заборы подгнившие были замаскированы ельником и можжевельником. Войска
равнялись шеренгами, а пушки выпаливали столь звончайше, что в ушах воз-
никала нестерпимая ломота. Екатерина, стоя в открытой карете, кланялась
народу на все четыре стороны. Кланялась недаром: народ встретил ее с
унизительным равнодушием, и это сразу заметили послы иноземные. Ночью
кто-то сорвал портрет Екатерины с триумфальной арки, утром полиция по-
добрала его из грязи, он был разорван и растоптан.
Екатерина просыпалась от криков под окнами:
- Виват император Павел, ура - Петровичу!
Разве это сын? Это - соперник...
Театральными подмостками стала для Федора Волкова вся Москва...
Народ оповестили заранее, чтобы шел на Басманные, Мясницкую и Покров-
ку, где в машкерадном действе узрят люди русские всю гнусность пороков и
усмотрят признаки добродетели. Из афишек печатных москвичи сведали, что
после явления "Торжествующей Минервы" будут "разные игралища, комедии
кукольные, гокус-покус и разные телодвижения..." Старики молодых спраши-
вали:
- Мил человек, а кто така Минерва-то будет?
- Минерва-стерва. Гляди сам... видать, баба.
На целые две версты растянулась многотысячная процессия пересмешни-
ков, дударей и комиков. Первой протащилась хромающая на костылях Правда,
затасканная по судам, где ей глаз подбили, и эта несчастная Правда во-
локла на себе разломанные в тяжбах весы Фемиды. А за Правдою ехали сытые
и веселые судьи-взяткобравцы, бодрыми голосами они восхваляли пользу
взятокакциденций:
Пусть мошенник шарит - не велико дело!
Срезана мошонка - государство цело!
Герольды, идущие подле, внятно объясняли народу, что акциденции суть
взятки, а из яиц гнилостных, на которых сидят неправедные судьи, сейчас
вылупятся зловредные гарпии (сиречь - гады).
Ехали чиновники-крючкотворцы, жрали ветчину, бужениной ее закусывая.
Они сыпали в народ семя злое - семя крапивное!
А те, кого они обжулили себе в прибыль, двигались следом, показывая
народу свои кошельки опустевшие:
- Зрите, человецы российски: во как в судах обирают!
Важные бюрократы пронесли знамена с надписями:
СЕЙ ДЕНЬ ПРИНЯТЬ НЕ МОГУ -
ЗАЙДИ ЗАВТРЕВА
Оголтело плясали на морозе рогатые сатиры:
Шум блистает, дурь летает,
Хмель шатает, разум тает,
Наглы враки, сплетни, драки -
Все грызутся как собаки.
По-ми-ри-тесь!
Рыла пьяны пожалейте -
Не де-ри-тесь!
Невежество ехало на ослах, а фурии на верблюдах.
Явилась символика раздоров и семейных несогласий: ястреб, терзающий
голубицу, паук, сидящий на жабе, голова кошки с мышью в зубах, лисица,
давящая курочку. Явилась новая надпись:
ЭТО ДЕЙСТВИЕ ЗЛЫХ СЕРДЕЦ
Хор исполнял слова "Ко Превратному Свету":
Который на пример недавно был в заплатах,
Но, став откупщиком, живет теперь в палатах.
В карете сидя, он не смотрит на людей,
Сам будучи своих глупее лошадей.
На козлах и свиньях прокатились румяные Бахусы, они играли на бряцал-
ках и тамбуринах, везли корзины с виноградом. Винные откупщики (все, как
на подбор, краснорожие) выглядывали из бочек, которые катили по Москве
пьяницы.
Пьяницы были с синими носами, пели гнусно:
Отечеству служим мы более всех!
И более всех мы достойны утех.
А вы оцените нашу тягу к вину -
Мы пополняем пьянством казну!
В громадной люльке провезли Глупость Старую. Глупость играла в куклы
и сосала из рожка манную кашку, а шустрая девочка стегала старую розга-
ми.
- Так ей, дуре! - смеялся народ московский.
Шли продувшиеся картежники, проповедуя мораль:
Картежные игры тревожат наши дни,
Отъемлют нужных слуг от общества они.
Наконец из переулка выехали натуральные добродетели: Аполлон, играя
на лире, беседовал с Музами, шествовали старцы в белых хитонах, венчан-
ные лаврами... Везли на колеснице крепостную девку Агафью, изображавшую
Минерву Торжествующую, и была та Агафья обликом разительно схожа с самой
императрицей, глядящей на нее сверху...
Глаза двух женщин нечаянно встретились!
ЗАНАВЕС
Екатерина наблюдала за карнавалом из балкона-фонаря в доме Ивана Бец-
кого; внутри балкона было тепло, в гуще померанцевых трельяжей сладостно
распевали канарейки. Екатерина, сидящая в окружении посланников, выслу-
шивала их похвалы талантливой постановке народного спектакля. Неожиданно
явился камергер Лев Нарышкин и сообщил: польский шляхтич Генрик Новиц-
кий, что играет на мандолине в придворном оркестре, просится в Польшу.
- Я обойдусь и без его музыки, но мне любопытно, отчего он рвется на
родину. Пригласите его сюда...
Новицкий явился, дав при всех искренний ответ:
- Дни Августа Третьего, курфюрста саксонского и короля польского, уже
сочтены. А я шляхтич польский, и потому я тоже обладаю правом не только
участвовать в выборах нового короля, но могу и сам быть избранным в ко-
роли Речи Посполитой...
Посланники рассмеялись над этим "я тоже":
- А если Польша не пожелает видеть вас королем?
Новицкий отвесил персональный поклон Екатерине:
- Тогда я вернусь к вам и займу то место, которое сейчас оставляю.
Надеюсь, вы не отвергнете меня и мою мандолину?
- Никогда! - пылко ответила Екатерина. - Я вас приму обратно... Что
ж, поезжайте в Варшаву, и, если станете королем, я буду издали любить
вас, как своего брата. А если со мною что-либо случится в России, вы ко-
ролевской милостью не отвергайте меня с моими жалкими способностями в
искусстве...
Екатерина таинственно замолкла, и дипломаты наперебой стали умолять
ее, чтобы она не скрывала свой талант от общества. Екатерина подняла над
висками тяжелые локоны:
- Смотрите! Я умею шевелить ушами...
Одно ухо ее осталось недвижно, а второе задвигалось.
Дипломаты дружно аплодировали императрице:
- Бесподобно! Кто еще из монархов Европы так может?
В это время она уже твердо решила, что королем в Польше сделает Ста-
нислава Понятовского!
Нет, она никогда не забывала, что он тоскует по ней в Варшаве; впро-
чем, Понятовский и сам не дал бы ей забыть о себе, - с бестолковой
яростью юнца поляк рвался обратно в ее объятия. Сразу же после переворо-
та между ними возникла переписка, опасная для обоих: польское панство не
терпело Понятовского, а за Екатериною следили братья Орловы; один неос-
торожный шаг мог привести к гибели любовников, разлученных временем и
расстоянием. Их переписка напоминала море в том месте, где сталкиваются
два течения - холодное с теплым, там всегда возникает бурление вод, клу-
бятся туманы, чайки накрикивают беду крушений.
Первое письмо в Варшаву императрица начала словами: "Убедительно про-
шу вас не спешить приездом сюда... Здесь все полно опасности, чревато
последствиями". Екатерина ясно дала понять, что она уже несвободна, что
при ней Орлов, которому она обязана престолом, а Станислава она корону-
ет, - яснее сказать нельзя! При этом она пользовалась тайным шифром, но
Понятовский путал все шифры, пугая женщину своей неосторожностью... Из
Варшавы долетало нечто похожее на стон: "Ах, зачем вам делать меня коро-
лем? Как вы не можете понять, что я хотел бы видеть ваше прекрасное лицо
на своей подушке..."
Екатерина послала ему денег, надеясь, что он притихнет. Она писала,
что в России сейчас время, схожее с временами Кромвеля: "Знайте, что все
проистекло из ненависти к иностранцам... Я должна соблюдать тысячи при-
личий и тысячи предосторожностей. Пишите мне как можно реже или лучше
совсем не пишите". Но Понятовского было не удержать. "Так ли уж умен он,
как я о нем думала? - рассуждала Екатерина наедине. - Я предлагаю ему
корону Речи Посполитой, а он согласен променять ее на мою постель". С
явным раздражением она отвечала: "Вы читаете мои письма недостаточно
внимательно. Я же вам сказала и повторила не раз, что, если вы появитесь
в России, я подвергнусь крайним опасностям". Екатерина была права: Орло-
вы могли уничтожить Станислава с той же игривой легкостью, с какой они
разделались с ее мужем. "Вы отчаиваетесь? - спрашивала она Понятовского.
- Я удивлена этому, потому что в конце концов всякий рассудительный че-
ловек должен покориться обстоятельствам".
Понятовский продолжал рваться в ее объятия.
- Наконец, это невыносимо! - вспылила Екатерина.
Она решила одернуть его как следует. "Итак, - начинается ее последнее
письмо, - вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже на протяже-
нии шести месяцев, это то, что если вы появитесь здесь, мы будем убиты,
оба... "Переписку с Понятовским она вела через французских курьеров ба-
рона Брстейля. Но последний курьер был зарезан на большой дороге с целью
ограбления, и Екатерина пришла в ужас от того, что ее письмо может
окольными путями попасть в руки Панина, а от него-к Орловым...
Екатерина резко оборвала переписку (и письма Понятовского не сохрани-
лись, ибо осторожная женщина их рвала, а письма Екатерины уцелели, пото-
му что непонятливый мужчина, покрывая их страстными поцелуями, аккуратно
хранил до конца жизни).
Станислав Август Понятовский закончил утренний туалет.
Три знатные варшавские красавицы (Потоцкая, Любомирская, Оссолинская)
предстали перед ним наподобие трех античных богинь - Геры, Афродиты и
Афины...
- Всему есть предел терпения! Даже наши мужья знают, что мы сгораем
от любви к вам, а вы... о, как вы жестоки!
- А разве я Парис? - спросил Понятовский, рассматривая через линзу
истертый динарий времен Каракаллы.
Женщины сказали, что согласны даже на суд Париса.
- Мы мирно договорились между собою, чтобы вы сами вручили яблоко од-
ной из нас - той, которая вам кажется милее. Вы только посмотрите - раз-
ве мы не достойны любви?
- Я тронут до слез, - отвечал Понятовский, - и не нахожу слов, чтобы
воспеть вашу неземную красоту. Но ни одна из вас к любви меня не скло-
нит, ибо я дал себе обет безбрачие.
Гера, Афродита и Афина заволновались:
- О, матка боска, как можно так себя наказывать?
- Я люблю женщину и останусь ей вечно верен.
- Кто эта негодница? - оскорбились богини. - Мы угостим ее такими
вафлями, что у нее завтра же вылезут все волосы! Мы дадим ей полизать
такого вкусного мороженого, от которого она покроется мерзкими прыща-
ми...
Понятовский любовался красотою древней амфоры.
- Это... русская императрица! - сознался он, опустив взор, и тень от
его длинных мохнатых ресниц легла на лицо.
Богини возмутились таким неосторожным выбором:
- Как? Что вы нашли хорошего в этой ангальтинке? Где были ваши глаза,
не заметившие ее острого подбородка, вроде вязального крючка, как можно
целовать ее рот, который не шире куриной гузки? Вы чахнете в Варшаве без
любви, а любая торговка лимонами на Старо-Мясте расскажет вам, что импе-
ратрица в Петербурге не ведет себя как весталка...
- Стоит нам встретиться, - ответил Понятовский, направляя через окно
трубу телескопа на двух дерущихся собак, - и наши чувства заново озарят-
ся светом бессмертной любви.
Решительнее всех оказалась Оссолинская.
- И такого простофилю Чарторыжские прочат нам в короли? - воскликнула
она. - Да какой же это будет король, если из трех самых лучших красавиц
Варшавы не выбрал ни одной?..
Они его покинули, презирая. Потом явился итальянский живописец Мар-
челло Баччиарелли. Взмахивая рукавами широких одежд, он поставил неокон-
ченный холст.
- Я забыл, граф, как вы вчера сидели.
- Вот так, - начал позировать ему Понятовский.
- Прекрасно! Тогда продолжим.
- Но мне скучно сидеть без дела.
- Позовите чтеца, а мы послушаем.
Явился чтец графа Понятовского.
- Что вам угодно слушать? - спросил он, кланяясь.
- Прочтите мне то место старых посполитых хроник, где запечатлено
пророчество о неизбежном разделе Польши, которое сделал в тысяча
шестьсот шестьдесят первом году на сейме круль Ян-Казимир, этот счастли-
