- Крым - алмаз в древней короне Гиреев! Неужели Калуга лучше Бахчиса-
рая или Воронеж имеет море, как возле Кафы?
- Кстати, - сказал Потемкин, - к этому халату на соболях подойдет
лента из голубого атласа... Не угодно ли?
Тут же он снял с себя орден Андрея Первозванного-бери. Шагин-Гирей
умолк, глядя в окно. Там возникал город. Русские бабы стирали белье,
верфь звенела пилами и стучала топорами, клейменные каторжники с матюга-
ми и песнями вытаскивали из воды бревна, босая девочка гнала хворостиной
блеющую козу...
- Что я могу взять с собой из Бахчисарая?
- Там все ваше. Но прежде подпишите манифест о своем добровольном от-
речении от престола своих предков.
- Мне эти соболя принесли несчастье, - сказал хан.
Потемкин напомнил: наличие голубой андреевской ленты приравнивает его
светлость к чину генерал-поручика:
- Русский мундир - не халат: он счастливее...
Шагин-Гирей тупым взором наблюдал, как сухой золотистый песок впиты-
вает в себя густые чернила, которыми он подписался под торжественным ма-
нифестом. Момент был исторический: Крымское ханство завершило свой кро-
вавый путь, могучая Россия отныне как бы растворяла его в своем необъят-
ном организме. Но обыденность этого дня не была нарушена ни пьянством,
ни весельем - Потемкин до вечера блуждал по новостройкам. А через нес-
колько дней ему доложили:
- Шагин-Гирей во дворцах Бахчисарая все пограбил, даже двери с петель
поснимал, ободрал карнизы и облицовку стенную.
- А где он сам-то теперь?
- То-то и оно, что с гаремом бежал на Тамань к ногаям, оставив на па-
мять нам какую-то француженку с приплодом.
- Буду писать Суворову, чтобы хана вернул.
- Да где вернешь! Шагин уже в горах скрылся...
...Суворов давно обвыкся в чередовании пыла воинского с хладнокровием
дипломата. Он добивался на Кубани спокойствия. Непокорные племена ногаев
хотел заманить в степи заволжские, где ногаи, даст бог, сами попритих-
нут. В кочевьях туземных являлись иногда заразительные болезни, и Алек-
сандр Васильевич боялся думать, что это... чума? Чума-нередкая гостья в
этих краях. Атаману Иловайскому он велел:
- Пригони, братец, к Ейску волов эдак с сотню да еще баранов около
тыщи голов. Вина добудь поболе. И объяви мурзам ногайским, чтобы летом
пировать ко мне съезжались.
- Или день табельный? - спросил атаман донцов.
- Не табельный, а рискованный: станем орду ногайскую к присяге приво-
дить, отпугнем их от смутьянов турецких...
"Байкушеи" (ногаи бедные) соглашались жить в мире с русскими. Но под-
лейшая знать орды Едисанской и орды Джамбулакской с того и кормились,
что русских баб хищничала, продавала их, несчастных, лезгинам да черке-
сам, у которых всех пленных россиян перекупали турки, торговавшие людьми
еще дороже - в Алжире, Марокко, Египте... Иловайский объявил донскому
казачеству - поход; за донцами поднимались казаки иных кругов - Кизлярс-
кого, Гребенского, Терского, в седла запрыгнули даже подростки. Станицы
казачьи издавна граничили с "немирными" племенами и сейчас горели отмще-
нием за беды прошлые. Но им сказали, что сечи не будет - пусть только
явят свою красу и мощь.
Вот и Ейск! Оркестры были уже наготове.
Кибитки ногаев окружили подступы к городу.
Войска построились. А знамена развернуты.
На столах, длиною в версту, грубо сколоченных, стояли 500 ведер вод-
ки. Было зажарено 120 быков и 850 баранов.
Отстучали барабаны - провозгласили манифест, в котором Шагин-Гирей
отрекался от власти над ордами татар и ногаев. Мулла развернул Коран - к
нему прикладывались лбами и ладонями, мурзы ногайские давали присягу на
верность России...
Старый гребенский казак с лицом, как вафли, источенным оспою до бе-
зобразия, подошел к Суворову с "чепуркой" вина.
- Дозволь, батюшка, целовать твою милость, - сказал он. - У меня
только вчерась внучку малую черкесы с огорода стащили - и поминай как
звали. А звали ее, бедненьку, Наташенькой.
- Затишья вечного не сулю тебе, - отвечал Суворов, охотно целуясь. -
В этих краях глаз да глаз нужен!
Иловайский в круг донцов восприял полную чашу. Александр Васильевич
поддержал его чаркой, тоже полной. Рассевшись на коврах, на траве и даже
за столами, ногаи сначала отвращались от ведер, потом попробовали - и
понравилось. До самого утра шел пир горой. Русские плясали среди киби-
ток, а ногаи, сощурив глаза, тянули заунывные песни. Меж людей бегали с
поджатыми животами вечно голодные собаки, остервенело дрались из-за кос-
тей, со смачным хрустом выгрызая из мослов жирные мозги. Никогда еще
степи ногайские не знали такого пира...
- Глаз да глаз! - повторил Суворов под утро.
Девятьсот лет (почти целое тысячелетие) страдали русские, поляки, ук-
раинцы от набегов татарских ханов, а теперь жестокая страница их борьбы
была почти неслышно перевернута рукою Потемкина. Крымское ханство, это
проклятое наследие Золотой Орды, покорно стелилось под копытами русских
коней унавоженной сакмой, острой солью евпаторийских озер, просыпанной
со скрипучих арб бездомными чумаками...
Потемкин надеялся ступить в ароматный эдем Востока, но увидел голь и
сушь степей, в которых чудом цвели фиалки и тюльпаны, унылейшие кладбища
татар и евреев, опустевшие города. В знойном небе сторожили падаль стер-
вятники-грифы.
- Да, славны бубны за горами, - ворчал светлейший.
Обратясь из седла к адъютантам, он велел посылать курьеров в Петер-
бург - за клюквой. Из разрушенных овчарен жалобно блеяли непоенные овцы,
грязные верблюды с шерстью, свалявшейся в паклю, нехотя уступали дорогу
кавалерии. В чахлой тени акаций, опустив пятки в серую пыль, сидели та-
тарские оборванцы, обсуждая, что им делать при русских, не лучше ли бе-
жать отсюда в Болгарию или Бессарабию, где можно жить трудом подне-
вольных болгар и молдаван... Потемкин вытянул вдаль нагайку, спрашивая:
- Я не пойму, это леса или сады у них?
Ученый ботаник Карл Габлиц сказал:
- Здесь любой сад кажется лесом. Ни следа не осталось от прежней Тав-
риды, от трудов и стараний давних ее обитателей. Едино натура царствует
над одичавшими без ухода плодами...
Показался Карасубазар - зловонное скопище саклей и лачуг, в которых
селились многодетные семьи евреев, очень любопытных до всего на свете, и
апатичные ко всему татары. В узких улицах застревали пушечные лафеты,
всадники скребли стременами стены ветхих домов. Пахло отбросами, лошади-
ной мочой, крепким кофе и... розами! На крышах лежали рыжие, немигающие
кошки. Здесь Потемкина ожидали его смоленские сородичи - офицеры Каховс-
кий и Тухачевский, они сказали, что для отдыха приготовлен сераль мурзы.
- Клопов и блох там... у-у-у, - предупредили они.
- Всех передавим! Сыщите мне архитектора Старова...
Где-то в кустах журчали ручьи. Пустые комнаты сераля были расписаны
узорами, простенки в них зеркальные, низкие лежанки покрыты коврами, в
углу пылились высокие кувшины. Потемкин, любознательный, открывал в доме
дверь за дверью, будто надеялся увидеть сладострастных гурий, трепетных
в ожидании его светлости. Таковых не обнаружил, только мимо его ног с
радостным мяуканьем прошмыгнула забытая кошка. К ужину пришел из армейс-
кого обоза запыленный Ста ров, сообща они поливали из кувшина на руки
воду, умывшись, прошли к столу.
- Археология не суть души моей, - признался Потемкин. - Какие тут под
кучами навоза Помпеи не раскопаны, того не знаю. Но зря надеялся увидеть
колонны и пропилеи от мира, нами забытого. Здесь, как погляжу, ничего
нет, кроме дикости и голодранства. Все самим надо делать! А ты, Иван
Егорыч, собирай, что осталось: статуи какие попадутся, амфоры для вина
или масла, даже обломки - Эрмитажу все сгодится... С сего дня Крыма не
стало - будет здесь Таврида блистательная!
С поклоном явились к нему знатные мурзы и бей.
- А я вас звал? Ну, коли уж пришли, так беритесь за дело. Вот окна
расколупайте, чтобы дышать было легше. Постель мне стелите из трав мят-
ных и шалфейных. Устал я! Спать буду...
Василий Каховский и Николай Тухачевский, получив от него приказ, ис-
кали в округе место открытое, где бы можно собрать татар для присяги. К
северу от Карасу-базара высилась гора Ак-хая, с кручи которой татары ки-
дали в пропасть русских рабов (тех, кто состарился и обессилел, или та-
ких, за которых выкупа не давали их московские сородичи). Потемкин широ-
кими шагами - великан! - поднялся на самый гребень этой скалы, перекрес-
тясь, с робостью заглянул в бездну, под ним зиявшую.
- Может, и мои предки кости свои тут оставили?..
От гребня горы Ак-хая далеко стекала пологая равнина.
- Вот здесь и ставить шатры мои, - распорядился он. - Солдатам быть с
ружьями. Офицерам при шпагах и орденах, шарфы надеть! Пусть все мурзы,
улемы и бей сюда сползаются. У скалы сей Тарпейской, где они, поганцы,
наших предков казнили, теперь склонят рыла свои немытые перед воинством
нашим...
10 июня "Тарпейская" долина ожила от множества людей и войск, ветер
трепал шатры русской ставки, теребил черные войлоки кибиток татарских.
Григорий Александрович, опираясь на трость, остался стоять на вершине
скалы, видимый всем издалека, как лучезарный языческий идол.
Светлейший ел клюкву. Ел и не морщился!
А под ним, величественным, склонялись кобыльи хвосты бунчуков ханс-
ких, остроконечные шапки мурз касались земли, над холмами протекали теп-
лые ливни, где-то над морем бушевали летние грозы. На ярком малахите гор
виднелись черные кагалы караимов, поодаль гарцевали нарядные всадники.
- Чего они там скачут? Присягнули уж?
- Это бей знатные. Не хотят.
- И не надо! Плевать я хотел на их присягу...
Потемкин глубже вдохнул ароматы диких цветов, вобрал в себя одиноким
глазом вес краски сразу и раскинул руки так широко, словно желая обнять
этот мир, еще вчера чуждый ему, но уже становившийся нужным и родствен-
ным для матери-России:
- МЫ ПРИШЛИ! - возвестил он. - ТАВРИДА НАША... МОЯ!
Вечером его навестил вице-адмирал Клокачев, исправно доложив, что в
Ахтиаре стоянка удобная: грунт - мягкий ил, якоря такой грунт держат хо-
рошо:
- А лучшей бухты, нежели Ахтиарская, во всем свете, кажется, не сыс-
кать. Погани там никакой, одни дельфины в лиманах играют, а червя, доски
источающего, не заметил.
Потемкин привлек к себе Клокачева, обнимая:
- Ты, Федот Алексеич, об Ахтиаре татарском позабудь! Отныне и во веки
веков быть там теперь Севастополю.
- Опять не по-русски? Да по-каковски же это?
- Переводится просто: ГОРОД СЛАВЫ. От греческого "Севастос", что и
означает "достойный всеобщего поклонения"...
Кораблям было ведено - плыть в Севастополь!
Ламбро Ликургович Каччиони затеплил последнюю свечу. Поверх растре-
панной Библии лежала "Илиада" Гомера, от руки им переписанная. На кора-
бельном сундуке, заменявшем постель, сладко почивала жена-турчанка с
длинными черными косами, три раза обернутыми вокруг красивой головы. Зи-
ма в Мариуполе была голодной, снежной. Пирату, уроженцу греческой Лива-
дии, не привыкалось в этих неуютных краях, где все открыто, где ветер
сыпучим снегом заметал плоские ногайские шляхи.
Кто-то стучался в двери. За широкий арнаутский пояс Ламбро Каччиони
засунул два заряженных пистолета:
- Если ты честный человек, открывай дверь и входи.
Прибыл курьер от князя Потемкина.
- Читай сам, - сказал корсар. - Я по-русски не умею.
Курьер прочел: с утра поднять греческую колонию Мариуполя, всем мужам
с женами и оружием следовать морем до Балаклавы, где Ламбро Каччиони
станет командиром Греческого легиона; лично ему, по чинам и заслугам,
императрицею отводится 240 десятин земли, офицерам - по 60, матросам же
- по 20 десятин. Легиону греков указано нести охрану берегов Таврических
от лазутчиков султана, особо оберегая подступы к Севастополю...
