происходят важные события. До этого русский Кабинет ничего не утаивал в
делах татар, но вдруг над Крымом опустилась непроницаемая заслонка: По-
темкин загадочно улыбался, Безбородко невнятно пожимал плечами, Кобенцль
огрызался:
- Спросите об этом Ифигению в Тавриде...
Прусский посол Герц доказывал Гаррису:
- Ясно, что русская армия способна выйти к Босфору и даже подняться
на пик Арарата. Иосиф Второй уже закрыл глаза на Силезию, прицеливаясь к
Боснии и Сербии, а он таков, что не откажется от Венеции, хотя бы от ее
владений в славянских Истрии и Далмации... Вот как важно сейчас выяс-
нить, что же произошло в Бахчисарае и что скрывают от нас русские!
Политики мира догадывались, что любезности в Могилеве не прошли да-
ром. Но они напрасно грезили о том, чтобы выкрасть из русских архивов
или купить текст русско-австрийского договора, - такого текста в природе
не существовало, и весь союз строился лишь на обмене мнениями Екатерины
с Иосифом. Одновременно дипломаты силились раскрыть непостижимую пока
тайну "Греческого проекта" Потемкина: каковы его конечные цели?..
Потемкин хрупал сырую капусту, как заяц. С утра он был на стекольной
фабрике, где учился выдувать графины, потом играл в шахматы с визитера-
ми, а поспав, сочинял проект о взятии Баку и Дербента - надобен плац-
дарм, чтобы с его помощью вызволять грузин и армян из турецкой и пер-
сидской неволи. Ночью Потемкин парился в бане, потом Рубан читал свет-
лейшему жалобное письмо от папы римского Пия VI, который слезно умолял
Потемкина вступиться за престол наместника божия: папу обижал Иосиф II,
конфискуя его церковные имения.
- Плохи дела у их папы, у нашей мамы дела лучше! - сказал Потемкин. -
Запиши, чтобы я не забыл Пию этому ответить.
- Мы еще не ответили прусскому королю Фридриху.
- Королей много, а Потемкин, как и папа, всего один...
Екатерина велела ему через Военную коллегию вызнать, сохранился ли
хоть один человек, который бы при Петре Великом служил в чинах офицерс-
ких. Потемкин сыскал такого - генералмайора Викентия фон Райзера, кото-
рый не оказался руиною, а рассуждал еще здраво. С улицы играли оркестры,
фельдмаршал Голицын выводил полки, Екатерина облачилась в порфиру:
- Пора! Сейчас посмотрим, куда безбожный Фальконе ухнул мои четыреста
двадцать четыре тысячи шестьсот девять рублей с копейками... Пусть катер
подгребет к пристани!
Перед зданием Сената под полотняным куполом скрывалось нечто великое
и грандиозное. Маляры, дабы оживить полотно, разрисовали его загодя ска-
лами. К полудню толпы народные двинулись к месту торжества, старцы ковы-
ляли с Охты, из деревень ближайших вспотевшие бабы несли на своих шеях
младенцев, держа их за ножки, и дети радовались тоже. Для народа был
выстроен обширный амфитеатр, но лавок в нем на всех не хватало. Здесь
же, в гуще народной, стоял и неприметный Радищев, в голове его уже скла-
дывалось: "Ожидали с нетерпением зрители образ того, которого предки их
в живых ненавидели, а по смерти оплакивали..."
Куранты пробили четыре часа. Екатерина со свитою вышла из шлюпки на
пристань. Федор Ушаков в парадном мундире скомандовал матросам "табань!"
и подал руку императрице. Екатерина ступила на гранит набережной и вско-
ре явилась на балконе Сената - в короне и порфире.
Издалека Радищев услыхал ее негромкий голос:
- Благословенно да будет явление твое...
Сигналом было склонение ею головы. Разом ударили пушки цитадели, по-
лотно, скрывавшее монумент, с шорохом опустилось, и сразу же возник он -
неожиданный, грозный, ужасающий в набеге своем. Войска палили из ружей,
народ охотно кричал "ура". Рыдающий старец фон Райзер, преклонив колено,
лобызал поднесенную ему золотую медаль. С балкона же было объявлено, что
государыня возвращает в сей день свободу преступникам и тем, кои в стра-
хе Божием под судом пребывают... В толпе народа гулял принаряженный Ва-
силий Рубан, раздаривая в протянутые к нему руки людей типографские
листки со своими стихами:
Колосс Родосский, днесь смири свой гордый вид!
И нильски здания высоких пирамид
Престаньте более считаться чудесами
Вы смертных бренными соделаны руками...
Осенью в театре Книппера впервые явился "Недоросль" Фонвизина, и По-
темкин, не скрывая своего восхищения, первым швырнул на сцену кошелек с
золотом - актерам. Это был триумф! После ходульных трагедий Запада, в
которых герой, не в меру крикливый, закалывается картонным мечом, рыча
на публику о своем благородстве, Денис Фонвизин освежил сцену русскую
живым просторечием: "Я тебе бельмы-то выцарапаю... у меня и свои зацепы
востры!" Потемкин спросил Фонвизина:
- Слушай, откуда ты эти "зацепы" взял?
- Да на улице. Две бабы дрались. От них и подслушал...
На выходе из театра, Потемкин прижал автора к себе:
- Умри, Денис, или ничего не пиши более!
Фонвизин был уже наполовину разрушен параличом.
- К тому и склоняюсь, - отвечал он грустно...
Английский посол Гаррис (и не только он) не мог взять в толк, отчего
Денис Фонвизин, всем обязанный Панину, часто навещает Потемкина, потешая
его анекдотами о Франции и сплетнями столичными. Екатерина тоже не одоб-
ряла их обоюдной приязни, она писала с ревностью: "Чорт Фонвизина к вам
привел. Добро, душенька, он забавнее меня знатно; однако, я тебя люблю,
а он, кроме себя, никого..."
6. ДАЛЕКИЕ ГРОЗЫ
Павел боялся возвращения в Россию, после истории с Бибиковым сделался
подозрителен. Нюхал, что давали на обед. Ел мало. Винопития избегал. Ку-
ракин признался ему:
- Письма мои к Бибикову в портфеле императрицы, дядею мне граф Никита
Панин, да еще я кузен княгини Дашковой... Так все "ладно", что не лучше
ли мне в Париже и оставаться?.
- Тебя здесь оставить - на себя грех взять...
В Парижской академии Павел слушал лекцию Макера о свойствах запахов и
способах уничтожения зловония в нужниках. Он проявил либерализм, позво-
лил Бомарше прочесть ему "Свадьбу Фигаро", запрещенную королевской цен-
зурой. Празднества в честь "графов Северных" продолжались, но в душе це-
саревича таились страхи. Людовик XVI уже знал о письмах Бибикова.
- Неужели, - спросил король, - в вашей свите нет человека, на которо-
го вы могли бы полностью положиться?
- Что вы! - отвечал Павел. - Если мать узнает, что я полюбил собаку,
она завтра же будет утоплена с камнем на шее.
Покинув Париж, Павел с женою навестил Брюгге, где их потчевал принц
Шарль де Линь, всегда обворожительный. Выслушав рассказ Павла о привиде-
ниях, навещавших его в канун открытия памятника Петру Великому, ве-
сельчак сказал:
- Ото всех привидений помогает избавиться пиво...
Крепкое фламандское пиво вызвало у Павла бурный понос, он стал обви-
нять остроумца в том, что тот пытался его отравить. В августе "графы Се-
верные" направились в Монбельяр, при въезде в который захудалые его жи-
тели встречали Марию Федоровну, держа перед собой развернутую карту Рос-
сии; они кричали:
- Кто бы мог подумать, что наша принцесса, собиравшая в лесу каштаны,
станет хозяйкой всего вот этого.
Монбельяр на карте "всего вот этого" выглядел бы крохотной точечкой.
На родине жены Павел вел жизнь немецкого бюргера. Фридрих II предложил
ему обратный маршрут через Пруссию, чтобы не вязнуть в грязи размытых
дорог Речи Посполитой, но Павел боялся нарушить приказ матери. Тем более
что "старый Фриц" погнал с прусской службы братьев его жены. Тихими ве-
черами, любуясь видами дальних гор, монбельярцы грезили о сладком буду-
щем:
- Надо ехать в Россию! Неужели императрица не даст всем нам по губер-
нии, чтобы мы не нуждались?..
Екатерина в письмах предупреждала невестку, чтобы при возвращении не
вздумала закатывать глаза, устраивать рыдания и падения в обморок: "Мы
люди простые, Руссо никогда не ценили и таких фокусов не понимаем". Мон-
бельярцы, крайне сентиментальные, строго осуждали Екатерину за жестоко-
сердие:
- В чем же ином, как не в слезах и обмороках, проявляется все нежное,
что заложено в чувствительных душах?..
А по ночам Монбельяр вздрагивал от женских воплей: это не в меру сен-
тиментальные мужья полосовали плетями своих жен, с кровью рвали с голов
их волосы. Вот еще один пример тому, что слезливая сентиментальность
часто сопряжена со звериной жестокостью. (Эта жестокость от монбельярцев
перешла к внукам Екатерины - императорам Александру и Николаю Первым.)
Наконец, до Монбельяра дошли газеты, в которых писали, что татарские
волнения в Крыму грозят России войной.
- Да и кому нужен этот Крым с его овчинами и кониной? - негодовал Па-
вел. - Никто в России о Крыме и не думает, кроме дурака Потемкина и
развратной своры моей матери...
Волнения в Крыму и Тамани начались еще в мае 1781 года - с пустяков.
Батыр-Гирей и Алим-Гирей, жившие тогда за Кубанью, стали внушать ногаям
и татарам, что Шагин-Гирей, прямой потомок великого Чингисхана, не жела-
ет продолжить его потомство. На базарах Кафы дервиши призывали народ
плодиться:
- Не будем подражать нашему хану, который, нарушив законы Корана, не
пожелал иметь даже четырех обязательных жен, а ночует с тощей францужен-
кой... Куда делась его прежняя сила и доблесть? Неужели исчезла вместе с
гаремом?
Шагин-Гирей вздернул на виселицах главных крикунов. Он рассчитывал на
защиту своих "бешлеев" (солдат, обученных поевропейски). Но все же отп-
равил тревожную эстафету Потемкину, прося кораблей - на случай бегства.
Потемкин прислал в Ени-Кале своего племянника, Сашку Самойлова, который,
приглядевшись к смуте, советовал хану ехать в Херсон. Но турецкие десан-
ты уже высаживались в Анапе, а Батыр-Гирей с ордами ногаев и головоре-
зов-наемников взял с моря Арабат. Таманские татары вдруг объявили себя в
подданстве халифа-султана! Самойлов отписывал дяде: татарская знать не
смирилась ни с реформами, ни с тем, что Шагин позволил Суворову вывести
христиан в русские пределы, после чего Крым охватило поголовное обнища-
ние. Конечно, справедливо докладывал Самойлов, дело не в том, что Шагин
завел себе француженку, - бунт подготовлен турецкими эмиссарами!
Потемкин повидался с Шагин-Гиреем в Херсоне, цитировал ему из жития
мусульманских святых:
- "Все люди уподоблены базарным сладостям: пахнут хорошо, но вкус их
негоден. Три вещи вредны государству: глупый ученый, набожный невежда и
мулла лицемерящий. Но еще вреднее человек, делающий второй шаг раньше
первого".
- Этому научили меня вы! - крикнул Шагин-Гирей.
- Мы не учили. Мы только показали вам совершенства нашей жизни, как
Европа показывала их и Петру Первому, но не все, что сильно пахнет, на-
добно тащить в свой дом. Ваша светлость виноваты сами, и будь я татари-
ном, бунтовал бы тоже!
- Вернете ли мне престол? - спросил Шагин-Гирей.
- Прежде подумайте: так ли он нужен вам теперь, когда обстоятельства
стали сильнее вашей знатности и вашего титула. - Потемкин распорядился
подавать шампанское. - Аллах создал Босфор и наполнил водой Неву, но че-
рез Босфор плавают на лодках, а мы, русские, переходим Неву через
мост...
- Ваши речи язвят мое сердце!
- Мы равны в титулах, - скупо ответил Потемкин.
- Я пью ваше шампанское, но лучше бы попить кумыса... Дайте же мне
Суворова, чтобы я мог наказать отступников моего престола.
- Я еще подумаю, - ответил ему Потемкин.
Неожиданно Шагин-Гирей сказал умные слова:
- Я понимаю, что не мои реформы виною возмущения татарского, а вот
этот Херсон, где вы строите свой флот.
Ответ Потемкина был очень значителен по смыслу:
- Херсон я поставил рядом с Очаковом...
В этом опасном соседстве двух городов, двух цитаделей, угадывалась
важнейшая стратагема на будущее. Нетерпеливый в удовлетворении низких
страстей, Потемкин был очень терпелив в делах высшей политики и двигался
заранее расчерченными дорожками. Первым шагом было выселение христиан из
