гин-Гирей молча ждал.
- Это ты, шакал, явившийся за объедками? - закричал байрактар еще из-
дали. - Убирайся отсюда! Я предвещаю тебе, что не одну холодную ночь ты
проведешь на кладбище, где погребены грязные свиньи.
Он сделал знак рукою, и три мамелюка, развеваясь бурнусами, выскочили
наперерез Шагин-Гирею, натянули свои луки - разом выстрелили. Шагин-Ги-
рей одну стрелу отбил саблей в полете, от второй уклонился движением
гибкого тела, а третья завязла в его кожаном щите. Потом выпрямился на
стременах.
- Выпавший из-под хвоста каирской собаки! - ответил он байрактару. -
Я больше не стану разговаривать со Стамбулом, отныне я начинаю серьезный
разговор с Петербургом... Ты слышал?
- Я слышал голос ехидны.
- Тогда... будь здоров!
Шагин-Гирей выдернул стрелу из щита и послал ее обратно. Могучий бай-
рактар с ревом опрокинулся назад - длинная стрела, еще вибрируя после
полета, торчала из его глаза.
Древняя каменная сова равнодушно проследила, как в облаке душной пыли
исчезли всадники, имевшие кочевья, но никогда не имевшие дома.
"Шагин" в переводе с татарского означает: сокол!
Вечный шум Черного моря оживлял неизбывную тоску ногайских степей,
над которыми пролетали кричащие аисты...
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
России - побеждать!
Какой это ряд теней проходит в очах моих: лица, которыя действовали
силами своими на волнах мира, - и действовали на меня; вес это покойни-
ки. Но какое страшное кладбище после них...
Я. Ф. Тимковский. Записки
1. РЯБАЯ МОГИЛА
Свидание в Нейссе короля Фридриха II с императором Иосифом II не
прошло даром: Мария-Терезия, верная своей тактике, самочинно захватывала
земли валашские, только что освобожденные от турок российскими войсками.
Генерал Христофор Штоффельн, командовавший корпусом Молдавии, привез в
Яссы один из пограничных столбов, и Румянцев наступил на него:
- Ого! Из камня вырублен. Заранее готовились...
Чудовищны и непонятны дороги, которые избирает чума для своего побе-
доносного и мрачного шествия по трупам! В корпусе Штоффельна она явилась
в образе куска красивой парчи, брошенного посреди дороги близ Галаца, и
безвестный солдат сунул парчу в ранец - безумно, себе на гибель.
К этому времени часть барских конфедерантов уже очухалась от угара,
пришла к Румянцеву с повинной; поляки стали служить в русской армии -
наравне с болгарами, арнаутами, сербами, хорватами, черногорцами и
мадьярами, видевшими в РОССИИ свою избавительницу от ярма султанского.
А недавно, дабы рвение к подвигам возгорелось, Екатерина учредила но-
вый боевой орден - Георгия Победоносца - символ чести и бранной доблес-
ти. Первые георгиевские кавалеры гордились по праву, ибо украситься Ге-
оргием можно было лишь через очень большое отличие.
Потемкин тоже поддался всеобщему искушению:
- Мне бы Георгия хоть четвертой степени, так я бы после войны, если
цел останусь, каждый день богу свечку ставил...
Не скрывая зависти, поглядывал он на гусара Семена Зорича, уже имев-
шего четвертую степень. Зорич служил секунд-майором, храбрости был не-
постижимой, но столь нищ, что даже в морозы рубашки не имел под мундиром
(Потемкин возымел его благодарность, одарив бедняка бельем своим). Гусар
был из сербов, школа его миновала, едва читать по складам умел, зато уж
рубака хороший! Он бился так красиво, что турки иногда расступались в
бою, разинув рты, любовались, как Зорич сечет янычар по шеям - только
головы отлетают... Поверх мундира носил Потемкин янычарскую бурку, сва-
лянную из верблюжьей шерсти плотно, как русский валенок; на привалах,
когда садился на землю, бурка не сгибалась, образуя вокруг него нечто
вроде палатки, поверх которой торчала одноглазая голова, вызывая смех у
солдат.
Зимою Потемкин с кирасирами и генерал Иван Подгоричани с гусарами
выступили на Фокшаны; ровно и мерно, вровень с пушками, шагала неутоми-
мая пехота. Передовые пикеты открыли стрельбу, всадники вытянулись в
седлах.
- Началось дело, - сказал Подгоричани.
На снегу им встретились безголовые трупы.
- Кажется, татарва рядом, - поежился Потемкин.
- Татары голов не режут - это османская забава...
Перед ними открылась панорама лагеря, над которым были воздеты больше
сорока бунчуков, конские хвосты их растрепывал холодный ветер. Подгори-
чани доверил Потемкину пехоту, а конницу повел в атаку сам. Потемкин
двинул за ним батальоны, на переправе через Милку провалился под лед,
потом спасал из воды пушки, кричал, чтобы берегли пороховые фуры, весь
мокрый, - он потерял с глаза повязку. К вечеру сраженье само по себе
притихло, но пикетов не снимали. Настала ночь, луна померкла, закрытая
тучами. Григорий Александрович из линии пикетов выехал, в одиночку отп-
равился верхом в Фокшаны, желая поужинать с Подгоричани. В темноте не
разглядел, а, скорее, почуял лаву кавалерии, идущей ему наперерез. Норо-
вистая кобыла, вздернувшись, вдруг занесла его в самую гущу турецких
спагов, которые, дыша почти в лицо парню, спрашивали, кто он, какого
бунчука, какого байрака.
Сознание работало машинально: спасаться, спасаться.
- Берабер гель! - заорал Потемкин (что по-турецки значило "Вперед, за
мной!"), и турки, приняв его за янычарского офицера, шумной и жаркой ла-
виной понеслись следом за ним по снежной целине.
Потемкин мчался впереди всех, а сердце уже замерло от ужаса: в любой
момент слаги могли обнаружить свою ошибку, и тогда от него кусков бы не
осталось. Но вот уже мигнули родимые костры - Потемкин вывел противника
прямо на кавалерию Подгоричани, траверзом шарахнулся на кобыле в сторо-
ну, чтобы не срубили свои же гусары. Со стороны видел, как турки на
быстром аллюре врезались в косяк русской конницы, а та встретила их ме-
телью взлетающих палашей...
Следующий день стал батальным, и Потемкин здорово отличился, отбив у
турок две пушки, но и сам едва в живых остался. Похоронив убитых на ок-
раине города, русские храбрецы выпили в Фокшанах все котнарское вино,
шипением и легкостью похожее на шампанское. Тут и радовались, тут и пла-
кали, потом тронулись обратно... Румянцев признал заслуги Потемкина в
деле под Фокшанами, сделав его кавалером, но не георгиевским - лишь ан-
нинским. Реляции с фронта были напечатаны в "С.-Петербургских ведомос-
тях". Потемкина представили в ореоле геройства, Вася Петров обласкал его
вычурною эпистолой:
Он жил среди красот, и, акй Ахиллес,
На ратном ноле вдруг он мужество изнес:
Впервой приял он гром, и гром ему послушен,
Впервые ветрел он смерть, и встретил равнодушен!
Плохие стихи. Но дареному коню в зубы не смотрят.
Потемкин застал Яссы в тревоге: чума проникла в ставку, генерал Штоф-
фельн умер. Пока она блуждала где-то по бивуакам, поражая безвестных
солдат, Петербург не волновался, но теперь, со смертью начальника Мол-
давского корпуса, приходилось публиковать для всеобщего сведения, что
чума есть, она рядом, неотвратима, как рок. Корпусом стал командовать
князь Николай Васильевич Репнин, прибывший из Варшавы, и Потемкин спро-
сил его-каково там поживает его приятель Яков Булгаков. Репнин ответил:
"Предвижу большое будущее сего молодого расторопного человека"...
Каждый человек имеет свои недостатки - имел их и Румянцев. Если
встречались на пути его армии холмы, он рапортовал в Петербург о горах
неприступных, болотца под его пером становились трясинами, ручьи разли-
вались в реки, а при наличии провианта на неделю он писал, что они тут,
бедные, с голоду помирают. Екатерина хорошо знала эту причуду в характе-
ре полководца и потому бывала крайне настойчива в своих требованиях к
нему, заведомо зная, что холмы преодолеют, в болотах не увязнут, реки
любые форсируют, а с голоду никто не помрет...
Кишинев, разоренный татарами, был в ту пору торговым местечком, где
жили купцы-армяне. Армия же квартировала в Яссах, столице молдаванской.
Здесь монастырь и дворец господаря, а сам город - захудалая деревня.
Смуглые и жилистые, как чертовки, ясские боярыни щелкали волошские ореш-
ки быстрее белок, сидя в колясках подле недвижимых и тучных мужей-бояр,
игриво подмигивали русским "пашам" и "сераскирам". Потемкин, изнывая от
скуки, тоже завел себе пассию по имени Кассандра, которая всегда валя-
лась на кушетке, уже в готовной истоме.
Васенька Рубан писал ему в Яссы: не осталось ли чего в Молдавии от
Овидия, коего прегордый Рим сослал в эти края? О себе же сообщал, что
граф Никита Панин использует его знание турецкого языка в Коллегии
иностранных дел, а Васька Петров ныне в чести живет: Екатерина доверила
ему воспитание того мальчика, Маркова-Оспина, от которого прививки на
Руси завелись. Потемкину было отчасти даже обидно, что стал зависеть от
Петрова, через которого и отсылал он письма к Екатерине; она ему не от-
вечала, но Петров не обманывал приятеля, заверяя его в том, что все
письма вручал императрице наедине - в тиши библиотеки. И если Екатерину
мог он оправдать как императрицу, то непонятно было ее поведение как
женщины, знавшей, что давно любима...
Огорченный таким невниманием, Потемкин частенько пропадал из Ясс,
напрашиваясь в кавалерийские рейды по тылам противника. А скоро в одной
перепалке потерял он Семена Зорича: выскочил храбрец один против дюжины,
турки взяли его в кольцо, трижды проткнули пиками, дважды рубанули саб-
лями; падая из седла, крикнул Зорич:
- Прощай, Гриша! За добро спасибо тебе.
- Прощай, брат, - отозвался Потемкин (положение было таково, что ни-
чем не мог он помочь другу, и турки утащили Зорича за ноги)...
Потемкин служил честно, ретиво, храбро. Усердной службой усмирял
страсти, сознательно изнурял себя в походах. Румянцев, очень скупой на
похвалу, с явным удовольствием докладывал Екатерине: "Непосредственно
рекомендую мужество и искусство, которое оказал генерал-майор Потемкин,
ибо кавалерия наша до сего времени еще не действовала с такой строй-
ностью и мужеством, как под командою вышеозначенного генерал-майора По-
темкина!"
Весну 1770 года Потемкин встретил командиром бригады, в которую вхо-
дили два кирасирских полка - Новотроицкий и Наследникова имени цесареви-
ча Павла... А было Потемкину уже тридцать лет!
Нигде не было такой грязи, как в Валахии; колеса превращались в гро-
моздкие жернова, едва крутившиеся в липкой слякоти, шестнадцать лошадей
с трудом влекли коляску Румянцева. Помимо грязи на тактику влияла и эпи-
демия: сберегая войска от чумы, Румянцев "скатывал" свою армию вдоль бе-
регов Прута, стараясь вести ее местами малонаселенными. Ужасные ливни
расквасили шляхи, в оглобли фур и передки пушек, подменяя истомленных
животных, впрягались люди.
А там, где Серет впадает в Прут, пролегло глухое урочище - Рябая Мо-
гила, и здесь столкнулись две армии: татарская с русской. В самый разгар
битвы Потемкин галопом провел своих кирасир вдоль извилин Прута, отчаян-
но обрушил бригаду в реку - вплавь, держась за хвосты и гривы лошадей,
дружно переправлялись на вражий берег, и мокрые кони, отряхивая тучи
прохладных брызг, рванули всадников дальше - прямо в тыл противника, что
и решило исход сражения. Кирасиры загнали скопище татар в глубокую низи-
ну, где они сидели, как волки в яме, отстреливаясь из луков.
- Эй, проси "амана"! - кричали им сверху русские.
- Нет, - отвечал за всех один в богатых одеждах.
- Вылезай, супостатина, ведь угробим вас!
- Убивай... кысмет, - был ответ из ямы.
Кирасиры перебили всех до последнего и спустились в низину. Из груды
трупов поднялся тот самый - в красивых одеждах:
- Я султан Дели-Гирей, сын великого Крым-Гирея!
Потемкин добил его выстрелом из пистолета. Нагнувшись, отцепил от по-
яса богатую саблю. Трофей бросили в шатер Румянцева.
- Поторопились вы, ребятки мои, - сказал Петр Александрович. - Ныне с
