шивала, как идут дела, на что веселый француз отвечал неизменно:
- В основном я выкидываю ваши стенки в окна.
- Браво, маэстро, фора!..
Дипломаты собирались в Аудиенц-камерс, чистый свет струился через вы-
сокие окна, отражаясь в лаковых плитах драгоценного паркета. Облачив-
шись, Екатерина вышла из опочивальни в "Светлый кабинетец", отсюда она,
как актриса перед выходом на сцену, послушала через кулисы, о чем рас-
суждает ждущая ее публика...
Турецкий посол внушал послу шведскому:
- России с Пруссией всегда удобно продраться к полякам. Петербург
станет ратовать за угнетенных православных, а Берлин истощит себя в хло-
потах за лютеран, притесняемых католической шляхтой... Удивляюсь! У вас,
в странах христианских, одна кость на всех - Христос, но глодаете вы ее
каждый на свои лад.
Неожиданно берлинский посол Виктор Сольмс сказал австрийскому послу
Мерси д'Аржанто:
- Вы меня, кажется, толкнули, граф?
Екатерина услышала злорадный смешок цесарца:
- С чего бы безмятежной и богатой Австрии толкать Пруссию, которая
шатается от слабого дуновения зефиров?
Екатерина присела, заглянув в щелочку.
- Уж не рассчитывает лн Вена, что если вы собьете меня с ног, то мой
великий король вернет вашей императрице Силезию?.. Господа, - взывал
Сольмс к коллегам, - прошу всех засвидетельствовать, что посол Марии-Те-
резии ведет себя крайне непристойно по отношению ко мне, послу короля
Пруссии.
- Извините, я ничего не видел, - сказал посол Швеции.
- Я тоже, - отодвинулся французский атташе Беранже.
Броско сверкнул аграф в чалме посла Турции:
- Христианская дипломатия вводит новые приемы зондирования обстановки
- толчками и пинками. Я напишу об этом моему султану Мустафе, мудрость
которого погружает вселенную в глубочайшую скорбь от собственного неве-
жества: пусть он посмеется! Но где же русская императрица, которая сей-
час поддаст нам дыму?
Турецкое выражение "поддать дыму" равнозначно русскому "напустить ту-
ману". Екатерина расставила руки, и камергеры вложили в них скипетр и
державу. Она подмигнула Панину:
- Пусть открывают двери. Сейчас поддам дыму...
С высоты трона она сделала заявление для Европы:
- По кончине короля польского Августа Третьего возникли при дворах
различных лжи нескладные, якобы мы намерены, соглася себя с королем
прусским, отнять от Речи Посполитой провинции некоторые и оныя меж собой
разделить. Такие лжи нимало не заслуживают нашего просвещенного уваже-
ния... Да и нет в том нужды, - договорила Екатерина, - чтоб стараться о
расширении границ империи Российской: она ведь и без того пространством
своим необозрима!
- Ну, - непонятно к чему буркнул Сольмс.
Императрица удалилась в соседние комнаты, где слуги накрыли кофейный
прибор на две персоны - для нее и Панина.
- Никита Иванович, я нигде не сбилась?
- Если б все умели держаться, как ваше величество...
Екатерина закусила горчайший кофе пти-фуром.
- До времени, пока Понятовский короны не восприял, не станем спешить,
союз наш с Пруссией скрепляя. Лучше я завтрева "Ироду" треклятому пошлю
курьера с арбузами астраханскими...
Раздался грохот: это весельчак Деламот разломал очередную растрелли-
евскую стенку. Простор нужен, простор!
Когда посол Долгорукий доставил арбузы в заснеженный СанСуси, король
выбрал самый крупный, подбросив его к потолку.
- Что может быть мудрее вашей справедливой монархини, которая одной
рукой раздаст арбузы, а другой наделяет коронами счастливых любовни-
ков... Не перестаю удивляться!
Опережая события, Фридрих переслал Понятовскому прусский орден Черно-
го Орла, обычно даваемый лишь царствующим особам.
6. НУЖДА ВО ВНИМАНИИ
Екатерина уже не одну ночь мерзла на улицах, сама себя презирая: им-
ператрица российская, она, как последняя мещанка, стерегла в подворотнях
загулявшего муженька, и даже не мужа - любовника! Лейб-кучер перебрал в
руках заледеневшие вожжи:
- Эх, матушка ты моя! Вожу я вот тебя по трактирам разным и думаю: до
чего ж ты у нас на любовь невезучая. С первым своим не ладила, да и вто-
рого нашла не сахарного...
- Помолчи хоть ты, Никита, - ответила Екатерина.
Наконец из подъезда дома Неймана выкатилась на мороз пьяная ватага
гвардейцев и актрис итальянской оперы. Екатерина сжалась внутри саней,
боясь, как бы ее не признали за гулящую бабу из Калинкиной деревни. Ор-
лов грузно плюхнулся в сани подле нес. Никита был кучер опытный - сразу
нахлестнул лошадей.
- Катя, - начал тискать ее Орлов, - душа моя. Рада?
- Пусссти, варррвар... пахнет! Пфуй...
Вот и Зимний - приехали. Орлов занимал комнаты в первом этаже, над
ними располагались покои императрицы, их соединяла винтовая лестничка.
На пороге своих комнат женщина сбросила шубу, меховая шапка полетела
прямо в циферблат "рокамболей".
- Уже два часа ночи! - разрыдалась она. - Ты нагулялся, пьяница, те-
перь будешь спать до обеда. А я в пять утра должна сидеть за делами...
Что ж ты делаешь со мною, проклятый?
- А кто во всем виноват? - повысил голос Орлов. - Если бы пошла под
венец со мною, все было бы у нас иначе...
Екатерина схватилась за голову:
- Только не устраивай мне сцен ревности! Даже лакеи давно спят. Дай и
мне наконец поспать хотя бы эти последние три часа...
В пять утра (за окнами еще темнота) новый генерал-полицмейстер Чиче-
рин заставал Екатерину с первой чашкой кофе в руках, возле ног ее гре-
лась собачонка, следовал доклад о базарных ценах. Самое насущное - хлеб,
дрова, мясо, треска. В случае повышения цен Екатерина сразу приказывала:
- А куда смотрит полиция? Если кто вздумает продавать хоть на копейку
дороже, таких наживщиков штрафовать жестоко...
Полицейскими мерами она удерживала стабильность цен на столичных рын-
ках. Затем явился генерал-прокурор Вяземский, и она спросила, как дви-
жется следствие по делу Салтычихи.
- А никак! Истину в открытии зверств своих Салтычиха загородила от
правосудия тушами свиными, бочками с маслом коровьим, гусями да утицами
жирными, позатыкала рты мешками с мукою, а иным судьям на Москве даже
крыши железом покрыла.
- А ты на что, князь? Узнай, правда ли, будто Салтычиха груди женские
отрезала, жарила на сковородках и ела их с любовником своим Тютчевым?
Поторопись: мне казнь над этим извергом необходима для внедрения спо-
койствия в государстве...
Пришел и вице-канцлер Голицын, сообща рассуждали, как жестоко разру-
шено финансовое равновесие страны. Уже сама стоимость металла, вложенно-
го в деньги, превышала ту ценность, которая на монетах была обозначена.
От этого абсурда Россия терпела неслыханные убытки: стоило рублям по-
пасть за рубеж, как их пускали в переплавку, и тогда полученный металл
давал иностранцам прибыль более ощутимую, нежели наличие русской валюты.
Екатерина сказала, что остался последний выход - деньги бумажные.
- Ассигнации? - перепугался Вяземский.
- Да. Где вот только бумаги взять?
Голицын напомнил, что в Красном Селе фабричку содержит англичанин Ри-
чард Козенс, но бумагу он выпускает только писчую.
- Вот и хорошо, что фабрика подальше от столицы: проще тайну хранить.
Передайте Козенсу, чтобы сразу начинал опыты.
- Ах, ваше величество! - вздохнул вице-канцлер. - Неужто вы полагае-
те, что найдется такой олух на Руси, который бы медь или серебро согла-
сился на бумажки менять?
- Привыкнут, князь. Люди ко всему привыкают...
К полудню, когда она уже была измотана до предела, появлялся румяный
и здоровый Гришка Орлов, сладко потягиваясь:
- Похмелиться мне, што ли?
Екатерина пыталась увлечь фаворита своими заботами. Не так давно она
издала манифест, призывая народ заселять пустующие черноземы за Волгою,
где трава росла выше всадника, где скакали миллионные табуны диких лоша-
дей и тарпанов. Но Россия встретила ее призыв гробовым молчанием: кре-
постное право удерживало людей за помещиком, за привычным тяглом. Не бы-
ло людей, где взять их?
Екатерина сунула в руки фаворита книгу:
- Изучи трактат маркиза Мирабо об умножении народном!
Этим она привела Гришку в игривое настроение:
- Каким способом народ умножать, и без маркиза хорошо знаю. А ежели
ты позабыла, так я тебе сейчас напомню...
Гибко извиваясь, словно змея, она ловко выкрутилась из его сильных
объятий, треснула Орлова книгою по лбу:
- Читай, балбес! Хоть что-нибудь делай...
Томик Мирабо оказался заброшенным за канапе.
- Ломоносов писал об умножении народном лучше маркиза! Вот послушай,
каким побытом можно степи заволжские заселить: "Мы в состоянии вместить
в свое безопасное нсдро целые народы и довольствовать всякими потребами,
кои единаго только посильнаго труда от человсков ожидают..." Подумай,
Катя!
Но сам-то Ломоносов не пришелся ко двору.
Из разноцветных кусочков смальты он составил мозаичный портрет Григо-
рия Орлова, понимавшего то, чего порою не могла понять Екатерина. Да и
сам-то фаворит императрицы напоминал ученому мозаику, собранную из час-
тичек добра и зла.
Блажен родитель твой, таких нам дав сынов:
Не именем одним, но свойствами орлов!
Будем знать: в сложном времени и люди сложные...
Ученый болел. Он был одинок. Яркая звезда Ивана Шувалова закатилась:
меценат уехал вояжировать вдали от родины, ибо с Екатериной не ладил. А
жестокий век имел свои законы: ни поэту, ни ученому без мецената не про-
жить. Особенно тяжело, когда нет поддержки при дворе... В эту трудную
для Ломоносова пору Григорий Орлов протянул ему руку, и ученый не отверг
искреннего пожатья всемогущего фаворита.
Была уже весна 1764 года. Иван Цильх, шурин Ломоносова, открыл бутыл-
ки с английским портером и удалился на цыпочках. Орлов с Ломоносовым го-
ворили о картинах из русской истории, которыми граф хотел украсить свои
дворцовые антресоли. Фаворит был при шпаге, Ломоносов не расставался с
палочкой. Его полные губы все чаще складывались теперь в усмешку - почти
трагическую. Орлов разбирал на столе "продуктовые" карты Отечества: эко-
номика занимала ученого, на каждый продукт заводил он особую карту. Рос-
сия была хлебной, льняной, лапотной, рогожной, хомутовой, квасной, сер-
мяжной, пеньковой, медовой, пряничной, вениковой, меховой и рыбной...
Орлов встал и прошелся гоголем:
- Хорошо бы матушку к тебе залучить.
- Скушно ей у меня покажется.
- Веселить - моя забота, - засмеялся Орлов.
- Она не ты, - ей пива не набулькаешь.
- Щами угости! Непривередлива-все ест...
Ломоносов расправил на груди халат, расшитый анютиными глазками,
поскреб пальцами бледную грудь.
- На балкон бы, - сказал. - Покличь слуг.
Тело отекло, ноги опухали, ходил с трудом.
- А мы сами! - сказал Орлов и, легко оторвав кресло с Ломоносовым от
пола, бережно вынес его на балкон.
Перед великим мудрецом РОССИИ пробуждался весенний сад. Вздрагивая
крупным телом, повторял он как бы в забытьи:
- Жаль... очень жаль... не все успел...
Прощаясь, он просил не забывать о Леонарде Эйлере:
- На русских хлебах вырос, а в Берлине сейчас, ежели слухам верить,
ему живется несладко: король-то прусский - сквалыга!
Орлов отъехал ко двору - исполнять свои "функции".
Любитель чистых муз, защитник их трудов,
О взором, бодростью и мужеством Орлов!
В крещенские морозы фаворит заливал бомбы водою, выбрасывал их на
улицы и радовался, как ребенок, когда ночью они громко взрывались. Он
перепортил шелковые обои в спальне Екатерины, пытаясь извлечь из них
электрические искры. Наконец, громадный запас электричества он обнаружил
в самой Екатерине - голубые искры сыпались из ее волос, когда она расче-
сывала их в темноте, а между простынями ее постели слышалось легкое пот-
рескивание. Екатерина сделала его генерал-фельдцейхмейстером и теперь не
