говый агент Екатерины по закупке произведений искусства для столичного
Эрмитажа.
Русский посол князь Дмитрий Алексеевич Голицын уселся поудобнее и
спросил Дидро, где же его библиотека.
- Она выше - на пятом этаже.
- Не тяжело ли в ваши годы бегать наверх?
- Врачи говорят, что тяжело...
Дмитрий Алексеевич извинился перед ученым за столь долгую задержку с
высылкой из Петербурга пенсии:
- Очевидно, государыня занята.
- О! Пусть она не волнуется напрасно...
Голицын сказал: императрица спрашивает, каковы причины, заставившие
остановить выбор на Фальконе.
- Фальконе я ставлю выше Пигаля, - был ответ.
- Так! - сказал дипломат. - Но вот у меня в руках ваша же статья, в
которой вы браните Фальконе за декоративность манеры, за отсутствие вку-
са и банальность темы, за склонность к драпировкам и никчемной символи-
ке... Сможет ли этот человек выковать торжественный монумент, достойный
величия России?
- Вы все сказали? - спросил Дидро.
- Да, - Голицын откачнулся в глубину кресла.
Дидро извлек из буфета бутылку с вином. Посол выждал, когда философ
выпил три рюмки подряд, потом запечатал вино и спрятал бутылку обратно в
буфет, заперев дверцу на ключик.
- Итак, - бодрее заговорил Дидро, - Пигаль достиг совершенства, а
Фальконе еще не достиг его. Но для России я рекомендую не Пигаля, а
именно Фальконе, ибо этот человек способен к взлетам небывалым. Он груб
и нежен, он суров и мягок, деликатен и жесток. В нем бездна ума и
чувства пропорции... Давно зная Фальконе, я уверен, что он способен соз-
дать нечто великое!
- С вашего изволения, так и отпишу в Петербург.
- Пожалуйста, - отвечал Дидро. - Но должен предварить вас (а вы пред-
варите Петербург), что Фальконе - человек сложный, упрямый и капризный,
как положено быть гению. С ним трудно иметь дело! Он равнодушен к приз-
нанию в потомстве, зато страшно ревнив к мнению современников... Добрый
отец, но сын от него сбежал. До безумия любил женщину, но заморил ее.
Бедняжке Мари Колло нелегко с этим старым ворчуном. Но зато Фальконе -
честности удивительной. Я спрашивал многих мастеров Парижа, во сколько
они оценили бы создание монумента для Петербурга, и они, словно сгово-
рившись, запрашивали полмиллиона франков. Фальконе же сказал, что все
сделает за двести тысяч - такова его скромность.
- Чувствую, - сказал Голицын, поднимаясь из кресла, - мне осталось
самое трудное: уговорить мадмуазель Колло.
- А мы навестим Фальконе вместе, - ответил Дидро...
Фальконе чем-то напоминал Вольтера, особенно улыбкою тонких губ, сло-
женных в саркастическую складку. Голицын и Дидро сразу же стали просить
мастера брать за работу дороже:
- Императрица даст вам и триста тысяч франков.
- Никогда! - отвечал Фальконе, взмахивая молотком. - Остальные сто
тысяч пусть выплатят мне тем, что не станут мешаться в мою работу, а
невмешательство для казны ничего не стоит.
Голицын предъявил ему контракт:
- Вы согласны закрепить его сразу?
- Да! Но... - И Фальконе показал глазами на двери.
В соседней комнате плакала худенькая женщина в черном платье; Голи-
цын, как опытный сердцевед, красноречиво высказал массу аргументов в
пользу того, чтобы девушка ехала в Россию:
- Поверьте, Петербург засыплет вас заказами...
Он понял, что Колло (на вид несчастная, замученная жизнью) не рискнет
покинуть мастера в его одиночестве. Вернувшись к Фальконе, посол спросил
его, имеется ли у него план.
- Распростертая над бездной рука царя - и больше ничего! Но эта рука
пришла мне в голову сразу... я уже измучен ею.
Голицын обратил внимание на два бюста Дидро: один из них сделал сам
Фальконе, другой исполнила Колло.
- Оба они прекрасны! - высказался Голицын.
- Со мною не надо быть дипломатом, - ответил скульптор...
Дидро заговорил, что простертой руки мало:
- Вы покажите Петра, который гонит перед собой варварство с полураз-
метанными волосами, накрытое звериными шкурами. Варварство, оборачива-
ясь, еще грозит герою, но уже попрано копытами его коня. Пусть я увижу
любовь народов, простерших длани к Петру, осыпая его благословениями. А
сбоку пусть лежит могучая фигура, олицетворяющая Россию, которая наслаж-
дается спокойствием и довольством. А потоки светлой воды струятся из
расщелин камня...
Фальконе, орудуя молотком, быстро и ловко в куски раздробил бюст Дид-
ро, ударяя его по голове. Голицын закрыл лицо руками:
- Боже, зачем вы это сделали?
- Я разбил свой, худший, оставив лучший - Колло!
Затем он резко обратился к Дидро с выговором:
- Я же просил - не мешать! Петр сам по себе - сюжет, и он не нуждает-
ся в атрибутах, объясняющих его дела потомству. Не надейтесь, дружище,
что я окружу памятник решеткой, ибо не желаю видеть героя сидящим будто
хищник в клетке. А если надо будет защитить монумент от врагов или су-
масшедших, то я надеюсь, что в Петербурге всегда найдутся бравые часовые
с ружьями...
Контракт был обговорен за четверть часа. За стеною плакала несчастная
женщина, без которой Фальконе был бы совсем одинок.
- Пусть хоть ничтожная слава, но она была у меня в Париже. Сейчас я
похож на Курция, кидающегося в пропасть... В русской столице я обрету
одно из двух - позор или бессмертие!
С этими словами Фальконе подписал контракт.
На улице Дидро спросил князя Голицына:
- Вы убедились, какой это сложный человек?
- Я этого не заметил. Самый обыкновенный гений...
В конце 1766 года Фальконе с Колло прибыли в Петербург; мастер ожидал
встретить здесь нечто вроде дымного кочевья варваров, а перед ним возник
красивейший город Европы. Было уже холодно, падал снег, тонкие сиреневые
дымы струились в небе. Передавая императрице корреспонденцию из Европы,
скульптор сказал, что желал бы, по поручению Дени Дидро, говорить с нею
наедине:
- Мое известие будет касаться лично вас...
8. РАЗРУШЕНИЕ МИРА
Павлу было уже двенадцать лет, ум ребенка проснулся, глаза смотрели
на мать чересчур серьезно. В долгие зимние вечера, наслушавшись разгово-
ров об отце, которого братья Панины сознательно окружали ореолом рыцарс-
кого мученичества, Павел подолгу стоял у окон... Что мерещилось ему там,
в снежных буревых вихрях? Может быть, мстительная тень Петра III в белом
плаще прусского офицера, подобная той, что в мрачных галереях Эльсинора
являлась и принцу Гамлету? Никита Иванович уделял великому князю внима-
ние лишь во время обеда, да и то в веселой компании, где мужчины напере-
бой обсуждали придворных женщин, рассказывали пикантные анекдоты, от ко-
торых мальчик катался по коврам, а однажды был застигнут над листанием
Энциклопедии, в которой он силился найти объяснение слову "любовь"...
Недавно возникла сцена между сыном и матерью. Павел отказался ужинать
в ее кругу, где преобладали громкие голоса Орловых; Екатерина прикрикну-
ла, что лишит его прав на престол.
- И не надо мне его! - ответил сын. - Я уеду в Голштинию, где меня
все любят и где я стану герцогом... как и мой отец!
Когда утром Панин пришел с докладом, она сказала ему:
- Вот как вы замечательно воспитали мне сына...
Панин отделался поклоном. Екатерина, отойдя к зеркалу, исправила злое
выражение лица на доброе. Потом спросила: правда ли, что в театре Варша-
вы спектакля не начинают, пока в ложе не появится князь Репнин?
- К сожалению, так, - ответил Панин.
- Значит, тетива натянута... Аристократ кичливый, его поведение недо-
пустимо, оно может оказаться губительным и для нашей гибкой политики на
Босфоре...
Панин затих в кресле, давая ей выговориться.
- Что-то у нас не так, - переживала императрица. - Мы же не ковыря-
лись еще в голове Фридриха и не знаем, какой там суп варится. Кажется,
князь Репнин уже допустил ошибку в делах варшавских, и я теперь боюсь,
как бы она не стала непоправимой...
Панин тяжко вздыхал. Екатерина думала: так ли уж надобен "Северный
аккорд" с опорою на страны лютеранские?
- Ближе всех нам Пруссия, да и той веры мало. Я подписала договор с
Англией, но только торговый. Возникни война с турками - и мы останемся в
изоляции, а значит, весь "Аккорд" летит к чертям, не имея никакого прак-
тического смысла... Сознайся, Никита Иваныч: кто надоумил тебя на созда-
ние этой комбинации?
Панин, сильно покраснев, напрягся в кресле:
- Государыня! Не ломайте с трудом созданное.
- Сломать можно, что сделано, а коли не сделано, так и ломать нечего.
"Аккорд" реальной силы иметь не может, и вот тебе подтверждение: случись
беда на юге, на севере Швеция подымется - тогда как? Два фронта - не
один фронт. Дурные предчувствия у меня, Румянцев пишет, что Украина дав-
но неспокойна... Разве могу я догадаться, откуда грянут первые выстрелы?
Иногда ей бывало очень неуютно на русском престоле. Все пути-дороги в
Германию отрезаны, порою она даже задумывалась: правильно ли отказала в
чувствах Понятовскому? На худой конец, могла бы стать королевой
Польши... Она заговорила снова:
- Я вот о чем спрошу, Никита Иваныч: прилично ли великой державе Рос-
сийской крохоборствовать в Германии, имея под эгидой своей Голштинию,
которая нам славы никакой не прибавит?
- Но это же наследственное владение вашего сына! Король английский
Георг не брезгует, владея Англией, иметь Ганноверское княжество на мате-
рике... Одумайтесь, ваше величество!
Екатерина указала отдать Голштинию Дании:
- За это пусть Дания подарит нам десять кораблей...
Этим широким жестом она лишила сына последних связей с Германией, из
суверена Голштинии она превращала Павла в своего верноподданного, кото-
рый целиком зависел от ее самодержавной власти. Панин это понял. В при-
емной он повидал Чичерина.
- Ну, как она сей день? - спросил полицмейстер.
- Злая... По причине отказа Руссо поселиться в Гатчине. Ему, видишь
ли, климат наш не по нраву. Мне он тоже не нравится, но я смирился-жи-
ву... Мы, русские, не от климата помираем!
В окна дворца сыпануло крепким морозным снегом.
Страшная метель бушевала и над Потсдамом...
- Как все мертво, безжизненно и призрачно! Сан-Суси даже не узнать -
это, скорее, кладбище, заметенное сугробами.
Трепетно дымили свечи в шандалах, освещая глубину королевской библио-
теки. Король спросил Финка фон Финкенштейна:
- Вы ничего не слышали о русских домнах на Урале? Англичане уже пос-
лали туда шпионов, но они безвестно пропали в лесах.
Друг детства короля Финк был теперь его министром.
- Обращаю ваше внимание: Екатерина своего посла Репнина купает в зо-
лоте, а наш варшавский посол Бенуа хуже нищего и лишь по великим празд-
никам ездит за один грош на дохлых клячах.
- Пусть так останется, - сказал король. - И пусть другие кидают в
польский котел все больше мешков с золотом, а мы, Финк, отделались орде-
ном Черного Орла...
На столе лежало письмо Екатерины, украшенное оттиском ее личной печа-
ти: розовый куст, вдали виден улей с девизом: полезное, Фридрих загово-
рил о Понятовском: ученый мир потерял в нем мужа просвещенного, но зато
Польша обрела посредственного короля. Финк сказал, что русские, кажется,
зовут Радзивилла из эмиграции, чтобы он оказал сопротивление антирусским
конфедерациям. Фридрих задул свечи. В потемках проступил узкий, как бой-
ница крепости, софит высокого окна, заметенного снегом.
- Слушайте меня внимательно, Финк: мой союз с Екатериною - тактичес-
кая передышка, а Никита Панин отъявленный фантазер: его "Северный ак-
корд" - наивная утопия. Наш альянс - вынужденная мера как для России,
так и для меня. Но в дальнейшем весь ход прусской истории следует пе-
рестроить фронтом к югу.
- Уж не собираетесь ли вы?..
- Собираюсь! Правда, пока жива Мария-Терезия, союз с Веною для меня
нереален. Эта старая воровка еще продолжает рыдать от моих колотушек. Я
бил Австрию и могу бить дальше! Зато вот ее сын - Иосиф... Впрочем, -
