хвостик. Даже гостями не хочу их видеть...
Родной брат ее, Фридрих-Август, влачил жалкое существование то в Ба-
зеле" то в Люксембурге, побирался крохами по дворам Германии, но между
братом и сестрой не возникло даже переписки. Один только раз принц про-
сил у сестры денег для голодающих в Ангальт-Цербсте, но императрица де-
нег не дала, а на всю просимую сумму закупила для своих земляков хлеба.
И отправила с обозом: пусть едят! "Знаю я, как деньги в руки давать этим
принцам, - говорила она. - Жена моего братца туфель да тряпья себе наку-
пит, а обыватели хлеб только во сне увидят...". Однако с помощью Марии
Федоровны ее немецкие родственники, тихо и незаметно, как вода в кора-
бельные трюмы, просачивались в Россию через всякие щели и дырочки. После
путешествия по Европе великокняжеская чета затихла в Павловске, подальше
от императрицы, а друзей Павел с Марией отвадили от себя, чтобы не пов-
торилось истории с Бибиковым (умершим в Астрахани) и князем Куракиным
(сосланным прозябать в деревню). А ведь Екатерина еще не все о них зна-
ла! Не знала и того, что ее невестка наделала колоссальных долгов, желая
обеспечить многочисленную родню в Монбельяре... "Малый" двор все больше
запутывался в долгах. Конечно, и Павел и Мария надеялись расплатиться с
кредиторами только в том случае, если Екатерина вытянется в гробу, а они
будут коронованы на престоле. Однако, судя по очень бодрому настроению
императрицы, о смерти она не помышляла, напротив, похвалялась железным
здоровьем, отличной памятью и неустанными заботами... Павел между тем
изнывал от нетерпения, жаждая кипучей государственной деятельности и
большой власти. Жене он жаловался:
- Ну что мне этот Павловск, строенный близ большой дороги, по со-
седству с резиденцией матери! Ах, как бы я хотел укрыться подальше от
нее-за лесами, за болотами...
По чину генерал-адмирала цесаревич имел лишь две караульные команды,
набранные из морской пехоты Балтийского флота. Муштруя их с тростью в
руках на своем дворе, Павел не испытывал удовольствия, раздражался:
- Если б у меня было много денег, я бы оставил этих чурбанов в покое
и закупил солдат в германских княжествах. Что взять с этих русских? А
наемники служат отлично...
Наконец-то, после рождения дочери Александры, он получил в подарок от
матери Гатчину, выкупленную ею у братьев Орловых. Тихие озера, густые
леса, вокруг тишина и безлюдье.
- Как раз то что надо! - обрадовался цесаревич...
Из караульных команд он образовал здесь батальон в 80 человек.
"Мунстр" по всем правилам прусской науки производили поручик Мей и капи-
тан Штейнвейер - экзерцирмейстеры! Откуда они взялись на святой Руси,
теперь сам черт не рцзберст. Но явились в Гатчине, будто из-под земли.
Зато и мунстровали исправно. Так зарождалась будущая "Гатчинская" ар-
мия...
Екатерина отлично знала, что вокруг нее, внутри двора и вдали от дво-
ра, царит злостное грабительство, но даже взяточники, строя особняки,
украшают фронтоны их надписями: "ЩЕДРОТАМИ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИК1Я". Ход мыс-
лей императрицы складывался в необычном порядке: "Большое воровство, в
отличие от воровства малого, есть прямое доказательство тому, что казна
моя неисчерпаема".
- Пусть колеса империи крутятся и дальше, - говорила она, - лишь бы
скрип их не мешал мне спать...
Ум холодный, черствый, практичный. Всегда занят поисками слов, реше-
ний, комбинаций. Даже перлюстрацию она сумела использовать в обратном
направлении. Зная, что ее письма тоже вскрываются за границей, Екатерина
в частной переписке не раз излагала важные проблемы в политике, заведомо
уверенная, что ее мысли отразятся в политике Версаля или Стокгольма. Ча-
ще всего она прибегала к услугам берлинской почты:
- Зачем мне ссориться со старым "Иродом"? Лучше я напишу доктору Цим-
мерману, что здоровье мое отличное, но оно еще больше окрепнет, если по-
сол Герц не будет раздражать мои нервы. И уверена, что от Герца в Петер-
бурге духу не останется...
Наверное, в политике так и надо - левой рукой чесать правое ухо. Но
при всем практицизме Екатерина не заметила угрозы от "Гатчинской" армии:
она увидела в ней лишь забаву своего сына и не сообразила, что в Гатчине
зарождалась новая идеология, новейшая политика, чуждая не только ей лич-
но, но и противная русскому государству... Допустив оплошность с Гатчи-
ной, императрица проглядела и шашни Безбородко...
Голосистая авантюристка Анна Берну цци-Давиа, побрав с урода деньги и
драгоценности, запросила у него в подарок еще и... земли! Екатерина хва-
тилась, но было уже поздно: внутри России образовалась, пусть небольшая,
территория, принадлежавшая иностранной подданной. [33]
Екатерина пробила тревогу - через полицию.
- Эту шарлатанку, - наказала она, - выставить вон из России в двад-
цать четыре часа и более не пускать обратно! - Затем, призвав к себе
разжиревшего селадона, она сказала, что с ним деликатничать не станет: -
Люди мы свои, а потому... Затвори-ка двери покрепче!
Безбородко закрыл двери кабинета, и Екатерина - раз, два, три! - от
чистого сердца надавала ему оглушительных затрещин.
- Лучше бы ты в Коломну бегал, - заключила она.
Коломна была окраиной Петербурга - в глухом конце Садовой улицы, где
размещались всякие непотребные дома. Совет дала хороший, но запоздалый:
Безбородко там уже побывал!
11. ЧЕРЕЗ ВСЮ РОССИЮ
Давайте подумаем над тем, над чем мы никогда не задумывались: когда в
веке восемнадцатом люди русские просыпались, когда спать ложились? Ка-
лендарный вопрос во все времена истории был насущен, ибо от него во мно-
гом зависят успехи и благополучие человеческой жизни. Сигналом к пробуж-
дению предков всегда были петухи и восход солнца - летом; зимою же вста-
вали при свечах (баре) и при лучинах (подневольные). Ужинали на закате
солнца, чтобы с последними лучами его все убрать со стола. Оставлять же
стол неприбранным на ночь - домового кормить!
Засиживаться в гостях долго считалось неприличием, такое поведение
осуждалось старыми людьми.
- Всему свой час, - ворчали они. - Душою сберегай плоть, а здоровою
плотью сохраняй в спокойствии дух свой.
На режим дня воздействовала, конечно, и церковь - с ее заутренями и
обеднями. Деловая жизнь государства начиналась спозаранку. Раннее про-
буждение императрицы не было ее личной заслугой. Военные являлись к пол-
кам в шестом часу утра, когда солдаты уже встали. Гражданские чины отк-
рывали доступ в канцелярии около семи. Многие ничем не занимались, а
только присутствовали, служебное помещение в те времена называлось "при-
сутствием". В служебных формулярах так и писалось, допустим: "В чине
коллежского секретаря присутствовал четыре года в Соляной конторе". Сле-
дуя регламенту, в час пополудни всякая служба прекращалась. В гости хо-
дили обычно к шести часам вечера. Если кто опаздывал, получал замечание:
- Что же это вы - на ночь-то глядя?
Модницы, подражавшие аристократкам, или девицы на выданье, берегущие
красоту для женихов, иногда позволяли себе еще понежиться в постели пос-
ле всеобщего пробуждения.
Но это тоже осуждалось, о таких говорили:
- Вылупится - и к зеркалу. Какая ж из нее хозяйка будет?
Обедали точно в полдень. Ужинали рано. ("В летние долгие, дни почита-
лось даже и у дворян стыдом при огне ужинать".) Врачи времен Екатерины
следили за дневным распорядком, нарушению его приписывали болезни, в
книгах и лекциях проповедовали, что даже три часа дня для обеда - уже
поздно, а после трех - вредно. В режиме суток изменения начались не сни-
зу, не от народа, а сверху-от разгульной гвардии, от картежной игры, от
повадок аристократии, от привычек придворных. Странно, но так: режим
русского народа был круто нарушен в Отечественную войну 1812 года, ритм
жизни поколебался в 1825 году-возникли большие социальные перемены, это
был год восстания декабристов...
А моряки России всегда просыпались раньше России!
Была еще теплая летняя ночь, когда Федор Федорович Ушаков, повелев
поднять шлагбаум на заставе, крикнул стражам:
- По указу ея величества - до Херсону!
- Сколько вас тут? - спросили его.
- Много. Открывай, считать некогда...
За его коляскою шагали сотни матросов с рундучками, следом тянулся
обоз скрипучих телег, на которых с женами и детишками ехали на новые
места тысячи мастеровых - с пилами, топорами и сверлами. Ушаков велел
матросам разуться, а если в деревнях сыщут лапти, советовал идти в лап-
тях.
- Путь далек, берегите ноги, - наказывал он.
Мастеровые собрались хозяйственно - со скарбом, один чудак вез даже
горшок с редкостной тогда геранью, возле тележных колес бежали домашние
собачки, из мешков торчали головы удивленных котов. Матросы топали по
обочинам, а вдоль тракта сновали кареты, пассажиры спрашивали:
- Куда вас столько? И куда гонят-то?
- Флот делать. Черноморский. Тако ведено...
Валдай встретил служивых обычным разгулом, трактиры были отворены
настежь, воры играли с проезжими в зернь и карты, цыганки, наехавшие из
Молдавии, шлялись меж домов, таская белье с заборов, ворожили судьбу
парням и девкам, а бедовые валдайские бабы, славные красотой и рас-
путством, заманивали матросов сладкими пряниками...
Русского спутника сопровождал в странствиях дух цветочный, медвяный.
Россия была тогда богатейшей медовой страной, иные мужики до ста ульев
держали в хозяйстве, а помещики имели пасеки до пяти тысяч ульев, - от
этого изобильная душистая река текла по стране, а воск в церквах, для
свечей нужный, мерили в ту пору пудами. По вечерам, в раздолье степей
украинских, матросы пели русские песни, из дальних хуторов, дремлющих в
тишине левад, слышались ответные голоса девчат да парубков. Большие чис-
тые звезды горели в черноте ночи...
Конец пути обозначился ясно, когда завернули вдоль Днепра, в котором
искупались охотно. Ночью виделось им зарево на горизонте - страшное. И
было непонятно, что там, в Херсоне, не пожар ли? Ушаков не вытерпел, на-
казал боцманам:
- Ведите обозы далее, я в коляске до города - мигом...
На окраине Херсона, среди поверженных халуп, лежали груды тряпья и
соломы, всюду чадили костры, в стороне от жилья валялись мертвые. Часо-
вой вялым движением поднял ружье:
- Назад - зараза! Иль не вишь, куды прешься?
- Да что у вас тут, братец? - спросил Ушаков.
- И у и а, - ответил солдат и, зашатавшись, упал...
Издалека шагали мортусы, обшитые с ног до головы рогожами и мешкови-
ной, пропитанной вонючим дегтем. Несли они длинные шесты с крючьями же-
лезными на концах.
- И давно у вас так-то? - издали окликнул их Ушаков.
- Мы не знаем. Мы не здешние. Нас прислали...
Это были каторжники. Крючьями они зацепили солдата за острый выступ
его подбородка, поволокли прочь, словно падаль. Ружье мертвеца закинули
в костер, жаркое пламя нехотя ощупало полировку приклада. А где-то за
городом, на Днепре, как сладкое видение будущих странствий, торчали вы-
соченные мачты первого на юге линейного корабля - "Слава Екатерины"...
"Черноморскому флоту быть теперь или не быть?"
Камертаб - Лунное Сияние, Аксинья в православии, Федоровна по крест-
ному отцу Ушакову, - где же ты?
- На кого ж ты меня покинула?..
Старый турок Махмуд держал в посинелых губах гвозди, а молоток наго-
тове. Он взялся за крышку гроба:
- Кы смет! Так угодно воле Аллаха...
Прохор Курносов еще раз вгляделся в тонкое лицо турчанки, навеки за-
помнил улыбку на губах ее, не забыл выгнутые дуги бровей, словно Камер-
таб перед смертью сильно удивилась чему-то, и снова захотел кинуться на
грудь жены, но Махмуд с грубой бранью отпихнул его прочь от гроба:
- Не лезь! Еще и сам заразу схватишь...
Прохор Акимович перевел взгляд на близнецов своих - Петра и Павла:
материнская тонкость была в их детских личиках, только лбы пошире да во-
