В окне - страшное зарево: всю ночь пылал Кронштадт.
Утром пришла в столицу галера, осыпанная пеплом, офицеры доложили,
что пожар уничтожил 1300 зданий:
- Кронштадта нет! Все надо строить заново.
Хорошо, что отказала Миниху в деньгах для Рогервика.
- Эти полмиллиона дать морякам, - распорядилась Екатерина.
Кронштадт сгорел на пятый день после ее возвращения из Прибалтики.
Следствие о "шлиссельбуржской нелепе" было уже закончено. В подложном
манифесте Мировича она прочла о себе, что мужа извела ("опоен смертным
ядом"), что родственникам в Германии отправила 25 миллионов золотом и
"чрез свои природные слабости желала взять в мужья подданного своего
Григория Орлова, за что она конечно пред Страшным Судом никак не оправ-
даетца".
- Как-нибудь оправдаюсь... не твоя забота!
Духовенство предложило подвергнуть Мировича самой жестокой пытке, но
Екатерина яростно воспротивилась:
- При пытке Мирович скажет не то, что было, а то, что вам от него
слышать хочется. К тому же, - добавила она, - мученье дела не ускорит, а
напротив, замедлит. Пытаемый должен лечиться долго, чтобы на эшафоте в
целостном виде предстать...
Мирович и без пыток ничего не утаивал. Его спросили: кто надоумил по-
куситься на возмущение в Шлиссельбурге? Подпоручик сразу же указал на
гетмана Кирилла Разумовского:
- Вот его сиятельство сидит... с него и началось!
Разумовского это потрясло:
- Ах ты, ехиднин сын! Одумайся, паршивец...
- А не ты ли, граф, совет мне дал, чтобы я, с других молодцов примеры
беря, фортуну за чупрыну хватал покрепче?
О причинах, побудивших его к "нелепе", Мирович четко ответил в четы-
рех пунктах. Первый: хотел бывать в комнатах, где жила императрица, но
его туда не пускали. Второй: хотел танцевать во дворце и оперы слушать,
какие знатным персонам доступны, но в театр придворный тоже не попал.
Третий: не имел в обществе желанного почтения. Четвертый: по челобитьям,
поданным царице о нуждах своих, получал отказы с "наддранием", а это ему
обидно... Вяземский распорядился о приискании палача:
- Надобно конкурс устроить: кто ссечет разом голову с барана, того в
палачи и возьмем...
Место для казни выбрали на Обжорном рынке; старики в Петербурге поми-
нали лихое время кровавой Анны Иоанновны.
- Быть того не может, чтобы внове людям башки срубали! - говорили
они. - Драть - пожалуйста, а рубить - не...
22 года никто в России не видел публичной казни, и народ потянулся на
Обжорный рынок, высказываясь по дороге, что на эшафоте топором для стра-
ху побалуются, потом кликнут помилование и выдерут голубчика, как поло-
жено. Рыночной площади не хватило для собравшихся, зрители сидели на
крышах домов, толпились на мосту столь тесно, что там перила потрескива-
ли. Мировича привезли в карете, он был в епанче голубого цвета, низко
кланялся народу, легко и весело взбежал на эшафот. Склонив голову, вни-
мательно прослушал сентенцию о своих винах, затем крикнул:
- Все верно! Спасибо, что лишнего на меня не навешали...
Палач не заставил его страдать, обезглавив с одного удара. А когда
подхватил голову за длинные волосы, предъявляя ее для всеобщего обозре-
ния, площадь содрогнулась в едином движении массы народной. Единым сто-
ном отвечала толпа на казнь и разом повернулась, чтобы бежать прочь...
Стихийный порыв был настолько внезапен и силен, что мост задрожал, пери-
ла обрушились, а народ посыпался в реку. В самой гуще этой обезумевшей
толпы бежал молодой солдат с раскрытым в ужасе ртом - Гаврила Державин!
Когда же парень оглянулся, то увидел громадный столб черного дыма - эша-
фот уже горел, а вместе с ним навеки исчезло и тело казненного.
13. ВЕСЕЛЫЕ СВЯТКИ
Исподволь, незаметно и тихо, русский Кабинет начал заманивать евро-
пейцев на свои пустыри. По Европе уже разъезжали расторопные люди с
большими кошельками и хорошо подвешенными языками. На постоялых дворах,
в трактирах и на почтовых станциях они рассказывали невероятное:
- Россия - это совсем не то, что вы тут думаете. На Волге климат, как
в Бургундии или Провансе. Весной из Сибири прилетают уральские канарейки
величиной с ворону, они пьют росу из татарских тюльпанов, каждый из ко-
торых никак не меньше вот этой тарелки... Волга-это рай! Русская импе-
ратрица обещает вам полную свободу, никаких налогов и притеснений в ре-
лигии, она дает каждому на дорогу до Саратова по восемь шиллингов в сут-
ки... Такое счастье выпадает раз в жизни!
А осенью 1764 года элекционный сейм утвердил на польском престоле
Станислава Понятовского, в гербе которого красовался "золотой телец",
отчего поляки прозвали его "теленком". Он был первым из королей, короно-
вавшимся не в Кракове, а в Варшаве, и явился на элекцию не в рыцарском
панцире с мечом, а в обычном платье французского покроя. Древняя корона
Пястов оказалась слишком велика для его головы, пытались так и сяк укре-
пить ее на Понятовском, но стальной обод кувыркался, делая корону шу-
товской. Догадливее всех оказался сам король:
- Я становлюсь смешон! Скорее дайте мне ваты...
Корону на его голове укрепили с помощью ваты.
- Вот только сейчас, - призналась Екатерина Панину, - мой роман с
этим человеком подошел к финишу, и продолжения никогда не последует. Но,
боже мой, сколько отдано чувств...
Всегда сдержанная, она разрыдалась. Панин был поражен таким открове-
нием. Ему казалось, что в сердце императрицы уже не осталось места для
лирики, а все прошлое она умеет посыпать золой и прахом. Однако женщина
еще тосковала, и, может быть, даже не по Станиславу, а вообще по настоя-
щей большой любви, - это обрадовало Панина, ибо затеплилась надежда, что
"орлов шине" все же придет конец... Кичливый аристократ князь Репнин от-
бывал в Варшаву, чтобы управлять Понятовским на правах строгого референ-
та. Екатерина, опечаленная, проводила его словами:
- Король похож на красивую куклу. Не спорю, он умен, начитан и мно-
гознающ, его речь блестяща, человек он добрый, но слабый, и за ним необ-
ходим присмотр, как за ребенком...
По безлюдным дорогам скрипели санные обозы, ехавшие в Речь Посполи-
тую: Россия щедро одаривала поляков амуницией и порохом, пушками и
ружьями. Петербургский кабинет желал видеть Польшу соседкой сильною, но
обязательно дружественною. Петербург сам предложил Варшаве, чтобы
польская армия отныне была увеличена в два раза...
Вице-канцлер Голицын привел к Екатерине полузамсрзшсго и оборванного
музыканта ее оркестра - Генрика Новицкого, и она встретила бедняка при-
ветливо:
- Весьма сожалею, что вы не стали королем польским, хотя и уверена в
ваших высоких достоинствах. Ну что ж! Если не удалось в этот раз, попы-
тайте счастья в иную конвокацию...
Новицкого накормили, приодели, и вечером он уже сидел в придворном
оркестре, играя на мандолине - с вдохновением!
Генерал-прокурор Вяземский, входя в большую силу, порою даже не заме-
чал, что для Екатерины он вроде удобного веретена, на котором императри-
ца скручивала угодную ей пряжу. Впрочем, она всегда беседовала с князем
вполне радушно, доверительно:
- Не скрою, мне очень жаль, что давно не имею общества Разумовского,
но, думаю, он скучает по моему тоже. И хотя с гетманом мы друзья старые,
но самовластия на Украине не потерплю.
Переживая разлад, на компромиссы не шла, отлично понимая, что Кирилла
Разумовский в глубине души неисправимый придворный и скорее булаву гет-
мана к ее ногам сложит, нежели расстанется с ключом камергера. Запреще-
нием являться ко двору она сознательно его оскорбляла.
- Пусть помучается... Кстати, - напомнила Екатерина, - Петра Румянце-
ва вызвать до особы моей, и чтобы не мешкал сборами.
Вяземский сказал, что Разумовского, который любим на Украине, Румян-
цев, с его характером, никак заменить не может.
- Так не в гетманы же его прочу! А крутой характер Румянцева как раз
и надобен для дел тамошних...
Милая наперсница Прасковья Брюс явилась и напомнила:
- Като, сегодня банный день, а ты готова ль?
- Погоди. Меня ждет митрополит Платон.
В соседней комнате, возле незаконченной шахматной партии, императрицу
поджидал Платон, духовный наставник сына, дородный мужчина в соку, ума
великого, не любивший ее, о чем она хорошо знала. Платон как следует
продумал партию, сразу объявив шах. Екатерина прикрылась пешкою. Платон
сказал, что реконструкция Деламота в Зимнем дворце не везде удачна:
- Устройством для себя парной бани под сводами дворцовой церкви вы
допустили кощунство непростительное.
Екатерина свела губы в яркую вишенку.
- Меня в детстве однажды жестоко выпороли, когда я Лютера дураком
назвала, с тех пор ханжества остерегаюсь. И прошу вас в век просвещения
быть пастырем просвещенным.
- Мат! - объявил ей Платон.
- Ай-ай. А кого из игроков хороших еще знаете?
- Веревкина - нищего. Потемкин искусен.
- Веревкина от нищеты избавлю, он человек умный и забавный, очень
смешил меня. А вот Потемкин... какой Потемкин?
- Ваш камер-юнкер, государыня.
- Давненько я его не видела. Вы его знали?
- Еще на Москве дискутировали. Он у Амвросия Зсртис-Каменского
пятьсот рублей выцыганил, а отдавать - так нету его...
В бане графиня Брюс хлестала веником жилистое, абсолютно лишенное жи-
ра тело императрицы, сплетничала:
- Слыхала ль о Потемкине? Говорят, схиму принять вознамерился. Уже
давно от светской жизни бежал и заперся... Глаза-то у него, матушка, не
стало.
Екатерина выжимала от воды длинные волосы:
- Куда же его глаз подсвался?
- То ли выбили, то ли сам вытек. Окривел Голиаф прекрасный, и даже
нашего обхождения не надобно, одной просфоркой утешен...
После бани Екатерина сказала об этом Орлову.
- Не слушай Брюсиху! - отвечал тот. - Ячмень на глазу вскочил, а он,
лентяй, обрадовался, чтобы службой манкировать...
На коленях императрицы пригрелся кот. Вяземский застал ее пьющей чай,
голова Екатерины была повязана платком, на манер деревенской бабы. Вя-
земский доложил, что гетман булаву не отдает, упрямится. Екатерина сбро-
сила с колен мурлыкающего кота.
- А я тоже упрямая! - выпалила в гневе. - Таков уж порядок у меня:
что не начато, то не сделано. Но что начну, до конца доведу, хотя бы тут
костьми разлечься...
На пороге комнат предстал Алехан Орлов:
- Поздравляю всех: Россия плывет морем Средиземным!
- Браво, - отвечала Екатерина. - Кыс-кыс-кыс...
С улицы отчаянно провизжали полозья саней. Екатерина подошла к окну.
Зима выпала снежная. Петербург утопал в высоких сугробах. Через замерз-
шее стекло она разглядела возок, обитый для тепла войлоком, дверь рас-
пахнулась, наружу выставилась трость, облитая серебром, затем высунулась
нога в громадном ботфорте.
- Румянцев прибыл! - доложили императрице.
Она сорвала платок с головы, прихорошилась перед зеркалом:
- Его-то мне и надобно... Пусть идет.
Она приняла полководца в своих личных покоях, где они удобно располо-
жились в креслах-сервантах. Чтобы не зависеть от услуг лакеев, Екатерина
сама доставала из сервантов посуду и закуски.
- Вино будешь пить, Петр Александрыч?
- Коли дашь, отчего ж не пить мне?..
С хитрецой женщина начала беседу издалека:
- Поздравь царицу свою: наш фрегат "Надежда благополучия" под флагом
коммерческим пришел в Ливорно с товарами.
Румянцев оценил появление корабля в Средиземном море, которое доселе
было закрыто для мореходов русских.
- Виват! - сказал он, осушая чарку.
- Хорошо бы нам теперь заранее дороги в ханство Крымское проведать,
чтобы верные шляхи в степях иметь.
Румянцев отставил трость, взялся за холодную рыбу.
- Какие там дороги в степях ногайских! Посуди сама: остались тропочки
путаны, еще с походов Миниха намеченные. Ежели армию туда громоздить,
так все заново учиняй - с магазинов украинских, со сторожек запорожс-
