще две эскадры - Эльфинстона и Арфа...
Орлов в ярости зашвырнул табакерку в море:
- Сатана, а не баба! Ведь умолял ее перед отъездом из Питера, чтобы
корабли иноземцами не уснащала... Своих-то - посолил, перцем присыпал и
ешь на здоровье. А с чужих спрос короткий.
В салоне Спиридов представил ему отчет по эскадре: из экипажа в 5582
человека на переходе до Копенгагена умерло 54, а больных было 320; в
Англии списали на берег 720 больных, а на кладбище оставили 130 матро-
сов; в походе же до Минорки пришлось покидать за борт 208 трупов. Иными
словами, еще до приятия боевых встреч с супостатами эскадра четверти
экипажа лишилась.
Орлов спросил, отчего такая смертность. Грейг, перестав улыбаться,
звенящим ботфортом откинул крышку люка, откуда пахнуло мерзостью гнили и
немытой одежды, послышался крысиный писк.
Алехан, прищурясь, долго озирал берега Морей.
- Капусты с клюквой не будет, - сказал он. - Давать матросам виногра-
ды, каперсы, померанцы да апельцыны. Чай, робятки наши морды от них во-
ротить не станут! А смертность убавится.
Он велел звать врача с аптечным ящиком, где в анкерках хранились раз-
ные сала - собачье, лисье, медвежье, волчье, даже кошачье. Алехан, оса-
танев, треснул ногой по аптеке, и она упорхнула за борт. Могучей дланью
богатырь взял лекаря за шкирку, стал трясти его над срезом палубы, под
которой ходуном ходила зелено-сизая волна:
- Я из таких Гиппократов весь жир вытоплю! - А успокоясь, пожелал
офицеров видеть. - Европа вся, - говорил Орлов, - глядит на нас глазами
выпученными, будто затеяли мы дело скандальное, гибельное. А мы пришли в
эку даль, чтобы мир удивить. И не салом кошачьим да собачьим, а едино
лишь дерзостию духа российского...
Екатерина (втайне от всех) наделила Алехана обширными полномочиями.
Человек независимого нрава, Орлов не признавал никаких препятствий и ни-
когда не мог понять, почему эти препятствия возникают перед другими.
...Крепкий ветер рвал с якорей расшатанную эскадру.
Англия уже привыкла, что корабли всех наций приветствуют ее салютом,
и адмиралы короля Георга III были явно шокированы тем, что пушки эскадры
Спиридова промолчали... Англичане отомстили русским морякам хлестким
трактирным злоречием:
- Наверное, корабли русские боятся салютовать нам, чтобы не рассы-
паться при первом же залпе.
...Прошка Курносов повзрослел, раздался в плечах. По осени он приехал
в Плимут, собираясь отбыть на родину, и как раз застал тут в доках спи-
ридовскую эскадру, измотанную штормами. Ему было неприятно читать в га-
зетах о русских кораблях, да и целое кладбище, оставленное адмиралом на
английской земле, тоже не веселило. Был холодный, промозглый вечер нака-
нуне отплытия домой. Прошка зашел в гаванскую таверну, попросил портеров
и сковородку с раскаленными углями - для раскуривания трубки. Тут к нему
подсел тот самый одноглазый жулик, который однажды подпоил его и продал
на невольничье судно испанцев. Мерзавец не узнал в Прошке прежнего
"слишту". Привычно, как и в тот раз, он выбросил перед ним игральные
кости.
- Сейчас сыграем! - Прошка прищелкнул пальцами. - Эй там! Виски нам
да еще две кварты пива... живее!
Поморы добро и зло одинаково помнили. Прошка отомстил красиво; напоил
вербовщика так, что тот брякнулся со стула, полег замертво. Расплатив-
шись за выпивку, парень взвалил пьяного на себя, вынес на причал. Там
стояло немало кораблей, готовых к отплытию, и, встряхивая пьяного на
плече, как мешок с отрубями, Прошка деловито покрикивал:
- Кому тут матроса надобно? Умеет супы варить, деки драит, гальюны
моет, а когда в морду бьют-только радуется!
С палубы одного корабля отозвался шкипер:
- Три шиллинга дам за эту блевотину.
- Идет, - согласился Прошка...
Рано утром волна качнула его в пассажирской койке. Надвигалась суро-
вая зима, и, кажется, судя по ветрам, от Ревеля до Петербурга придется
ехать на лошадях. Под самый Новый год столица русская встретила его мо-
розцем, пушистым снегопадом. Принаряженный, в коротком сюртучке, в чул-
ках оранжевых, при башмаках тупоносых с пряжками, предстал он в Адмирал-
тействе перед начальством, и Голенищсв-Кутузов-средний ему обрадовался:
- Слава Богу! А я, грешным делом, боялся тебя отпускать до Англии,
думал, что не вернешься... Мишка-то Рылопухов где?
- Остался. Домик завел. На богатой вдове женился. Сундуков штук де-
сять с тряпками и посудой. Сидит на них и пиво дует. Звал я его, но он
сказал, что в Англии ему лучше, чем дома.
- Если там лучше, чего же ты не остался?
- Мне тоже предлагали... англичане. Но они же и поговорку придумали:
"Пусть здесь мне худо, зато это мое королевство". А дядя Хрисанф учил
меня: где родился, там и сгодился...
Близилось испытание. Адмиралтейство расчистило место, навезли туда
лес для набора корпуса. Голенищев-Кутузов сказал:
- Построишь первый фрегат - шпагу заработаешь...
Ночью не спалось от волнения. Накинул полушубок, просунул ноги в ва-
ленки, по морозцу прогулялся до эллингов. Подле них лежали груды бревен
и досок. Жутковато было глядеть на эти мертвые лесины, которые оживут в
корабле - далеко не первом для России, но зато первом для его судьбы. А
первый корабль - как первая любовь. И невольно поманила его к себе зла-
тоголовая Казань, вспомнились поцелуи с Анюткой Мамаевой...
"Вот, бес ее забери! До чего ж глаза были красивые..."
Постоял еще немного у эллинга и побрел спать.
Посыпало снегом - истинно русской манной небесной.
ЗАНАВЕС
Совет все чаще обсуждал будущее Крымского ханства.
- Я скажу... Когда мы взываем к свободе греков, то они, утесненные,
идут с нами охотно и понятливо. Иное дело - татары! Обещать им свободу -
все равно что слепых в Эрмитаж зазывать. Султан их не угнетает. Напро-
тив, Турция для них вроде щита, за которым они и прячутся от наказания.
Свободу господа эти понимают как право разбойничать, полонять и убивать.
Вот отними у них это право, и они сочтут себя угнетенными. Правда, Гирей
крымские казнят сурово, но это в порядке вещей на Востоке и деспотизмом
не считается. Нам нельзя ратовать за свободу татарскую, но мы должны
сделать все, чтобы Крым превратился в державу самостоятельную, от султа-
на независимую.
Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.
- Я скажу, - продолжал граф Кирилла Разумовский. - Сразу же, как Крым
станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках союзов.
С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда
Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним
в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится.
Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся... Что выиграем?
- Я скажу, - начал Григорий Орлов. - Делая татар от Турции отделенны-
ми, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат российский,
а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны при-
нять наши воинские... Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с
кончика шила!
- Я скажу, - добавил Никита Панин. - Сложные материи предстоит разре-
шить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился - он
длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем сбираем-
ся мы заменить русским покровительством... Прежде подумаем! Я предчую
заранее, - сказал Панин, - что если даже такой порядок удастся устроить,
то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не раз
татарский вопрос разрешать будут.
- Я скажу, - подал голос вице-канцлер Голицын. - В случае если сей
опыт нам удастся, а татары протекторат российский воспримут, Европа зу-
бовный скрежет издаст. Я умолчу о Франции, о кознях лондонских, но у нас
под боком живет угнетатель славян извечный - Австрия, и Мария-Тереза са-
ма к Черному морю в устье Дуная устремляется... Вот где узел завязан!
Гришка Орлов встал, громыхнув креслом:
- Так что ж нам делать? Или руки опустить?
Екатерина велела Панину провести политический зондаж в Бахчисарае
("не менее нам необходимо, - писала она, - нужно иметь в своих руках
проход из Азовского в Черное морс; и для того об нем домогаться надле-
жит"). В это время ханствовал Каплан-Гирей, и на обращение Никиты Ивано-
вича, обрисовавшего перед ним судьбы Крыма в новом свете, хан отвечал
Петербургу тоном дерзостным: "Подобные слова тебе писать не должно. Мы
Портою Высокой во всем довольны и благоденствием тут наслаждаемся... В
этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего более не
заключается!" Панин доложил Екатерине:
- Но ведь помимо сыновей. Селима и Каплана, у Крым-Гирея еще племян-
ник есть - Шагин-Гирей, который мыслит не как татарин крымский, а скорее
солидарен с ордами ногайскими, средь которых он и кочует в степях, боясь
быть отравленным. - Никита Иванович положил перед императрицей письмо
хана. - После такого афронта, для нас неприличного, что прикажете де-
лать?
- А по башке их бить, - отвечала Екатерина.
Вырубленная из камня древняя сова немигающе глядела в желтизну но-
гайских степей. С высоты ворот Ор-Капу (Перекопа) сова видела, как ска-
чут из степи всадники... Это ехал с конвоем Шагин-Гирей, но гарнизон
крепости был составлен из янычар, и они не пропустили его в пределы
ханства.
Навстречу Шагин-Гирею выехал байрактар (знаменосец) янычар. Он был в
шальварах, но голый до пояса, на груди болтались голубенькие бусы, а го-
лову прикрывала массивная чалма. За ним на конях двигались мамелюки. Ша-
