ный не вел себя как придворный, обязанный лишь поддерживать тему разго-
вора, возникающую по воле особ венценосных, - нет, Ломоносов говорил сам
и говорил только то, что ему хотелось. Сейчас он завел речь о смертности
в своем отечестве:
- Полно на Руси баб, раз по двадцать рожавших без трепета. А где дети
их? Хорошо, что старость уважут один сын иль двое... Смерть у колыбели
дежурит. Нужда во врачевании - главная скорбь наша! Опять же и праздники
престольные. После масленицы скрипят дроги кладбищенские: люди русские
спешат до погоста. А отчего? Да от невежества нашего. Сидит весь пост на
грибках с киселем овсяным, потом словно пес бешеный с цепи сорвется:
ешь, Емеля, твоя неделя, жми, Вавила, чтобы раздавило... Вот и мрут! Не
на таких ли и указывали пророки в речении своем: "Праздников ваших нена-
видит душа моя, и кадило ваше мерзость есть предо мной"?
Екатерина созналась, что больше всего боится оспы.
- Она и всех устрашила! Но даже средь врачей сыскались ее доброжела-
тели: будто оспа не бич людской, а благодеяние свыше, вроде чистилища,
минуя чрез которое человек оспою кровь очищает, избегая тем самым иных,
более суровых болезней.
- Было ли когда от нее спасение? - спросила царица.
- Было. В древности викинги поражали мечами зараженных оспою, а евреи
разумно покидали места, где оспа явилась.
- Избавится ли от оспы человечество?
- Оспа вечна, - сказал Ломоносов. - Но избавление есть в прививках, и
опыты тому имеются. Однако надобно прежде сильным персонам побороть суе-
верие общенародное. А то недавно Парижская академия одобрила вариоляции,
а Людовик Пятнадцатый ученых высмеял...
Екатерина брякнула ложкой в тарелке:
- Вас, Михаила Васильич, слушая, даже не заметила, как управилась
первая. - А жене ученого кивнула через стол: - Danke sc'on, frau
Lomonosoff.
На прощание Ломоносов подарил ей свои стихи:
Блаженства новаго и дней златых причина -
Великому Петру вослед Екатерина
Величеством своим снисходит до наук
И славы праведной усугубляет звук...
Опираясь на костыль, он проводил гостей до карет. Придворные, собира-
ясь в дорогу, спрашивали его, какая будет погода.
- А не знаю, - отвечал он. - Гадать не умею...
Спущенные с тормозов, скрипнули колесные оси. Кавалергарды в латах
взяли карету царицы в кольцо, дымчато и тускло блеснула сталь палашей,
когда их потянули из длиннющих ножен.
Иногда я думаю - а что, если бы Екатерина не отвечала на прошения Ми-
ровича "наддранием"? Представим, что она дала бы ему рублей сто-двести.
Возможно, что тогда русская история не имела бы тех странных загадок,
которые до сих пор волнуют наше воображение.
11. НЕСЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Свежий ветер раскручивал петушиные флюгеры над шпицами древних ре-
вельских башен. Екатерина ступила на верхний дек галеры "Три святителя",
полуголые гребцы разом налегли на весла - берег поплыл вдаль.
Старый адмирал Полянский поднес императрице кубок с ромом, предупре-
див, что без "отвальной" пути не будет. Екатерина бесстрашно взяла ку-
бок, офицеры стали хлопать в ладоши:
- Пейдодна, пейдодна, пейдодна...
Ром ударил в голову, подкосил ноги в коленках.
- А я уже пьяная, - сообщила императрица. - Ах, Боже, какая я пьяная!
Куда мы плывем? Впрочем, мне вес равно... Ха-ха-ха!
Орлов ногою открыл люк, подхватил женщину, отволок ее в каюту, где
хохочущая Екатерина вдруг стала рыдать.
- Выспись, дуреха! - И Орлов закрыл двери каюты.
Галера, всплескивая веслами, уходила в сияние моря.
Большие рыжие крысы воровали сухари у матросов.
Вечером Екатерина поднялась с головной болью.
- Вот хрыч вредный! - выругала Полянского. - Обрадовался, что я на
флот пришла. Набулькал до самых краев. "Пейдодна, пейдодна..." Скажи, я
глупостей не много тут наболтала?
Утром по курсу открылась панорама флотилии, лежавшей в дрейфе. На бе-
регу заранее был возведен макет "городка", построенный для показательно-
го уничтожения его ядрами с эскадры. На палубе "Трех святителей" поста-
вили кресло, Екатерина плотно в нем уселась, держа на коленях подзорную
трубу и табакерку с платком. За креслом, перешучиваясь, толпилась свита.
Над галерою ветер рвал и комкал императорский штандарт.
Адмирал склонился в поклоне:
- Осударыня пресветлая, дозволь маневр учинить.
- Прежде я хотела бы знать смысл маневра.
Полянский растолковал, что суда, выстроясь в кильватер, продемонстри-
руют перед нею стройность батальной линии.
- С удовольствием осмотрю вашу стройность...
Пошли! Но лучше бы не ходили. Корабли мотало из стороны в сторону,
мателоты не могли попасть в кильватерную струю впереди идущих. При этом,
салютуя, они бестолково разбрасывали вокруг себя факелы огня и груды
ядер. Наконец один фрегат, не справясь с управлением, врезался в борт
императорской галеры. Прямо над креслом императрицы, с треском сокрушая
рангоут и разрывая такелаж, проплыл гигантский бивень бушприта с оснаст-
кой и хлопающими на ветру треугольниками кливеров.
- И это... флот? - ужаснулась Екатерина.
Вся свита уже прыснула по углам - кто куда!
Лишь она осталась на своем месте - в кресле.
Полянский снова склонился перед императрицей:
- О великая мать отечества, заткни уши скорее - я сейчас терминологию
матерную пущу.
Екатерина осталась вежливой:
- Если это для пользы службы - будьте любезны, прошу!
Но матюги не помогли кораблям расцепиться; матросы топорами рубили
рангоут и снасти - фрегат и галера разошлись, исковерканные и ободран-
ные, словно после пиратского абордажа.
Полянский спросил:
- Что еще, матушка, показать тебе?
- Тарелку с супом и ложку...
Обед прошел в траурном молчании. "Наконец, - сообщала Екатерина Пани-
ну, - в 5 часов после обеда приблизились к берегу для бомбардирования
так называемого городка... никто в линию не держался". Эскадра, отдав
якоря, долго высаживала из пушек громы и молнии залпов, но разбить бута-
форский городок не смогла. Екатерина спросила Полянского - чего добива-
ется несчастная эскадра бесполезною тратой ядер и пороха?
- Чтобы тебя потешить, - отвечал адмирал.
- Так ведь я не дурочка! И вижу, что все ядра летят мимо цели. Ос-
тавьте в покое городок, меня, себя и экипажи.
- Эх, мать моя! - огорчился Полянский. - Надо бы у нас на флоте, как
у англичан, правило завести: на реях вниз башкой за ноги половину команд
перевешать, вот тогда и порядок будет.
- Прежде чем вешать на флоте, надо флот порядочный заиметь... - не
выдержала Екатерина.
Через люк с верхней палубы виднелись лоснившиеся от пота спины греб-
цов, ворочавших мотылями многопудовых весел, - и ей стало жутко от этой
каторги. Она велела плыть обратно в Ревель, а покидая галеру, учинила
адмиралу хороший нагоняй:
- Спасибо не скажу, ордена не повешу, пенсии на старость ты у меня
вовек не доплачешься. У вас на флоте только и умеют, что ром стаканами
хлестать...
Екатерине были хорошо известны слова Морского устава: "Всякий потен-
тант, которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет; а которой
и флот имеет, обе руки имеет".
- Сегодня я стала однорукой, - вот ее слова.
В доме эстляндского рыцарства ее чествовали как богиню, дамы устилали
путь розами, но Екатерина, замкнувшись, давила нежные лепестки цветов,
думая о позорном флотском бессилии. Ревельские поэты читали ей высоко-
парные оды, а государыня в это время тихонько спросила адмирала Семена
Мордвинова:
- Долго ль в Англии сушат лес для кораблей?
- Лет пять. Чем дольше, тем лучше.
Лицо ее, обращенное к поэтам, выражало приятное внимание к их талан-
там, но при этом она шептала:
- Допустим, что сушить будем лишь три года. Да еще строить их... Ох,
Семен Иваныч, не успеваем мы.
После "трактования" рыцарей столом изрядным, за которым речь звучала
немецкая, шведская и французская, Екатерина удалилась к себе, в покоях
она отбилась от объятий Орлова:
- Оставь, варррвар! Я еще не все сделала...
Присев к столу, поспешно строчила сенаторам: "У нас в излишестве ко-
раблей и людей на флоте, но у нас нет ни флота, ни моряков... Надобно
сознаться честно, что корабли походили на флот, выходящий каждогодне из
Голландии для ловли селедок, но никак не на флот воинский".
Утром, попивая кофе, она сказала:
- Ладно! Посмотрим дивизию Румянцева.
Орлов очень побаивался ее свидания с полководцем:
- Катя, будь с ним поласковей. Забудь прошлое...
Человек самостоятельный и грубый, Румянцев отказался присягать Екате-
рине, говоря открыто: "А я разве знаю, куда императора подевали?" Но,
присягнув, он сразу же подал рапорт об отставке, - Екатерина вернула его
с "наддранием", понимая, что нельзя лишать армию такого видного на-
чальника, но ходу Румянцеву больше не давала, и победитель Фридриха II
околачивался в гарнизонах Прибалтики... Под пение фанфар и рогов верени-
ца карет с Екатериной и ее свитой прикатила в предместье Ревеля, где в
лагерном компаненте стояла дивизия. Румянцев издали салютовал шпагой,
потом откинул клинок к ботфорту, стукнув по нему так, словно проставил
печать на бумагу казенную. Средь зеленеющих куртин и полян с ромашками,
в развилках дорог, на фоне рыцарских фольварков с их кирхами и замками,
полководец разыграл перед императрицей показательный бой, каждый свой
маневр поясняя четкою аннотацией. Екатерина, всегда наблюдательная, от-
метила бодрый вид загорелых солдат, их исправное оружие, ладные мундиры
и крепкую обувь. Румянцев тростью, оправленной в серебро, указал на гус-
то марширующие в низину каре:
- Вот сии робяты к войне готовы всегда. Я учел опыт войны минвушей и
солдат натаскал как следует: у меня не разбалуешься! Фридрих меня тоже
многому научил. Прусских порядков, как генерал Петр Панин, я в армии
своей не жалую, но зато прусская армия умела драться так, что над Евро-
пой пух и перья кружились...
Екатерина, всем довольная, пошла к экипажам, впереди нее заскочила в
карету собачка. Орлов подал руку:
- Ну, Катя, что скажешь? Довольна ли?
- Флот меня согнул-армия меня выпрямила...
Притянув к себе голову Румянцева, поцеловала его в лоб:
- Забудем старое. Мы друзья. Полюбите меня.
Полководец расхохотался вдруг таким могучим басом, словно заговорили
батареи в пальбе неистовой. Кареты тронулись, вздымая облака пыли. Князь
Репнин спросил:
- Ваше величество, что вы сделали с Румянцевым?
- Поцеловала - и только.
- Но ведь Румянцев славен тем, что никогда даже не улыбнется. А тут
он загоготал как жеребец над овсяным полем...
Екатерина устроилась поудобнее на диване, к ней на колени запрыгнула
собачка, она поправила на ней бантик:
- Просто Румянцев был рад меня видеть...
Орлов выкинул в окно пустую бутылку из-под пива. Карета мягко колыха-
лась по ухабам. Держась за шелковую лямку, фаворит заговорил о графе Ми-
нихе:
- Живучий старикашка! Вот приберет его господь к себе ближе, а
сколько копоти после него останется в гиштории русской...
Миних был отсюда неподалеку: он командовал строительством балтийских
портов, возглавляя знаменитую каторгу в Рогервике. Именно туда и завора-
чивали сейчас кареты.
Для начала Миних, в котором никогда не угасала любовь к самому гру-
бейшему фарсу, покатал Екатерину на колеснице (величиной с эшафот), в
которую были впряжены двести голых убийц и злодеев, раскрашенных под
арапов и индейцев. Екатерине скоро надоело это.
- Довольно, граф! Я не привыкла ездить на животных, которые лишены
хвостов... Пошутили - и хватит.
Рогервик строился уже сорок лет. Годами громоздили камни в море, соз-
давая дамбы, а штормы в пять минут раскидывали скальные глыбы, уложенные
людьми-муравьями. Очень широко раскинулось рогервикское кладбище. Миних
сказал, вроде оправдываясь:
- Каторга, она и есть каторга... - Умевший тонко льстить, он бывал и
