отставке зажмуривался.
...Отныне Безбородко в Коломну сопровождали двое: полтавский дворянин
Судиенко и столичный кавалер Вася Кукушкин. За верную службу в сенях,
подворотнях и на лестницах оба они дослужились до чина статского совет-
ника. А про Таньку история памяти не сохранила. Если же она и впрямь со-
седям прискучила, так, может, и отправили ее в Моздок или в Кизляр.
"Чтобы себя не забывала!" - как тогда говорилось.
Дашкова поступила умно, заехав к Эйлеру на дом, где и просила его,
чтобы именно он представил ее академикам.
- Обещаю никогда более не тревожить вас подобными просьбами, - сказа-
ла она ему и, появясь в Академии, извинилась перед ученым синклитом. -
Но я свидетельствую уважение к науке, а предстательство за мою скромную
особу Леонарда Эйлера да послужит ручательством моих слов...
Сенат запрашивал Екатерину: приводить ли Дашкову к присяге, как чи-
новника государства! "Обязательно, - отвечала императрица, - я ведь не
тайком назначила Дашкову".
Прогуливаясь с императрицей в парке Царского Села, княгиня Дашкова
завела речь о красотах языка русского, о его независимости от корней
иностранных. Екатерина охотно соглашалась:
- С русским языком никакой другой не может, мне кажется, сравниться
по богатству.
Из беседы двух гуляющих дам возникла мысль: нужна Академия не только
научная, но и "Российская", которая бы заботилась о чистоте русского
языка, упорядочила бы правила речи и составила словари толковые... Вводя
в обиход двора русский национальный костюм, Екатерина желала изгнать не
только чуждые моды, но и слова пришлые заменить русскими. Двор переполо-
шился, сразу явилось немало охотников угодить императрице, ей теперь
отовсюду подсказывали:
- Браслет - зарукавьс, астрономия - звездосчет, пульс - жилобой, ана-
томия - трупоразодрание, актер - представщик, архивариус - письмоблюд,
аллея - просад...
Екатерина долго не могла отыскать синоним одному слову:
- А как же нам быть с иностранною "клизмою"?
- Клизма - задослаб! - подсказала фрейлина Эльмпт.
- Ты у нас умница, - похвалила ее царица...
В честности Дашковой она не ошиблась: Романовна стерегла финансы на-
учные, у нее копеечка даром не пропадала. Однажды, просматривая табель
расходов Академии, княгиня обратила внимание, что две бочки спирту ухо-
дят куда-то... уж не в сторожей ли? Она позвала хранителя кунсткамеры:
- Куда спирт девается?
- Нередко подливаем его в банки, в коих раритеты хранятся, ибо истоп-
ники да полотеры иногда похмеляются.
- Принесите сюда эти банки, - велела Дашкова.
В голубом спирте, наполнившем банки, тихо плавали две головы - мужс-
кая и женская, тоже ставшие голубыми.
- Какие красавцы... кто такие? "
- Издавна помещены в Академию, одна голова фрейлины Марьи Даниловны
Гамильтон, другая - Виллима Монса...
На ближайшем куртаге в Эрмитаже княгиня выставила эти банки на стол,
чтобы гости императрицы полюбовались.
- Красивые были люди! - заметил Строганов.
- История старая, как мир, - ответила Дашкова.
Мария Гамильтон была фавориткой Петра I, который и отрубил ей голову
за измену, а потом отсек голову и камергеру Виллиму Монсу, который был
любовником его жены, императрицы Екатерины I, - история, конечно, ста-
рая. И довольно-таки страшная.
Екатерина велела эти головы, из банок не вынимая, тишком вывезти ку-
да-либо за город и на пустыре закопать.
- Однако, - сказала она, - во времена давние галантное усердие фаво-
ритов было профессией опасной. Не так, как в веке нынешнем, когда монар-
хи сделались просвещенными...
2. "БЫСТЬ МОР НА ЛЮДЕХ"
Иван Евстратьевич Свешников вернулся на Родину. Шувалов удивился его
возвращению из Англии-столь раннему.
- Надоело! - пояснил парень. - Русскому на чужбине делать нечего: у
них там свои дела, у нас свои. Да и пьют милорды так, что редко с трез-
вым поговоришь...
Иван Иванович, прославленный опекою над Ломоносовым, пожелал увенчать
себя лаврами меценатства и над вторым самородком. Шувалов сказал, что
Свешников вполне может занять кафедру в университете - хоть сейчас:
- Не пожелаешь профессором быть, так предреку большие чины в службе
государственной. Что манит тебя?
- Если бы мне сто лет жизни да библиотеку такую, какая у вас, так я
бы свой век почитал наисчастливейшим.
Дни и ночи проводил он среди шуваловских книг; разложив на полу каф-
танишко, сидел на нем и читал. Ради отдыха душевного иногда составлял
мозаичные пейзажи из зерен злаков, из соломы и разноцветных лишайников.
Получалось на диво живописно, и Шувалов развешивал эти картины среди по-
лотен своей галереи. Вельможа хотел бы обрести на Свешникова личную мо-
нополию, но Петербург, ученый и светский, просил его не таить самородка
в своих палатах - ради диспута открытого, публичного. В назначенный день
собрались почтенные люди, среди них была и княгиня Дашкова, горевшая же-
ланием учинить экзамен сыну крестьянскому... Екатерина Романовна сняла с
полки томик Руссо.
- Переведи и объясни писаное, - велела она.
Свешников не переводил, а просто читал с листа, как будто текст был
русским, попутно подвергая Руссо здравой критике, говоря, что "много на-
городил он несбыточного".
- А докажи, что несбыточно, - требовала Дашкова.
Свешников сказал: читать Руссо, наверное, и заманчиво, если ренту
иметь постоянную да жить на дармовых хлебах в замках у меценатов, но
воспитание людей в духе Руссо пагубно, ибо любая утопия далека от жизни
и ее повседневных тягостей.
- Да мы все с голоду умрем, ежели Руссо поверим!
Свешникова закидали разными вопросами - из древней истории, из лите-
ратуры и математики. Ответы его были скорые, верные. Судил не поверх-
ностно, было видно, что все сказанное давно им обдумано. Иван Пер-
фильевич Елагин допытывался:
- Скажи нам, как же ты, в подлом состоянии крестьянина пребывая,
умудрился все это постигнуть?
- А я с детства пастухом был, коров с телятами пас, мне скоты никогда
не мешали науками заниматься. Я, бывало, на рожке им сыграю, потом снова
за книгу берусь...
Среди гостей были члены Синода и ученый раввин.
- Поговорите на древнееврейском, - просил его парень; раввин охотно
исполнил просьбу. - Благодарю вас, - ответил Свешников, - я вашего языка
не знаю, однако на слух мне кажется, что в изучении он не так уж труден.
- Он очень труден, - остерег его раввин.
- За полгода берусь и его освоить...
Екатерина Романовна заявила ему:
- При множестве свидетелей предлагаю вам место при Академии и верю,
что на скрижалях науки российской ваше имя сохранится вровень с именем
ломоносовским.
- Ломоносов свят для меня, ваше сиятельство! Но званий в науке не
ищу! Не звание, а знание для меня крашс любых академических титулов. Вы
уж извините, что я так сказал.
И он неловко, по-крестьянски, поклонился собранию.
Эйлера уже не стало. Он рассуждал о планете Венере, только что откры-
той, когда ощутил сильное головокружение. Эйлер никогда не умирал для
России - он лишь перестал вычислять. Среди провожавших его в последний
путь были и Потемкин с Безбородко.
- Я думаю так, - сказал светлейший, возвратясь с кладбища, - ныне
возникла нужда особая учинить перед миром волшебную картину наших успе-
хов на юге. А для сего необходимо, Александр Андреич, матушку из дворцов
ее в Тавриду вытащить.
- В эку даль? - сомневался Безбородко. - Поедет ли?
- Поскачет как миленькая, коли мы велим...
Потемкин съездил до Систербека (Ссстрорсцка), где работал оружейный
завод, не только кующий оружие для войны, но и мастерящий из отходов же-
лезные решетки, лестничные перила и кровати. Директорствовал здесь Хрис-
тофор Леонардович Эйлер, сын покойного математика, давний приятель свет-
лейшего по жизни в разгульной Запорожской Сечи. Потемкин всем на заводе
остался доволен, но кровати ему не понравились:
- Хорошо ли - железо на лежанки переводить?
- Купчихи спят на таких кроватях охотно.
- Еще бы! Каждая бабища по двадцать пудов весом...
- А куда же нам излишки девать? - спросил Эйлер.
- Только на оружие! - отвечал Потемкин.
Он быстро собрался и отъехал на юг-к чуме.
Смерть смерти рознь: тут, в Херсоне, она смердящая, без мыслей, с жи-
вотным страхом, в зловонии падали и уксуса. Несторы прошлого затупили
перья в описании лютых гладов, пожаров и небесных знамений. Но средь
прочих бедствий всенародных всегда с ужасом поминали: "бысть мор на лю-
дех", и перед этой фразой меркли все остальные бедствия. И никто не
знал, откуда являлась смерть неминучая, а потому летописцы находили мору
одну причину: "грех ради наших..." История борьбы с чумою не раз являла
миру образцы жалкой трусости и примеры высокой доблести. Всегда будем
помнить: когда великий врач Гален бежал из чумного Рима, объятый стра-
хом, другой великий врач, Парацсльс, въезжал в чумной Рим, страха не ве-
дая!
Потемкин прибыл в Херсон - прямо в заразное гноище.
Смерти не страшился; мужественно обходя город и казармы, верфи и
склады, велел жечь тряпье, убирать трупы.
- Помру, но не сейчас, - говорил он...
Из Севастополя сообщили: скончался от чумы вице-адмирал Клокачев, -
кто скажет, где спасение и в чем? То ли нам водку пить, то ли не пить?
То ли унывать, то ли веселиться? Многие врачи были убеждены, что воздух
насыщен мельчайшими живыми существами, которые при входе попадают внутрь
человека, отчего и гибнет он от чумы, берущей начало в краях эфиопских.
- Так что же, и не дышать мне прикажете? - спрашивал Потемкин. - Эвон
капитан Ушаков своих матросов и артели работные за город вывел, поселил
отдельно, у него дышат во всю ивановскую, а смертей избегают... Чем вы
объясните мне этот казус? Или матросы приучены не той дыркой дышать?
В позолоченном фаэтоне он прикатил в лагерь Ушакова:
- Здравствуй, Федор, покажи нужник.
- Вам по быстрой надобности, ваша светлость?
- По быстрой. Давно дерьма чужого не видел. - Заглянул он, сверкающий
бриллиантами, в яму выгребную: - Вижу, что и здесь чисто. А мертвяки у
тебя где?
- Которые были, тех подальше от жилья закопали.
- А вакантные на тот свет имеются ли?..
За камышами были отрыты землянки, в них, полностью изолированные, из-
нывали в страхе матросы и рабочие, которых заподозрили в наличии у них
чумной язвы. Ушаков объяснил:
- Еду и воду им носим. Положив, убегаем от них.
- Ну и верно! Тут не до целовании...
Войнович, кажется, уверовал в опасность дыхания, общаясь с людьми че-
рез дым можжевельника, сквозь угар дыма порохового. Потемкин вытащил
его, робкого, в Глубокую Пристань, велел показывать, как размещены пушки
в деках новых фрегатов. Марко Войнович просил не работать на верфях - до
окончания эпидемии.
- Ни в коем случае! - ответил Потемкин. - Ежели все будут строго соб-
людать себя, как делано в командах Ушакова, чума побита останется...
Пусть рабочие друг друга сторонятся, от чужих да больных подалее. И
пусть они чеснок едят!
Иван Максимович Синельников, хороший друг Потемкина, привез из Кре-
менчуга доктора - Данилу Самойловича.
- С ножом гоняемся, - сказал губернатор. - Нсужто не зарежем чуму
окаянную? Вот, светлейший, доктор тебе.
Самойлович чумою уже переболел - еще в Москве, когда бунт случился, -
и теперь почитал себя бессмертным.
- А что такое чума? - спросил его Потемкин.
- Сам не знаю. Но "чума" слово не наше - турецкое, "карантин" же -
слово итальянское, "сорок дней" означает...
- Слушай! - сказал ему Потемкин. - Уже была чума в Месопотамии, коей
султаны владеют. А не так давно эскадра Гасана хотела Тамань брать, но
пока плыли, все море покойниками закидали. Разве не может так быть, что
с берегов Евфрата караваны в Турцию пришли, чумой зараженные, занесли
