ление посольского кваса - служителя:
- Сераль султана выслал сюда янычар с пушками...
Верхом на ослике вернулась с прогулки молодая жена посла, Обресков
велел ей в доме укрыться, поцеловал нежно на прощание:
- Чую, случилось нечто, и не знаю, когда свидимся...
Началось шествие посла к визирю. Янычары вели богато убранных коней,
шли в ливреях служители и четыре драгоманафанариота. За ними шагали Об-
ресков и его свита. В приемной визиря было немало турок разного возраста
и положения, среди них посол увидел реис-эфенди и быстро перетолковал с
ним:
- Ахмет, скажи мне, что произошло?
- Визирь уже сменен, на его место назначили пашу Кутаиса, он человек
грубый и войны с вами жаждет, завтра и меня прогонят. А ваши гайдамаки
подрались с нами в пограничной Галте.
- Но послушай, Ахмет, это же не повод...
- Не повод! - перебил его рейс. - Но у Порога Счастья поводом к войне
могут послужить даже украденные подковы с копыт сдохшего осла... Что де-
лать, Алеко, если маркиз Вержен стучит в барабан, а наш султан решил
стать мудрым "гази" - победителем!
В приемной Том-Капу прозвенел голос стражника:
- Великий визирь победителя-гази шести стран и семи поясов земли все-
ленной, да увеличит Аллах славу его, пожелал видеть прахоподобного посла
российских гяуров - эфенди Обрескова.
- Да поможет тебе Аллах, - сказал рейс, отступая от русского посла, и
Обресков шагнул вперед, словно в бездонную пропасть.
Пост великого визиря самый доходный, но и самый опасный: после отс-
тавки, как правило, следует смертная казнь. Надо иметь крепкие нервы,
чтобы занимать эту дьявольскую синекуру. Впрочем, к чести турецких визи-
рей, надо сказать, что они обладали нервами толще арканов: заведомо
зная, что ждет их в конце карьеры, они грабили так, будто надеялись про-
жить тысячу лет.
Новый визирь Гамзы-паша встретил Обрескова развалясь на софе, и, ког-
да посол начал традиционное приветствие, он сразу перебил его:
- Все-таки какие мы молодцы, что держим своих женщин в гаремах, как в
лисятниках. Женщину нельзя выпускать даже на улицу, а вы, русские, поме-
шались на бабах, коронуя их, когда вам вздумается, и вот результат... У
вас в Подолии тридцать тысяч солдат с артиллерией!
- Двадцать, - поправил Обресков машинально.
- А какая, скажи мне, разница?
Разницы никакой, с этим пришлось согласиться.
- Если это вас так тревожит, - заговорил Обресков, придвинув к себе
табурет (ибо сесть ему не предлагали), - то я в самых сильных выражениях
отпишу о ваших тревогах в Петербург.
- Не дурачь меня! Ты уже слышал, что натворили твои солдаты в нашей
пограничной Галте?
Обресков сказал: "России не уследить за действиями гайдамаков". Он
при этом достал из кармана бумагу и подал ее Гамзы-паше:
- Из нее станет ясно, что французский барон де Тотт, будучи при став-
ке крымских Гиреев, подкупил галтского пашу Якуба, чтобы тот действия
гайдамаков представил в самом ужасном свете...
Великий визирь, скомкав бумагу, зашвырнул ее в угол. Откуда-то из-под
софы он извлек большую кожаную сумку с пряжками.
- Что нам твоя писанина? Вот, - от показал бумаги, отнятые в Яссах у
дипкурьера Алексея Трегубова, - здесь инструкции, сочиненные императри-
цей и ее визирем Никитой Паниным, в которых они поучают тебя, как удоб-
нее обманывать Диван и клеветать перед ним... Что ты скажешь теперь, не-
годный?
Обресков подумал и протянул руку:
- Если для меня писано, так покажите мне это.
- Нет, - быстро убрал бумаги визирь, - теперь выкручивайся сам, без
подсказок из Петербурга, а я посмотрю, в какой смешной узел станет за-
вертываться русская гадюка, когда на нее наступят. Ну ладно! Выйди отсю-
да, а я немножко подумаю...
Обресков вышел в приемную, оттуда спустился в султанский Сад тюльпа-
нов, какому позавидовали бы даже голландцы. Здесь его поджидал прежний
визирь, уже дряхлый, в большой чалме.
- Мне очень печально, - сказал он, - что все так заканчивается. Мы не
вольны более в своем же доме: маркиз Вержен победил нас" Людовик Пятнад-
цатый вернул султану гребцов-мусульман с французских галер, а султан
вернул гребцов-католиков с галер турецких...
Ах, как высоко в небе порхали сытые стамбульские голуби!
Удалив Обрескова, визирь принял у себя иностранных посланников, чтобы
выявить их отношение к войне с Россией; свой опрос он начал с посла
Франции, и маркиз Вержен сказал:
- О! Мой король будет безмерно счастлив, если могущество вашей слав-
ной султанской империи укажет России ее жалкое место в великой семье
христианских народов.
Броньяр, посол венский, был красноречив тоже:
- Наша благочестивая императрица желает только дружбы с вашим султа-
ном, мудрость которого оживляет меркнущую вселенную. Вена с удовольстви-
ем пронаблюдает издали за ослаблением варварской России, чтобы Польша
избегла влияния схизматов.
Англия была озабочена своими делами в Америке и в Ост-Индии, а потому
ее посол Муррей был содержательно-краток:
- Желая Дивану успехов, правительство моего славного короля охотно
примет на себя роль посредника к миру, о котором скоро взмолится нес-
частная Россия, в ослеплении своем дерзнувшая нарушить величавый покой
всемогущего турецкого льва.
Шведский посол сказал, что со времен Карла XII его страна видит в
Турции нерушимый оплот мира на Востоке и Стокгольм приложит все стара-
ния, чтобы создать напряжение на Балтике, если этому не помешают побоч-
ные обстоятельства (и он выразительно посмотрел на посла Англии). Прусс-
кий посол граф Цегелин скупо заметил, что его великий и непобедимый ко-
роль имеет прав на мирное посредничество гораздо более английского коро-
ля и за небольшую компенсацию в дукатах он согласен хоть сейчас присту-
пить к делу...
- Ваши ответы, - заключил Гамзы-паша, - вполне достойны мудрости ва-
ших кабинетов. Мне очень приятно, что никто из вас не пожалел этой заб-
лудшей женщины - Екатерины, и пусть она, как последняя нищая цыганка,
останется одна ночевать в голом поле... Прошу удалиться - сюда войдет
прахоподобный посол московов.
Обрескову он заявил, даже не привстав с софы:
- Между нами все кончено! Ваша страна нанесла жестокое оскорбление
верным вассалам нашим - крымским ханам, разрушив их волшебный дворец в
Галте, и это вызвало гнев в наших сердцах.
Обресков сказал, что в Галте и дворца-то нет - одни сараи для сена.
- Да и как Россия могла оскорбить вашего вассала Крым-Гирея, если вы
сами его преследуете ненавистью?
- Отныне вся ненависть - против вас...
После этого Гамзы-паша объявил России войну.
- От сей минуты, - заявил Обресков, - я слагаю с себя все полномочия
и прошу Диван не обращаться ко мне ни с какими деловыми вопросами. Но я
верю, что моя страна сумеет с достоинством возразить на вес ваши фанабе-
рии пушечными залпами на Босфоре...
Его потащили в Ссмибашенный замок, где когда-то Византия печатала зо-
лотые монеты, а теперь там была тюрьма Эди-Куль. Ворота крепости заранее
выкрасили свежей кровью казненных бродяг, кровь еще стекала с них, и
капли ее оросили русского посла, входящего в заточение. Следом за ним,
пригнув головы под красным дождем, прошли в темницу и советники его по-
сольства. Обрескова бросили в яму, свет в которую проникал через крохот-
ное отверстие наверху... Через это отверстие он наблюдал, как высоко-вы-
соко летают свободные голуби. О боже! Как далека отсюда милейшая Россия,
как беззащитна стала юная жена... Крышка захлопнулась.
5. ЖЕСТОКАЯ МЕСТЬ
- Откуда взялись царские манифеста к гайдамакам?
Вопрос задал Панин, и Екатерина невольно фыркнула:
- Никита Иваныч, да сам подумай: я и... гайдамаки?
- Но вся Украина читает их. Золотыми буквами на пергаменте написано
твоим именем, матушка... А теперь не только солдаты наши беглые, но даже
многие офицеры идут в стан Железняка и Гонты, заодно с ними служат!..
Поначалу Петербург смотрел на дела гайдамацкие сквозь пальцы: вольни-
ца ослабляла конфедератов Бара, и русской политике это было даже выгод-
но. Но теперь пламя пожаров грозило с Правобережной Украины (польской)
перекинуться на Украину Левобережную (русскую) и Екатерина созвала сове-
щание.
- Когда человек тонет, - сказал Никита Панин, - его не спрашивают,
какова его вера и что он мыслит о царствии небесном. Тонущего хватают за
шиворот, спасая. Паны польские сами повинны в возмущении народном, но
сейчас их спасать надобно...
Лишь фаворит Орлов вступился за гайдамаков:
- Помяните Богдана Хмельницкого! Тогда не менее, еще более крови ли-
лось. Вы говорите тут, будто Гонта и Железняк бунтовщики? Но, помилуй
Бог, булава Хмельницкого тоже из купели кровавой явилась! Ежели б при
царе Алексее таково же рассуждали, каково ныне вы судите, Украина никог-
да бы с Русью не сблизилась...
Генерал-майор Кречетников воспринял приказ из Петербурга болезненно.
Он сражался с конфедератами, гайдамаки ему помогали в борьбе с ними. Как
же теперь противу союзников оружие поднимать? Это задание он передоверил
майору Гурьеву:
- Исполни сам, братец, а как - твое дело...
Гурьев с войсками и артиллерией вошел в лес, где пировали гайдамаки,
и сказал, что прислан самой государыней, дабы облегчить холопам борьбу с
ляхами ненасытными. Криками радости голота серомная встретила это извес-
тие. Началась гульба всеобщая. Гурьев позвал к себе на угощение атама-
нов. Пришли они. Гонта был, и Железняк явился в шатер майора... Стали
пить да подливать один другому. Во время гульбы Гурьев пистолеты выхва-
тил:
- Хватай их, разбойников! - И враз навалились на атаманов, опутали
ремнями, сложили, как поленья, на траве перед шатром в один ряд. - А те-
перь, - приказал Гурьев, - наших с левого берега надобно отделить от
тех, что с берега правого...
И своих, левобережных, в кандалах погнали до Киева, а польских укра-
инцев выдали на расправу панству посполитому. Не случись резни уманской,
воссоединение Западной Украины произошло бы намного раньше...
Но теперь все было кончено, и Гонта сказал:
- Коль наварили браги, так нехай вона выпьется...
Ивана Гонту судили три ксендза и один монах-базилинианец. Приговор
был таков: казнить его на протяжении двух недель, чтобы мучился неустан-
но: первые десять дней сдирать кожу, на одиннадцатый рубить ноги, на
двенадцатый - руки, в день тринадцатый вырвать живое сердце, а уже потом
с легкой совестью, поминая Бога, можно отсечь и голову.
Гонту повезли терзать в Сербово, и на эшафоте сказал он палачам, что-
бы не трудились поднимать его высоко:
- Вам же легче будет целовать меня в ж...!
Ни одного стона не издал сотник, даже улыбался, когда щипцы палача
сорвали со спины первый лоскут кожи. Потом захохотал:
- Неужто ж больно мне, думаете, после панования моего?
Два жолнера забили ему рот землей. Руководил казнью региментарь Иосиф
Стемпковский, и Браницкий крикнул ему:
- Хватит уже! Вели же кончать сразу...
Палач разрубил тело на четырнадцать кусков, и все куски развезли по
городам разным - ради устрашения. А голову сотника скальпировали. Обна-
женный череп палачи присыпали солью, потом снова натянули кожу лица на
череп. И в таком виде прибили голову к виселице, а Стемпковский пригро-
зил: "Всем лайдакам проклятым такое же будет!" И настал чернейший день
Украины: устилая путь виселицами и убивая крестьян, "страшный Осип"
(Стемпковский) выбрал для казней Кодню - местечко средь болот и трясин,
которые не могли сковать даже морозы. Никого не допрашивал - только ве-
шал и вешал! Веревок не хватило, палачи взялись за топоры. Стемпковский
выходил утром ко рву, садился в кресло и до заката солнца наблюдал, как
ров заполняется головами. Наконец ров заполнился доверху. Но тут фанта-
зия "страшного Осипа" разыгралась: велел он отрубить левую руку с правой
