тывать граждан на положительных видах, то есть ли грех в том, чтобы ли-
тература воспитывала добро в людях, описывая явления отрицательные? Так
делал Фонвизин, так делал Новиков, так поступал и Радищев...
- Зуб ноет! Дергать, што ли? - скулил Потемкин.
Крамольная книга Радищева была им прочитана. И теперь она, гонимая и
проклятая, валялась на диване светлейшего в Яссах. Ее свободно читали
все кому не лень, от руки переписывали и распространяли. Может, Потемкин
нарочно оставлял ее на диване? Может, и не считал ее пагубной? А может,
он поступал так назло самой матушке Екатерине?..
Екатерина ожидала ответа. Потемкин ответ дал.
Но его отзыв о книге Радищева выглядел странно!
На все укоризны и гневы царицы противу автора Потемкин выражал уве-
ренность, что Екатерина не станет преследовать Радищева: "Я прочитал
присланную мне книгу. Нс сержусь. Рушеньем Очаковских стен отвечаю сочи-
нителю. Кажется, матушка, он и на Вас возводит какой-то поклеп? Верно, и
Вы не понегодуете. Ваши деяния - Ваш щит!". Получить такое письмо от По-
темкина было для Екатерины как оплеуха от лучшего друга.
- Радищев бунтовщик хуже Пугачева, - говорила она. - Исполнен заблуж-
дений французских, желающий привесть народ к неповиновению начальству.
Это есть первый подвизатель революции в России! Он мартинист опаснее да-
же Новикова, гнездо которого на Москве давно уже разорить бы надобно...
По всей стране уходили в подполье масонские ложи. Екатерина сама про-
читывала списки ученых и литературных обществ, многих масонов стали
преследовать, их высылали в глухую провинцию.
Только офицеров флота она не тронула:
- Что с них взять? Они и без того уже на галерах...
А служба на галерах приравнивалась к каторге!
Перед отбытием в Варшаву Булгакова просили представиться Платону Зу-
бову.
- А разве он служит по Коллегии дел иностранных?
- Не иностранных, а странных. Но так надо...
Фаворит принял заслуженного дипломата в неглиже. При этом он сидел в
кресле, засунув в нос палец.
- Надеюсь, мы с вами поладим, - сказал он. - Тем более секретарем по-
сольства в Варшаве мой друг - Франц Альтсстл.
- Вы ставите вопрос или утверждаете свой тезис?
- А как ты сам думаешь? - улыбнулся Зубов...
Насиловать свою натуру Булгаков не стал: он повернулся и вышел. Без-
бородко был явно угнетен небывалым и скорым усилением Зубова... На про-
щание он сказал:
- Во мне уже не нуждаются. Скоро я стану посылать к подъезду Зимнего
дворца свою пустую карету, а сам останусь сидеть дома. Отсутствие кареты
у подъезда еще могут заметить. Но вряд ли заметят теперь мое отсутствие
в кабинете государства...
Варшава. На кострах в Познани еще сжигали молоденьких "ведьм", варив-
ших кисель на воде из костелов, а здесь, в Варшаве, упивались речами о
шляхетской свободе. В этом хаосе мятежного словоблудия сохранял спо-
койствие Феликс Щснсны-Потоцкий, волочившийся за "прекрасной фанариот-
кой". Страстно влюбленный в нее, он - по ее внушению - держался "русской
партии", в своем имении Тульчине охотно принимал Потемкина и Суворова...
Булгакову было неприятно узнать, что госпожа де Витт собирается покинуть
Варшаву, и он пытался удержать ее в этом Вавилоне:
- Куда вы? Щснсный готовит вам рай в Умани.
- Ах, что мне Умань! - отвечала красавица. - Я уже взяла однажды кре-
пость Хотин, а теперь спешу на штурм Измаила...
На улицах Варшавы вихрилась пылища за каретами, из цукерен пахло ва-
нилью, улыбки нежных пани были очаровательны, сабли звенели, а король
Станислав был надломлен. При встрече с Яковом Ивановичем он проклинал
королевскую жизнь:
- Я был первым человеком в Польше, соорудившим громоотвод - над своим
дворцом. Но, спасенный от молний небесных, бессилен я отражать грозы
земные... Что вы со мною делаете? - вырвалось у него из груди со стоном.
- Ваша императрица даже не отвечает на мои письма. Король я или не ко-
роль? Если ваши петербургские вундеркинды не могут спасти Польшу от хао-
са, так не лучше ли мне довериться берлинским графоманам?..
Все это не предвещало Булгакову ничего доброго. Повидавшись с марки-
зом Луккезини, он сказал ему:
- Если Пруссия укрепила свои бранные мышцы субсидиями из Англии, то я
советую графу Герцбсргу помнить даже во сне: не один Питт в британском
парламенте-существует еще и мощная оппозиция Питту... Вы, конечно, мар-
киз, с большим остроумием помалкиваете сейчас о том, что вам нужны Торн
и Данциг.
- Зачем они нужны нашему королю?
- Вот именно-заключил Булгаков язвительно. - Зачем вам Торн и Данциг,
если ваш король пожелал теперь и... Варшаву!
Дипломат - всегда шахматист, играющий на нескольких досках. Нельзя,
сидя в Варшаве, видеть только то, что творится в Польше, события сейма
надо связывать с интригами Берлина, Лондона, Вены и... даже плюгавой Ми-
тавы! Булгаков не сразу понял, что секретарь посольства, венецианец
Франц Альтссти, уже сделался тайным агентом Платона Зубова...
- Не кажется ли вам, - сказал ему Булгаков, - что революция во Фран-
ции не есть наказанье господне для России, напротив, милый Франц, я по-
лагаю, что она поможет нам разрешить внешние проблемы.
- Что для этого надо? - вытянулся Альтссти.
- Первым делом надо отозвать из Берлина нашего посла Максима Алопеуса
и сослать его в Илимский острог, как человека, продающего графу Герцбер-
гу мои тайные донесения.
- Он масон, а граф Гсрцберг тоже масон.
- Но русский посол, даже если он масон, не имеет права поддерживать
прусские интересы - в ущерб интересам России.
Это было первое условие Булгакова, о котором Альтести известил Петер-
бург. Второе условие было гораздо важнее:
- Я бы не отворачивался от революции во Франции, а вступил бы в союз
с революционною Францией, - сказал Яков Иванович. - Якобинцы ввели сей-
час в моду новое выражение: алтарь Отечества. Так вот, милейший Франц, я
напишу императрице свое мнение и после этого могу сложить голову на ал-
тарь Отечества...
Екатерина призывала его: пока длится война, действовать осторожно,
больше наблюдая. Предельно честно Яков Иванович дал ей понять, что бер-
линские политики ждут ее смерти, чтобы затем - уже при Павле - воца-
риться и в русской политике, как они воцарились здесь, в Варшаве, а тог-
да послом в Петербурге окажется все тот же проклятый маркиз Луккезини,
давно брызжущий на весь мир славянства гадючьим ядом...
Альтести доложил Булгакову, что Луккезини вчера собрал чемоданы и
укатил в Рейхенбах, где на границе с Австрией собралась мощная прусская
армия и куда срочно выехал прусский король, выбравшийся из омута алко-
гольной депрессии.
- Но позволит ли ему Питт напасть на Австрию?
- Нет, - ответил Булгаков, - Англия пихает Пруссию на войну, но сама
же войны боится. Питт не желает видеть Пруссию балтийской державой, Питт
сам желает владеть Балтийским морем... Все проиграют, кроме России!
- Пардон, а кто же будет платить за битые горшки?
- Польша, - очень точно напророчил Булгаков...
Булгаков написал Екатерине, что вражде Европы империя Российская
должна противопоставить союз с революционной Францией.
- Да, да! - убежденно говорил он. - Альянс с Парижем, каким бы он ни
был, оживит русскую политику, зато он свяжет по рукам и ногам Англию,
все недруги разом подожмут хвосты, как подзаборные шавки... Если сейчас
Екатерина согласится с моими планами, значит, она воистину великая госу-
дарыня. Если же она отвергнет мои планы, значит, она только слабая и
старая женщина, утешенная слабой любовью ничтожного Платона Зубова...
И об этом Альтести тоже сообщил Платону Зубову!
Екатерина была предельно возмущена.
- Слушай! - сказала она Безбородко. - Не ошиблись ли мы, посылая в
Варшаву Булгакова? Ты посмотри, что он мне тут предлагает. Чтобы я сдру-
жилась с парижскими жакобинцами!
Сиятельный "визирь" мямлил, вздыхал, перетоптывался, а чулки на его
ногах по-прежнему свисали складками. Графу Александру Воронцову он дру-
жески признался:
- Булгаков очень сильный политик! Только такой политик и способен
предложить России то, что может ее спасти. Но союз с Францией некоро-
левской уже невозможен для Екатерины...
- Так что же будет? - спросил Воронцов.
- А вот то и будет, что Булгакову свернут шею...
Владычица миллионов рабов, императрица уже сама превратилась в жалкую
рабыню субтильного наглеца с тонким язвительным ртом, с крохотными руч-
ками барышни, даже летом упрятанными в муфту, с визгливым голосом кап-
ризного крикуна. Женщину одолевали сейчас ненависть к Франции и любовь к
Зубову, процесс над Радищевым и упорное молчание Потемкина в Яссах.
Светлейший писал все реже, жаловался на сильные боли, забывал датировать
письма, одно из них, словно в насмешку, Потемкин пометил XVIII веком...
В один из дней Степан Иванович Шешковский зашел погулять в садик при
Пажеском корпусе, где ребята здоровущие повалили его в траву и высекли
во славу Божию... Не думаю, чтобы они секли обер-кнутмейстера за пресле-
дование Радищева. Но все-таки не следует забывать, что секли-то Шешковс-
кого пажи ея величества, а Радищев ведь тоже из пажей вышел, - так что
корпоративную связь событии мы все же будем учитывать... Шешковскии на-
жаловался императрице.
- Утешься, - отвечала она. - Виновных сыщем и сошлем туда, куда Макар
телят не гонял. А тебе, Степан Иваныч, чую, предстоит славное путешест-
вие из Петербурга в Москву...
Мы вынуждены признать: дама была с юмором!
10. ДЕНЬ ВОСШЕСТВИЯ
Каверзы внешней политики едва достигли бастионов Кронштадта, когда
флот Густава III, не сумев выманить эскадру Чичагова из Ревеля, снова
двинулся на Петербург. Ветер удачи опять напирал в плотную белую стенку
парусов, приближая захватчиков к заветной цели... Петя Курносов растол-
кал брата:
- Проснись, Пашка: шведы идут.
- А много их? - соскочил тот с койки.
- Одних линейных двадцать два вымпела...
Шкиперы торговых судов, идущих с моря в Петербург за товарами, расс-
казывали, что при встрече с ними герцог Зюдерманландский грозился: "До-
рого старик Чичагов заплатит за мои корабли, потерянные у Ревеля..." Под
флагом герцога был собран цвет шведской аристократии, лучшие офицеры
флота.
Вице-адмирал Круз держал флаг на "Иоанне Крестителе", командуя корде-
баталисй, на "12 Апостолах" шел в авангарде вицеадмирал Сухотин, в
арьергарде-контр-адмирал Повалишин, линейные силы замыкали восемь фрега-
тов, на которых работали веслами турки. Наступал третий час ночи. Было
светло как днем. Маловетрие замедляло сближение. Корабельные оркестры
еще не играли. Яков Филиппович Сухотин окликнул Курносовых:
- Вы не Прохора ль Акимыча детки? Я с ним у берегов таврических порох
нюхал... Ну, сыпьтесь в люк. С Богом!
В батарейных палубах духотища, свет белой ночи льется через открытые
"порты", в которые высунуты пушки. Матросы жеваной бумагой затыкали себе
уши:
- Не пороха, а звери! Пальнешь-свету конец...
Оркестры на палубах заиграли, гнусавые гобои вторили ударам в литав-
ры. Бой начался. Через двери и горловины со свистом задували сквозняки -
то горячие, то холодные. Страшный шум наполнял отсеки. "12 Апостолов"
отвечал на грохот боя хрустом старого дерева, приседанием палуб и пани-
кой крыс, мечущихся под ногами людей. Братья Курносовы держали "пальни-
ки" - длинные, будто удочки, издалека поджигая ими затравку в пушках,
после чего пушки откатывались назад.
- Берегись! - слышалось то и дело; один матрос не успел отскочить, и
пушка сразу перебила ему ноги...
Шведские фрегаты вклинивались в интервалы между кораблями, Круз на
"Чесме" сражался впереди линии, весь в дыму, будто горел. Сверху вдруг
резануло воплем:
- Эй! Чья тут нога валяется?
- Не трожь: нога адмиральская...
