ких... Чистое поле перед нами!
- А на Украине смутно стало, - завела Екатерина о главном. - Гетман
шибко провинился. Старшина казацкая строптивость нам оказывает. Всяким
обозным, хорунжим да бунчуковым желательно господами стать, они там с
сала повзбесились, латифундии себе разводят, палаццо на хуторах строят,
будто маркизы версальские, а гайдамаки режут их заодно с шинкарями да
панами гоноровыми...
Румянцев еще не понимал, зачем она его вызвала.
- Вот еще анекдот! - со смехом сказала Екатерина, подливая ему водки.
- Столь избыточная довольством страна, при добром климате и плодородии
баснословном, в казну русскую ничего не дает, а Россия знай себе в Укра-
ину тыщи бухает, как в прорву ненасытную, и куда там все девается-ума не
приложу... Пей!
Генерал-аншеф выпил, но закусывать не стал.
- Говори, мать моя, чего тебе от Румянцева надо.
Екатерина сказала, что скоро объявит гетманство навеки уничтоженным,
а его решила сделать президентом Малороссийской коллегии и генерал-гу-
бернатором тех краев неспокойных.
- Когда укажешь в Глухов отъехать?
- Когда я вырву булаву из рук гетманских...
В ход была пущена тяжелая артиллерия - Панин!
- Жезл фельдмаршала, - объявил он Разумовскому, - заменит вам булаву
гетманскую. Государыня сохранит вам пожизненно содержание гетманское, а
в придачу к Батурину дает город Гадяч со всеми селами и хуторами... По-
думайте сами, граф, что двери Эрмитажа откроются для вас и вашей супруги
сразу же, едва вы разожмете пальцы, дабы выпустить из них булаву свою.
- И кто же ее подхватит? - спросил Разумовский.
- Как реликвия священная, пусть хранится в роду вашем.
- За все, что мы, Разумовские, для императрицы сделали, могла бы она
и добрее быть! Но теперь я вижу происки ее тайные: отняв булаву у меня,
она ее своему кобелю передаст.
- Кирилла Григорьич, умный ты человек, но сказал глупость явную. Гет-
манство не передается - оно истребляется!
- А что загвалтят в Сечи Запорожской?
- Для тебя более важен гвалт петербургский...
В конце года Разумовский сдался и был ласково принят Екатериною, но
при его появлении она уже не вставала. В канун святок, собираясь в Глу-
хов, пришел проститься Румянцев. Екатерина сказала ему, что война с тур-
ками неизбежна:
- Еще года два, и услышим клич военной трубы...
Лошади стыли у подъезда, закуржавев от морозного инея. Екатерина,
оказывая особую честь наместнику, проводила его до вестибюля, где уже
чуялось лютое дыхание зимы. Потом выскочила и на площадь - с непокрытою
головой; в прическе ее сверкал дивный персидский аграф, доставшийся в
наследство от Елизаветы.
- Не застынь, матушка, - сказал ей Румянцев.
- Сейчас побегу... Ну, поцелуемся!
Потом легко вспорхнула обратно по лестницам. Женщине исполнилось 35
лет - она была полна энергии и здоровья, ее не надо было еще подталки-
вать, напротив, она нуждалась в том, чтобы ее порывы сдерживали. "Слава
страны, - писала она в эти дни, - составляет мою собственную. Это и есть
мой главный принцип!"
...Где-то далеко отсюда притих ее Цербст.
Весело отпраздновали при дворе Рождество 1765 года, удалось растормо-
шить даже бегемота Панина, и Никита Иванович, заплетаясь толстыми чурка-
ми ног, плясал "барыню", взмахивая платочком, а вокруг него ходила впри-
сядку сама императрица. Телесно обильные статс-дамы плыли павами в хоро-
воде, распевая "Заплетися, плетень", фрейлины угощались костяничным мор-
сом, кавалеры играли с ними в бирюльки, Екатерина продулась в макао с
бывшим гетманом и расплатилась горсткою неотшлифованных бриллиантов.
Вдруг с шумом и визгом нагрянули дурашливые бабы в сарафанах и платках -
переодетые братья Орловы, громила Петр Пассек, "шпынь" Левушка Нарышкин
и прочие чудаки, которые всегда хороши, лишь пока трезвые... Далеко за
полночь токайское и пунши совсем уже развязали языки, фрейлина Олсуфьева
горько рыдала за колонною от безнадежной любви, а Екатерина, испытав
большое желание двигаться, заявила, что поедет кататься по городу.
- Морозище страшный, - отговаривал ее Орлов.
- Вот и хорошо... Едем!
На запятки саней запрыгнули Алехан с Григорием, лейб-кучер Никита
громко высморкался, кони с места пошли наметом, следом помчались зако-
ванные в латы кавалергарды с петушиными гребнями на касках. Сияла
большая лунища, мороз постреливал в деревьях, верный Никита, чуть
пьяный, спросил императрицу:
- Куды хочешь-то, матушка?
- А мне все равно сегодня - куда завезешь!
Петербург был на диво пустынен, в окнах догорали последние свечи,
утомленные праздником жители отходили ко сну, - кони рвали грудью во
мрак переулков, прямо в стынь, в ледяной звон, в пересверк инея... Ека-
терина повернулась к запяткам:
- Вы еще не закоченели там?
- Гони дальше, - отвечали Орловы, потирая уши.
От Смольной деревни сани вывернули в Конногвардейскую слободу, из-под
заборов сонно пробрехали сторожевые псы. Неожиданно Алехан тронул импе-
ратрицу за воротник шубы:
- Эвона дом твоего камер-юнкера.
- Какого?
- Потемкина...
Она дернула Никиту за кушак, чтобы остановился.
- Проведайте его, - наказала братьям.
Орловым не хотелось:
- Да спит он. Время позднее.
- Нет, не спит. Я вижу свет в одном окошке...
Под грузным шагом богатырей надсадно скрипел снег. С крыльца толкнули
двери - заперты. Стали барабанить - не отпирают. Алехан плечом своротил
двери с запоров. Братьев поразила запустелая нежиль в комнатах. Одинокие
свечи горели в поставцах.
- Эй, кто тут живой? Отзовись...
В белой рубахе до пят явился старец с распятием на шее. До пояса сви-
сала борода, а один глаз закрывала неопрятная тряпица. Орловы даже испу-
гались:
- Гришка, что ли? Неужели ты?
- Я, - отвечал Потемкин.
Алехан сорвал с его лба повязку:
- Э-е, брат, да ты и впрямь окривел...
Куртизаны потоптались, не зная что сказать.
- А мы не одни: матушка-государыня в санках осталась, ждет. О тебе
спрашивала. Не хочешь ли повидать ее?
- Уезжайте все, - внятно отвечал Потемкин.
Братья ушли. Екатерина спросила их:
- А где же мой камер-юнкер?
- Не вытащить! Глаза у него, правда, нет...
Они снова запрыгнули на запятки. Екатерина выбралась из саней. Орло-
вы, переглянувшись, разом ощутили, что в ней копится небывалое напряже-
ние-нервов, чувств, мыслей, смятения... Сделав шаг в сторону дома Потем-
кина, остановилась. Посмотрела наверх - на звезды. И, глубоко вздохнув,
вернулась к своим.
- Трогай, - сказала, упрятав нос в муфту.
Кавалергардские кони печатали лед копытами. Латы сверкали при лунном
свете. Деревья, осыпанные инеем, были прекрасны в эту ночь, как драго-
ценные кубки... Екатерина до самого Зимнего дворца не проронила ни еди-
ного слова.
ЗАНАВЕС
Над Архангельском слышался суховатый треск - в небе разыгралось по-
лярное сияние. Прошка Курносов, топором за день намахавшись, вечерами
постигал науку конторскую - чертежи делал, бухгалтерией занимался исп-
равно. Он любил такие уютные часы, любил слушать дядю Хрисанфа:
- А вот еще Иосиф Флавий писал о кораблях, бравших на борт по тыще
воинов с грузом - где нонеча суда такие? Калигула плавал на дворцах-ко-
раблях с бассейнами для купания и водопроводом, какого не то что в Со-
ломбале, но даже в Питерсбурхе еще не устроили... Да-а, многие тайны на-
шего дела утеряны!
В один из вечеров дядя чаю ему налил:
- Разрешаю и сахарком угоститься... Слышь ты! Скоро шестнадцать тебе.
Годы таковы, что пора о чине думать. В нашем осударстве человек без чина
- место свято, но пусто. Даже дворян бесчинных "недорослями" прозывают.
Выходи-ка ты на свою дорогу, стезю осваивай: в Питерсбурх надо ехать! Я
тебе два письма дам. Первое к земляку нашему Катасонову, он уже в ранге
маеорском служит. А коли нужда особая явится, спроси, где дом статского
советника Ломоносова... В ноги!
Прошка, чай оставив, брякнулся на колени.
- Пойдешь за обозом с трескою. Валенки кожею подстегни. Три рубля -
на тебе. В тулупчике не замерзнешь. Да готовальню не забудь...
Громадные мерзлые рыбины, раскрыв рты и выпучив глаза, поехали в па-
радиз империи, дабы исчезнуть в кастрюльках и на сковородках с кипящим
маслом. Грея у сердца готовальню, шагал Прошка за санями. Древний Онежс-
кий тракт уводил в чащобы, редко где продымит деревенька, из скитов на-
бегали дремучие отшельники - ловко и опытно воровали с возов рыбу. Лишь
за Каргополем тракт оживился; попался едущий барин, спешивший в родовое
поместье (начиналась подневольная крепостная Россия, какой Прошка не
знал в свободном Поморье). Ближе к весне приехали в Петербург; обоз с
рыбою растекся по рынкам столичным. Прошка отыскал Катасонова; кора-
бельщик был в черном английском сюртуке, голову его утеплял короткий па-
рик мастерового.
- Не до тебя мне сейчас, - сказал он парню. - Если хочешь, так пошли
вместе хоронить славу нашу.
- А кто помер-то?
- Ломоносов...
Прошку затолкали в громадной толпе, двигавшейся к Невской лавре. Кого
здесь только не было! В ряд с сенаторами шли студенты академические,
именитое купечество и нищие, врачи и архитекторы, скульпторы и актеры,
адъюнкты и архиереи, - казалось, толпа эта вобрала в себя все сословия,
все таланты, все бездарности, все самое светлое и все самое темное.
Шли за гробом Ломоносова лучшие друзья его.
Притихли, несчастные!
Шли за гробом Ломоносова злостные враги его.
Рыдали, счастливые!
Прошка на всю жизнь запомнил: когда стали зарывать могилу, кто-то
вдруг начал метать в нее горсти цветного бисера... Катасонов как верну-
лись с кладбища, так и запил горькую. Прошка не волновался: коли пьет,
так надо. На третий день, проспавшись, майор сказал:
- Сбирайся. Явлю начальству нашему... Ты к сроку приехал, парень: ны-
не корабли строят поспешно.
На саночках в одну лошадку добрались до Адмиралтейства, которым уп-
равлял генерал-майор флота Голенищев-КутузовСредний.
- А почему он средний-то? - спросил Прошка.
- Чтобы не путать: три брата, все Иваны, все в одном чине, и все на
флоте служат... Подтяни сопли, не шмыгай носом!
Удивительно, что большой начальник принял мальчишку сразу, выведал
знание терминологии, потом (как бы для дела), спросил: какое дерево кла-
дется в кницах между бортом и палубами?
- Свиль, - сказал Прошка, дивясь простоте вопроса.
- Свиль так свиль, - согласился генерал-майор. - Годок потрудись то-
пором у нас, потом я тебя, может быть, и на верфи Глазго отправлю ради
опыта нужного. Из каких людей происходишь ты?
- Сын крестьянский, из людей поморских.
- Нелегко тебе будет, сын крестьянский, наверх карабкаться. Круты на-
ши трапы корабельные, ох круты как... Что ж, напрасно обижать не станем.
Будешь хорош-и мы к тебе хороши будем...
Прошка был записан в первый чин "обученного тиммермана" (так звались
плотники флотские, могущие чертежи читать, с рейсфедером работать, набор
корабельный знающие). Вечерами в работницких мазанках полыхали печурки,
в котлах бурлилась каша со шкварками, от онучей и валенок отсыревших
тяжко парило. Приладив сбоку от себя лучину, Прошка отписывал на родину:
"Дражайший дядечка и мастер! Скучаю без лица вашего, охота речей умных
послушать. А живу я безо всякой прибыли, но зато успешно, возле кораблей
воинских. Питер - городок немалый и похож на Соломбалу, а товары тут до-
рогие, без пятачка и не думай напитаться. Вспоминаю почасту шаньги с мо-
рошкою и кота вашего помню. Когда в чины высокие выйду, я тоже котом об-
заведусь, и станем мы с ним по вечерам пить чай с сахарком кенарским..."
Прошка был послушным, но бить себя не давал:
- Я ведь из поморов - сам драться умею!
Однажды после работы майор Катасонов дал ему книжку французского аб-
бата Госта об искусстве морских эволюции:
