вый любовник Нинон де Ланкло...
Чтец декламировал ему на кованой латыни:
- Придет время, и Московия захватит Литву, Бранденбургия овладеет
Пруссией и Познанью, Австрии достанется вся Краковия, если вы, панство
посполитое, не перестанете посвящать время межусобной брани. Каждое из
этих трех государств пожелает непременно видеть Польшу разделенную между
собою, и вряд ли сыщется охотник, чтобы владеть ею полностью...
Марчелло Баччиарелли тонкой кистью выписывал на холсте нежные и розо-
вые губы будущего короля.
- Кстати, - спросил он, - тут мелькнуло имя Нинон де Ланкло, но, пом-
нится, Ян-Казимир закончил жизнь не в ее объятиях.
Понятовский, красуясь, жеманно позировал живописцу.
- Да, - отвечал он, любуясь игрою света в камнях фамильных перстней,
- наш круль обменял божественную Нинон на самую веселую прачку Парижа -
на Мари Миньо.
- Вот так всегда и бывает с королями, - засмеялся Баччиарелли, - вся
их возня с короною заканчивается в прачешной, где они разводят синьку и
выжимают чужие простыни...
По туго натянутому холсту щелкала кисть итальянского мастера. С улицы
раздавался лязг клинков - это насмерть рубились два пьяных ляха, один с
Познани, другой из Краковии. Кареты, треща колесами по булыжникам, ста-
рательно объезжали дуэлянтов, чтобы не мешать им разрешать споры - у ко-
го жена моложе, у кого жупан краше, у кого меды крепче...
Ох, Польша, Польша - несчастная любовь моя!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Конфликты
Что начертано предопределением, сбудется. Не
говори, что ищущий мало старается. Покорись
начертанному на скрижалях предопределению.
Придет тебе назначенное, и ты сам все узнаешь.
Абдулла-бен-Ахмет-Несефи ("Светоч")
1. ПОЛМИРА ЗА ОДИН РУБЛЬ
Соломбала - остров напротив Архангельска, там столица корабельщиков
русских; в половодье скотину загоняют на кровли домовые, улицы становят-
ся каналами, как в Венеции, начинается карнавал на шлюпках - мастеро-
во-матросский, чиновно-штурманский! И архангелогородцы, втайне завидуя
веселым островитянам, глядят, как мечутся над Соломбалою фальшфсйеры,
как взлетают к небу брандскугели, и судачат меж собою вроде бы осуди-
тельно:
- Ишь гулены какие! Хоть бы верфь не спалили...
Стоят на слипах корабли недостроенные; с соседнего острова Моисеева
издревле машет крыльями мельница, пилящая доски для деков палубных. А по
берегу Двины - чистенькие конторы с геранями на окнах, с мордатыми
бульдогами на крылечках, на вывесках писано: office; гулом матросской
гульбы и бранью на языках всего мира несет от мрачных сараев, украшенных
надписями: taverne. Русские называют иноземцев "асеями" (от I say - слу-
шай!), а те зовут русских "слиштами" (от присказки - слышь ты!).
Из этого проветренного мира вышел Прошка Курносов, сызмала освоивший
три нужные вещи - топор, весло и рейсфедер.
- Не Прошка, а Прохор Акимыч, - говорил о себе отрок...
Привольному детству в Соломбале отводилось лишь десять лет, а потом
мальчики шли с топорами на верфи - учились! Но розгами поморы своих де-
тишек не обижали. Русский Север не изведал крепостного права, его лесов
и болот не поганило монголо-татарское иго; Поморье извечно рождало сво-
енравных сынов Отечества, ценивших прежде всего ученость и волю вольную.
В сундуках бабок хранились древние книги, поморы верили, что Илья Муро-
мец жил, как все люди живут, а Василиса Прекрасная - это не сказка.
Здесь смыкалась Россия новая с Русью старой - еще былинной, но к сказа-
ниям о Садко в подводном царстве прикладывалась четкая геометрия Евкли-
да... Как высоко плыли белые облака!
Прошка повиновался дяде Хрисанфу, ведавшему браковкой леса для вер-
фей. В конторе дядиной бревенчатые стенки завешаны чертежами многопушеч-
ных "Гавриила", "Рафаила", "Ягудиила" и "Варахаила" (строенные в Солом-
бале, эти корабли решали громкую викторию при Гангуте). Дядя аккуратно
хлебал чай, завезенный англичанами, над ним висела клетка с попугаем,
купленным у голландцев, подле дяди жмурился на лавке его любимейший хол-
могорский котище, уже не раз покушавшийся на важную заморскую птицу.
- Мяу, - сказал Прошка коту и почесал его.
- Пшшшш... - отвечал кот, ловко царапаясь.
- Животная умней тебя и сама к тебе не лезет, - сурово сказал дядя;
он был расстроен письмом из Петербурга. - Пишет мне тиммерман столичный,
будто Михаила Василич болеть начал. Где бы тебе с Ломоносова примеры
брать, а ты еще с котом никак не наиграешься... Ведь голландского-то так
и не осилил!
- Так я же аглицкий, дядечка, знаю.
- Этим-то в наших краях даже кота не удивишь...
Вечером у дяди собрались знатные мастера Архангельского адмирал-
тейства - Амосов, Портнов, Игнатьев и Катасонов, а Прошка прислуживал за
столом, разговоры умные слушая. Корабельщики матерно избранили графа
Александра Шувалова, который свою монополию на вырубку северных лесов
уступил англичанину Вильяму Гому: необозримые леса трещали теперь под
топором иноземным, топором беспощадным. Гом устроил верфь на Онеге,
быстро собирал корабли, которые увозили лесины в Англию, но обратно не
возвращались... Наконец гости обратили внимание и на Прошку:
- Не ты ли, малец, сын Акима Курносова, которого цинга на Груманте
дальнем сожрала? - Грумантом звался Шпицберген.
- Я. Спасибо дядечке - учит и кормит.
Дядя пригласил кота на колени, гладил его:
- Стыдно сказать, господа мастеры: племянник мой до сей поры дожил, а
голландского так и не постиг... Во, лодырь!
- О чем нонешняя молодежь думает? - дружно заговорили корабельщики. -
И как можно без голландского обойтись, ежели весь термин морской на гол-
ландском основан? Нам без голландского-как ученому без латыни... Сколько
ж лет тебе, бестолочь худая?
- Тринадцать уже. - И Прошка заплакал.
- Ништо, - сказал дядя, кота за столом семгою ублажая. - Вот ужо! Это
еще не слезы - скоро будут ему подлинные рыдания...
Весною отвел он Прошку на голландский трамп, грузивший бочки с шен-
курской смолою. Дядя Хрисанф ударил по рукам со шкипером на уговоре, а
племянника рублем одарил:
- Что останется - вернешь. И пока голландского не осилишь, в Соломба-
лу лучше не возвращайся... не приму!
Прошка стал юнгой: подай, убери, брось, подними. Полгода проплавал на
трампе в морях северных, пока не заговорил по-голландски (а рубль, заши-
тый в полу куртки, берег). Его высадили в Ливерпуле, где больше надежд
на попутное судно. Ютился мальчишка в доках, по харчевням чужие объедки
пробовал. Однажды зашел в гаванский хауз - погреться. К нему сразу под-
сел черт одноглазый, выкинул перед ним кости.
- Ноу, - отказался играть с ним Прошка.
- А нож у тебя, сын пушки, длинный ли?
- Не из пушки я выскочил. А нож - во!
- Да с моим сравню, не короче ли? - И нож отобрал. - Клянусь невыпи-
тым джином, - засмеялся он, - ты еще не лакал "гаф-эндгаф" с сырыми яй-
цами. Выпей, и тогда верну тебе кортик.
Жалко было терять нож, Прошка выхлебал горячий, как чай, джин с яй-
цом. Язык с трудом повернулся в обожженном рту:
- Мне бы в Архангельск... я ведь-слишта!
...Он валялся на палубе, рядом с ним мчались волны. "Продал меня од-
ноглазый, продал, псина паршивая!" Враскорячку подошел боцман и огрел
его "кошкой" с крючками. Началась служба. Язык команды был сбродный, а
чаще слышалась трескотня по-испански. Жили в форпике, похожем на ящик.
Под кубриком лежали известковые плиты, впитывая в себя мочу и блевотину.
От бочек с водою разило падалью, пробовали ее кипятить, но вода воняла
еще гаже. Нарастала яростная жарища, будто корабль спешил прямо в пекло,
и юнга спросил соседа по койке: куда плывем?
- За живым шоколадом, - тихо ответил тот...
Матросы были бездомной сволочью... Из-за каждого куска дрались, ножа-
ми резались, еду воровали. Прошка впервые в жизни увидел моряцкую казнь:
убийцу на сутки привязали (лицо в лицо!) к трупу, потом, обняв свою
жертву, он с криком полетел за борт - только вода взбурлила, сделавшись
красной: акулы! Заодно со всеми голодранцами Прошка тянул упругие шкоты,
хрипел черным ртом:
Еще не бывал я на Конго-реке,
Дернем, парни! Дернули...
Там жмет лихорадка людей в кулаке.
Дернем, парни! Дернули...
Ночью, подобрав паруса в рифы, вошли в большую реку, стали загру-
жаться "живым шоколадом". Негров укладывали в твиндекс рядами, будто по-
ленья в печку. Подняли паруса - понеслись в океан. Мертвых негров никто
не видел: их выкидывали за борт еще полуживыми, и теперь акулы приткну-
лись рылами к самой корме корабля, будто свиньи к сытной неиссякаемой
кормушке.
Но однажды пайлот (штурман) вызвал юнгу к себе, велев ему очистить
мышеловки. Прошка загнал пойманных крыс в парусиновый мешок, через плечо
пайлота глянул в карту: черта курса тянулась к Америке (это был
"мидл-пассиж" - знаменитый маршрут работорговли). Офицер треснул
мальчишку кулаком по зубам:
- Не смей подглядывать в карты... вон!
Прошка выкинул за борт тяжеленный мешок с визжащими от страха крыса-
ми. Вдалеке едва забрезжил неизвестный корабль. Матросов "кошками" и
свистом разогнали по мачтовым реям - ставить все, все, все паруса. Но
вдруг заштилело. С громким хлопаньем "заполоскали" триселя. Со страшной
высоты формарса Прошка видел, как поникли паруса и на догонявшем их фре-
гате. Но там из бортов проворно выставились большие черпаки весел.
- Уж не пираты ли? - испугался Прошка.
Рядом с ним, вцепившись в снасти, висел старый бывалый матрос с отре-
занным в пьяной драке ухом... Он крикнул в ответ:
- Англичане! В этом-то и беда наша, щенок...[7]
Прошка скатился по вантам. Ядро вдребезги разнесло релинги, чья-то
жаркая кровь, ударив в лицо, ошпарила юнгу, будто в него плеснули кипят-
ком. С губительным треском, разрушая фальшборты, фрегат короля навалился
на судно. Морская пехота прыгала на палубу с саблями. Короткий окрик -
шеи капитана, пайлота и боцмана мигом обвили пеньковые "галстуки". Ужас-
ный вопль резко оборвался, когда они повисли над бездной, вровень с бес-
сильно хлопающими парусами... Мальчишка невольно взмолился:
- Святый Никола, сбереги меня, сиротинушку!
Построив команду, англичане каждого третьего вешали без разговоров.
Реи украсились гирляндами покойников. Прошка оказался вторым. Негров так
и оставили в твиндеках, а матросов загнали в трюмы. Раз в день давали
"потаж" - варево из объедков победителей. Недели через две люки раздраи-
ли, и все разом ослепли: райский город празднично сверкал на берегу -
Гавана! Здесь англичане всех подряд перепороли плетьми, и Прошка вылетел
прямо в этот блаженный пахучий кубинский рай... Огляделся. Мраморные
дворцы, прекрасные сеньориты верхом на осликах. Прошка зашел в харчевню.
Толстущая мулатка с цветком в зубах расхохоталась:
- Мальчик, почему у тебя такие белые волосы?
Прошка уже научился понимать испанскую речь:
- Это потому, донна-белла, что я приплыл из такой страны, где мно-
го-много снега, а он белее вашего сахара...
В гамаке качался янки в штанах из красной замши.
- Как мне выбраться отсюда в Архангельск?
- Впервые слышу о таком городе, - ответил янки.
Спасибо ему: он заказал яичницу с креветками, угостил Прошку и ромом,
потом дал дельный совет:
- Отсюда в Россию никогда не выберешься. Впрочем, попробуй на испанс-
ком галиоте добраться до Кадикса или лучше, приятель, плыви сразу в Ка-
наду, где англичане колотят французов, там бывает немало кораблей из Ев-
ропы... Скажи, ты когда-нибудь стоял ли ночью у штурвала, ведя корабль
по компасу?
- Дело нехитрое. Могу и по звездам.
- Хочешь, я возьму тебя до Нью-Йорка?
- Простите, сэр, я не знаю такого города.
- Но оттуда до Канады - раз плюнуть.
- Пошли, - согласился Прошка...
На американском судне, перевозившем шерсть, юнга впервые попробовал
