ператрица способна загубить внуков прививками, а затем, благо терять уже
нечего, Екатерина попросту не впустит их обратно в Россию - ни сына, ни
невестку.
- Кто придумал это злодейство? - спросил Павел.
На этот раз Никита Иванович пощадил императрицу, указав на Потемкина
("при этом он высказал такие вещи, которые нельзя передать даже в шифро-
ванной депеше или с надежным курьером", - докладывал Гаррис в Лондон).
После этого "графы Северные" отказались от поездки в Европу столь реши-
тельно, что Екатерина, стыдясь за свое поражение, бурно расплакалась.
- Два тунеядца! Живут на моей шее, ни черта не делают и не умеют де-
лать, а полны злобы и суеверий... Передайте шталмейстеру, чтобы не мучил
лошадей в упряжи. А вы, барон Димсдаль, все равно готовьте детей для
прививок.
Димсдаль сделал прививки. Из покоев вызвали "графов Северных", они
шли как приговоренные к смерти, оба рыдали.
- Ну, хватит! - крикнула Екатерина в гневе, ударив кулаком по столу.
- Девятнадцатого вас здесь уже не будет...
19 сентября день был воскресный. Екатерина велела подавать кареты к
подъезду. Вывела за руки внуков, здоровых после прививок, и при виде сы-
новей Мария Федоровна три раза подряд кидалась в обморок. Екатерина ве-
лела лакеям поднять ее:
- И тащите в карету! Мне надоело фиглярство. Я ссылаю людей в Сибирь,
но даже они не вели себя так, как эти ангелы, едущие за чужой счет путе-
шествовать в свое удовольствие!
Павел забился в глубину кареты, закинул шторы на окнах, чтобы не ви-
деть матери. Его жену выгибало на диванах, будто в припадке падучей. Па-
нин просунул голову внутрь экипажа, что-то еще диктуя цесаревичу. Потем-
кин стоял в стороне.
- Трогай! - велела Екатерина кучерам и взяла внуков за руки. - Пошли
домой, детки мои... Надеюсь, когда вырастете, вы станете намного умнее
своих несчастных родителей.
Потемкин подождал, пока Панин вытрет слезы.
- Никита Иваныч, - спросил он, - а что вы нашептали великой княгине,
после чего она и лишилась чувств?
- Я пожелал ей доброго пути.
- От пожеланий добрых в обмороки не падают...
Стал накрапывать меленький дождь, где-то далеко громыхнула гроза.
Екатерина, обернувшись, позвала:
- Светлейший! Останься со мною ужинать...
Панина уже не пригласили. На ватных ногах он удалился.
На следующий день последовало распоряжение:
- Все важные бумаги от графа Панина отобрать, от секретарей его отлу-
чить, до дел главных впредь не допускать...
Удар был силен! Панин перестал узнавать окружающих, речь его стала
бессвязной. После кровопускания Никита Иванович впал в летаргическое
состояние.
- Я, - сказала Екатерина, - отлично знаю лекарство, которое может
возродить Панина к жизни, но такого лекарства ему никогда не дам... Нас-
тупает утренняя заря прекрасного дня! Разве этот старикашка поймет, что
загораются в политике новые звезды и не понимающим нас остается одно -
умереть!
3. ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ
По соседству с Апраксиным рынком, где можно было купить кошку и мыло,
табак и обезьяну, седло и свечку, где мужикам стригли бороды, а цыганки
ворожили "на счастье", располагался и Щукин двор, где возами продавали
фрукты и ягоды; здесь же был развал книжный. Простая рогожка на земле,
на рогожке разложено что тебе угодно - выбирай!..
Иван Иванович Шувалов, нарочно прибеднившись, частенько бродил по
рынкам, вникал в пересуды народные, в трактирах певцов слушал. Однажды
на Щукином дворе заметил Шувалов парня, который склонился над рогожею с
книгами, бойко отобрал себе Квинта Курция, Тацита с Ливием и, явно обра-
дованный, поспешил переулком к Фонтанке, обставленной барками.
Шувалов нагнал парня:
- Не приезжий ли? Может, в кабаке угостимся?
- Благодарствую, дедуся. Но вы сами пейте.
- А книжки не продашь ли? Зачем они тебе?
- Нет уж, сударь ласковый, - отвечал парень. - Я и сам до чтения охо-
ту имею несказанную. Вот и купил.
- А что за книжки, покажи-кась.
- Извольте, ежели в латыни смыслите...
Шувалов был потрясен: простой деревенский парень, откуда же в нем
знание латыни и такая самоуверенность в себе?
- Кто ж ты будешь-то, человек?
- А я, сударь, есть крестьянин Иван Свешников, по батюшке
Евстратьевич... Латынь с детства постиг, от священника. Мне и немецкий с
французским ведомы. Греческий тоже.
- Зачем же, Евстратьевич, в столицу пожаловали?
- Эвон барка моя стоит. Вчера из Торжка приплыли...
В руке парня был узелок. Внутри него оказался мох, песок речной и со-
ломка.
- Я, сударь, картины составляю живые. Краски-то дороги, да и понять
их трудно, так я картины из натуральных предметов складываю... Землякам
нравится! Пуще всего Ломоносова я люблю, - сказал Свешников, - и хотя в
словесности российской свой навык имею, но Ломоносова изо всех творцов
выделяю. А ведь он тоже, красок избегая, мозаики делал...
Иван Иванович оглядел старые, обтерханные барки.
- Вот что! Ты, молодец, о Шувалове слыхал ли?
- Земля, вестимо, слухами полнится.
- Так я и есть Иван Иваныч Шувалов... не граф!
- Смешно мне, - не поверил ему Свешников.
- Смейся, сколько хочешь, а сейчас пошли...
- Куда?
- Ко мне идем. В гости. Там и поверишь...
В доме Шувалова - библиотека с окнами, выходящими на Невский, мно-
жество картин и портретная галерея. На одной из картин - сцена: в горах
Швейцарии рушится в пропасть карета, но ее спасает от гибели гайдук ги-
гантского роста.
- Гайдук этот, - сказал Шувалов, - играл сейчас со швейцаром в шахма-
ты, когда мы через вестибюль проходили.
- А это с кем вы? - показал парень на другую картину.
- Это я на приеме у римского папы. Ну, поверил?
- Да вроде бы, - застенчиво улыбнулся Свешников.
- Тогда, сударь, прошу к столу моему...
При клубнике и ананасах подавали печеный картофель с грибами сыроеж-
ками. Свободное за столом место вдруг решительно занял вошедший в залу
очень высокий человек с повязкою на лбу. Шувалов указал на него вилкою:
- Кстати, друг милый, ежели светлейший князь Потемкин еще незнакомец
твой, так вот он - напротив тебя расселся. Григория Александровича я на-
рочно повесткою позвал.
- Мне бы еще Леонарда Эйлера повидать, - сказал Иван Евстратьевич. -
Имею некоторые сомнения в теории Ньютона, да и с Эйлером не всегда я
согласен...
- Едем! - вскочил Потемкин. - Прямо от стола, едем же...
Возле слепого Эйлера хлопотали внучки. Великий математик говорил с
Свешниковым по-латыни, затем перешел на немецкий язык. Шувалов с Потем-
киным ничего из их диспута научного не поняли. Эйлер повернулся к
вельможам:
- Перед нами - ген и и! - сказал он по-русски...
Молчаливые, возвращались через наплавной мост.
- Ежели на Руси новый Ломоносов объявился, его надобно беречь не так,
как я свой глаз берег, а так беречь, как я свой последний глаз берегу...
Поехали ко мне!
- Не ты, светлейший, - ответил князю Шувалов, - сыскал Ивана
Евстратьевича, потому гений у меня в доме и останется.
От ночлега в барских палатах Свешников отыскался и, как ни уговаривал
его Шувалов, все-таки пошел спать в лакейскую. Все свободное время он
проводил в библиотеке Ивана Ивановича, а столица уже гудела, встревожен-
ная: слава богу, дождались и нового Ломоносова. Потемкин в ближайшие дни
отвез Свешникова в Зимний дворец. Екатерина была настроена решительно.
- Кесарю кесарево, а богу богово, - сказала она. - Если Свешников
мудрен, так и разговоров долгих не будет...
Она сразу указала давать Свешникову по 600 рублей в год "пожизненного
вспомоществования", велела ему ехать в Англию, дабы приобщиться к науч-
ным достижениям, а потом - прямая дорога в Академию. Потемкин сам и про-
вожал парня на корабль:
- Когда воротишься, ни к кому не ходи. Ступай ко мне. А если швейцары
держать станут, стели им кулаком в ухо и шагай ко мне смело. Мы с тобою,
Ванюшка, еще таких чудес натворим!
Никогда еще не было так тошно князю Потемкину.
Как сои, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость.
Он заказал себе новый кафтан за восемь тысяч рублей, обшитый стразами
и серебром по швам (в четыре пальца шириною); облачась в обнову - босой!
- шлялся по комнатам, грыз ногти. Отчего такая печаль? Светлейший стра-
дал от зависти. Державину, Гавриле шлепогубому, завидовал:
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет и к гробу приближает.
Жил-был князь Мещерский, любил выпить лишку, поесть сладко. Умер он,
и Бог с ним. Но Державин инако взглянул на смерть:
Ничто из роковых когтей,
Никая тварь не убегает;
Монарх и узник - снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает.
- Снедь червей, - твердил Потемкин. - Ах, Гаврила... Где слова такие
сыскал ты?
Дождливая осень истекала дождями, небо хмурилось. Из Херсона приехал
Рубан, с ним и директор Академии Домашнсв, - оба продрогли в дороге,
рассказывали, что в Херсоне заложен собор, французы торопятся торговать
с Россией из Марселя, с дровами на юге плохо, кто ворует щепки на вер-
фях, кто кизяк да камыш на зиму запасает... Рубан говорил:
- И деточки малые с ведрами по улицам городов шастают, навоз животный
чуть ли не из-под хвоста в ведра сбирают, зимою и будут топить им печки,
коли дровишек нету.
Потемкин расхаживал, думал, грыз ногти:
- Это моя вина: о дровах я совсем забыл...
Из Лозанны привезли в свинцовом гробу тело жены князя Григория Орлова
- урожденной Екатерины Зиновьевой: шарлатаны, лечившие от бесплодия,
все-таки домучили ее до конца; несчастную закопали в Александре-Невской
лавре подле герцогини Курляндской Евдокии из дома князей Юсуповых...
Опять начинался дождь. Потемкин, стоя над могилой, глянул на Ланского:
тоже "снедь червей".
- Гляди, Сашка, смерть-то какова! Гадкая...
- Мне ли о ней думать? Я еще молоденький.
- Ну и дурак. А до старости не дотянешь. Был тебе хороший случай от
молнии сгинуть, так проскочил ты мимо смерти своей. А умирает человек в
смерди и пакости... Ты это помни: ничто от роковых когтей, никака тварь
не убегает!
Екатерина накинула на голову капор (от дождя):
- Будет вам! Что вы о неизбежном спорите? Здравые люди вроде бы, а
послушать вас-так и жить не хочется... Ты лучше о другом, светлейший,
помысли: герцог Курляндский третью жену взял, молоденькую, из дома баро-
нов Модемов, и она его по пьяной морде лупит, чтобы от вина отучить, а
приплод Биронов уже велик. При наличии "фюрстенбунда" германского не пе-
реметнется ли Курляндия в сторону союза с пруссаками... Вот тогда, Ли-
бавского порта лишась, мы локти себе покусаем!
- Войска в Митаву ввести бы нам, - ответил Потемкин.
- Да уж надоело мне в газетах читать, будто я захватчица и всюду со
штыками своими суюсь... А корону герцогскую Петр Бирон просто так под
забором не оставит.
- Обменяй ему корону на ключ своего камергера.
- Шутишь? А что в Европе-то скажут?
- Скажут, что мы плевать на нее хотели...
Из уральских владений в столицу вернулся Александр Сергеевич Строга-
нов, в дар Эрмитажу привез он серебряные вазы древнейшей чеканки и очень
странный щит, на котором изображалась борьба Аякса и Улисса за оружие
Ахиллеса.
- Кого обворовал, Саня? - спросила его Екатерина.
- Было бы где такое украсть... А это ведь рабочие мои с Урала при ко-
пании рудников в глубине земли обнаружили.
- Все в землю, и все из земли, - буркнул Потемкин.
- Хватит тебе о смерти-то! - обозлилась императрица...
Всюду говорили, что граф Скавронский, объявленный женихом Катеньки
Энгельгардт, хворает и не вечен. Невеста была в любви холодна. Напрасно
дядюшка осыпает ее драгоценностями, побуждая к веселью. Катька валялась
на постели, грызла яблоки и пальчиком, словно гадких пауков, отшвыривала
