манный" одописец, который, не полезет на стенку, как это делал Сумаро-
ков, если она станет редактировать его стихи под общий хохот подвыпивших
картежников в Эрмитаже...
В один из осенних дней Потемкин проезжал по набережной, когда от Зим-
него дворца готовилась отъехать новая лакированная карета, в которую са-
дился Василий Петров, исполненный довольства. Был он горд, напыщен, при
золотой шпаге у пояса.
- Гляди на меня! Когда маменька умерла, я из дому только половичок
унес, на нем хуже собаки спал, в калачик свертываясь. Голодал, мерз,
страдал, а теперь... Теперь ты слушай:
Любимец я судеб! - опомнясь, я сказал, -
Во свете рифмослов так счастлив не бывал.
Я современных честь. Я зависть для потомства.
Что может выше быть с богинями знакомства?
Являясь, Муза смысл мне толчет во главу.
Екатерина деньги шлет и дарит наяву.
Потемкин не был завистлив, но сейчас поморщился:
- Пусть Муза втолчет в башку тебе, чтобы, в карете развалясь, не за-
бывал ты тех, которые с Охты пешочком бегают...
На Охте, нахлебничая у мачехи Печериной, бедствовал Василий Рубан - к
нему и ехал Потемкин с корзиной вина и закусок.
6. В ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЯХ
Граф Александр Сергеевич Строганов, человек настолько богатый, что
при дворе чувствовал себя полностью независимым, однажды за картами в
Эрмитаже завел речь: нет ничего сложнее в мире, утверждал он, чем уста-
новить правоту человека.
- Вчера на Охте огородница мужа топором зарубила. Вроде бы и преступ-
на она. Но посуди, Като: муж поленом ее дубасил, пьяный, с детьми на мо-
роз гнал, какое тут сердце выдержит? Нет, не преступление совершила жен-
щина, зарубив изверга, - напротив, Като, великое благодеяние для общест-
ва оказала она!
Екатерина напряженно смотрела в свои карты:
- Ты, Саня, справедливость не путай с правосудием, ибо справедливость
очень часто борется с юридическим правом. Закон всегда лишь сумма наи-
больших строгостей, в то время как справедливость, стоящая выше любого
закона, часто отклоняется от исполнения законности, когда в дело вступа-
ет призыв совести.
Строганов быстро проиграл ей партию в робер.
- Одного не пойму. Като, кого ты сейчас цитировала? Ну, будь мила,
сознайся - Блэкстона? Монтескье? Или... Ваньку Каина?
Екатерина раскрыла кошелек, черным испанским веером, на конце которо-
го сверкала жемчужина, загребла себе выигрыш.
- Саня, ты же знаешь, что я страшная воровка...
Но воровать так, как воровала Екатерина, тоже не каждый умеет. Бумаги
Ломоносова оказались на ее столе - подле трудов Беккариа, Монтескье,
Юма, Дидро; здесь же покоились толстенькие томики Энциклопедии. Абсолю-
тизм прост, как проста любая деспотия. Зато просвещенный абсолютизм сло-
жен. К этому времени сама русская жизнь, достижения ее мысли и западной
философии уже дали столько сырого материала, что Екатерина просто зады-
халась от его изобилия... Тайком от всех она сочиняла Наказ для состав-
ления Нового уложения законов. "Два года я читала и писала, не говоря о
том полтора года ни слова, последуя единственному уму и сердцу своему с
ревностнейшим желанием пользы, чести и счастия империи, и чтоб довесть
до высшей степени благополучия всякого..." А все, что она вычитала, об-
думала и перестрадала, - все чувства женщины, все побуждения монархини
она щедро бросила на алтарь всеобщего обсуждения ради единой цели: сох-
ранить и упрочить самодержавие![13]
"Правда воли монаршей", написанная кнутом и клещами палача, должна
была теперь преобразоваться в Наказ императрицы, дабы определить абсолю-
тизм уже не кровью, а едино просвещением писанный. Петр I указы об "об-
щем благе" завершал четкой угрозой - распять, четвертовать, языки отре-
зать, члены повыдергивать. Елизавета, дочь его, от батюшкиного "общего
блага" (изложенного выше) перешла к "матерному попечению" о благе под-
данных и только с кнутом не могла расстаться! Сложная эволюция "Правды
воли монаршей" завершалась сейчас в кабинете Екатерины, воплощенная в ее
Наказе, где на новый лад было писано: преступление следует "отвращать
более милосердием, нежели кровопролитием", а "слова никогда в преступле-
ние не вменяются".
Безжалостно обкрадывая мыслителей века, Екатерина тщательно отбирала
лишь нужное для нее самой, для условий, русской жизни, и статьи Наказа
ее не были безделицей! Ангальтское прошлое давно угасло в женщине, в па-
мяти не осталось ничего, кроме штопаных чулок, стаканов с пивом и шлаг-
баумов средь тюльпанов. Маленькую принцессу Фике ужасали колоссальные
раздолья России, но теперь императрица Екатерина II даже пространства
русские превратила в беспощадный аргумент для защиты самодержавной влас-
ти. Она писала в Наказе, что Россия страна обширная, а потому иной влас-
ти иметь не может... Статьи выстраивались в порядке:
11, Всякое иное правление не только было бы России вредно,
но и в конец разорительно"
12. Другая причина та, что лучше повиноваться законам
под одним господином, нежели угождать многим"
13. Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтобы
у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия
их направити к получению самого большого ото всех добра...
Графу Строганову она призналась дружески:
- Высеки меня, Саня, яко покорную рабу легисломании: единою лишь си-
лою образованного самодержавия осчастливлю подданных через опубликование
законов разумных.
Строганов был образован лучше Екатерины.
- У меня, - отвечал он ей, - вообще нет наивной веры в могущество за-
кона, в который так безмятежно верят нынешние философы. Самый праведный
из них наверху, достигнув низов, обязательно извращается, становясь
вредным для тех, на пользу которых он обращен... Ты неисправимая фокус-
ница, Като!
- Так высеки, высеки меня, - хохотала женщина.
Строганов был слишком занят женой, изменявшей ему с Никитой Паниным,
он был всецело поглощен собиранием картинной галереи; есть законы, нет
законов - граф великолепно мог обойтись и без них. Не так отнесся к На-
казу Никита Иванович Панин.
- То, что вы сделали, это... ужасно! - сказал он императрице. - Ce
sont des axiomes 'a renverser des murailles [14].
Ругая императрицу, он ругал, конечно, не столько ее, сколько тех ав-
торов, которых она нещадно обворовала. Григорий Орлов, не всегда понимая
желания Екатерины, посоветовал ей:
- Ты бы, Катенька, кому-нибудь еще показала. Я тебе в таких делах со-
ветчик дурной. А ты сгоряча нагородишь тут всякого, потом сама же не ра-
да будешь.
Но другие вельможи обрушились на Екатерину даже с яростью, и она по-
корно вымарывала статьи, редактируя себя без жалости (конфликтовать с
крепостниками не хотела!). Никита Иванович Панин сознательно подчеркнул
в Наказе фразу императрицы: "Нс народ существует для меня, но я сущест-
вую для народа".
- Вы неосмотрительны, - заметил он сухо. - Не уповайте на большинство
- большинство голосов не дает верной истины.
- Большинство, - согласилась Екатерина, - и неспособно породить исти-
ну. Большинство не истину, а лишь желание большинства показывает. Наказ
мой - это совет России, как жить ей...
Панину сам Бог судья. Иное дело - философы, которые не станут возра-
жать против плагиата. Пропагандируя в Наказе их же идеи, Екатерина нас-
тупала на больные мозоли деспотов и тиранов, далеких от понимания прос-
вещенного абсолютизма. Но был еще один человек в Европе, которого трудно
обмануть, - это прусский король Фридрих II, знавший философию века нем-
ного лучше Екатерины. Пересылая в Сан-Суси немецкий перевод своего Нака-
за, Екатерина сразу зажала королю рот суровой самокритикой: "Ваше вели-
чество не найдет тут ничего нового, для себя неизвестного; вы увидите
сами, что я поступила, как ворона в басне, сделавшая себе платье из пав-
линьих перьев..."
Екатерину навестил князь Вяземский, уныло сообщив, что Салтычиха
зловредная ни в чем не созналась. Уже доказано следствием, что уши она
отрывала раскаленными щипцами, на голову одной девки крутой кипяток из
чайника поливала, а под спальню любовника своего, майора Тютчева, когда
он вздумал на Панютиной жениться, она бочку с порохом подкатила, чтобы
взорвать обоих в ночь новобрачную. Все обвинения Салтыковой строились
лишь на показаниях крестьян, а дворяне (даже соседи Салтычихи) помалки-
вали.
- Один Тютчев признал всю правду о мучительствах.
Екатерина спросила - сколько лет душегубице?
- Она вашего величества на один годок моложе.
- Осталось последнее средство к сознанию: отвесть в застенок и на
преступниках показать ей все виды лютейших пыток.
- Это бесполезно, - отвечал Вяземский. - Салтычиха сама людей пытала
и стонов не устрашится. Надо ее пытать!
- Так откройте перед ней все врата ада, - наказала она.
Генерал-прокурор собрал со стола бумаги.
- И открою! - сказал он. - Есть у меня человек один неприметный, Сте-
паном Шешковским зовется, он еще при графе Шувалове в дикастерии тайной
усердствовал... Уж такого знатока анатомии, каков Степан мой, еще сыс-
кать надо! Он, бывало, легонько пальцем ткнет в человека, так тот криком
от боли исходится.
- А скромен ли твой Гиппократ застеночный?
- Мухи не обидит. Бога каждую минуточку поминает. По три просфорки на
дню съедает. Молчалив и опечален...
Она спустилась в парк, возле подола бежала тонконогая левретка. Ви-
це-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, сопровождая царицу в про-
гулке, заметил, что Екатерина утомлена.
- Да, князь, устала... Я сейчас в положении кухарки, у которой на
плите сразу несколько кастрюлек и не знаешь, за какую хвататься. Спешу
варить немало блюд разом.
Вслед за ними шагал Елагин, который сказал, что пообещать Дидро пен-
сию и не давать ее - это нехорошо, даже очень нехорошо. Екатерина резко
обернулась к своему паладину:
- Перфильич, ты помолчи, будь другом.
- А мне-то что, - бубнил Елагин, ковыляя следом. - Не я же пенсию су-
лил человеку - не от меня он и ждет ее...
Вице-канцлер сказал Екатерине, что посол Дмитрий Алексеевич Голицын
уже имел беседу с Дидро относительно скульптора:
- Конечно, нельзя не доверять вкусу Дидро, который обрел в Европе
славу лучшего знатока искусств, но выбор, сделанный Дидро для России,
меня настораживает.
- Кого же он предлагает?
- Этьенна Мориса Фальконе.
- Странно! Я даже не слышала о таком мастере...
На аллее, ведущей ко дворцу, показалась шестерка испанских лошадей,
которые, игриво пританцовывая, везли карету графа Строганова, и Екатери-
на издали помахала приятелю рукой:
- Саня, знаешь ли ты Фальконе?
- Понаслышке. - Строганов вытащил из кареты корзину с клубникой. -
Говорят, маркиза Помпадур была охотницей до его психей и амуров. Обна-
женные женские фигуры Фальконе таят в себе массу скромной чувственности.
Но знаменитый Пигаль терпеть не может Фальконе. - Граф протянул императ-
рице самую крупную Ягодину. - Это тебе, Като! Всю дорогу мучался, глядя
на нее, как бы самому не съесть... ешь скорее, пока не отняли!
Екатерина повернулась к вице-канцлеру:
- Тогда я ничего не понимаю. Надобно, чтобы посол запросил Дидро, чем
оправдывает он свой выбор. Я очень плохой знаток искусств, но даже я
чувствую, что от статуэток женского тела невозможно перейти к созданию
монумента величественного.
Корзину с клубникой поставили на траву, все стали есть ягоды, но Ела-
гин держался поодаль, и Строганов окликнул его:
- Перфильич, а ты чего букой стоишь?
Лакомясь клубникой, Екатерина рассмеялась:
- Елагин разводится со мною, яко с непорядочной женщиной. Я на весь
мир растрезвонила, что обещала Дидро пенсию...
- И не даете ее! - подал издали голос Елагин.
- Я еще не все вам сказал, - доложил Голицын, - Фальконе уже пятьде-
сят лет, но у него юная ученица, она же его и натурщица. Эта девка ни за
