левства, что не должна считать вас друзьями.
Гаррис. В этом виноваты враги наши. Сейчас в Лондоне склонны думать,
что Россия уже в тайном согласии с Францией.
Екатерина. Французы ко мне внимательнее, нежели вы.
Гаррис. Их вежливость всегда коварна. Но можете ли вы ожидать от Вер-
саля такой же готовности поддержать вас, какую проявили мы, англичане,
когда Гибралтар впустил вашу эскадру в Средиземное морс, а потом выпус-
тил обратно?
Екатерина (раздраженно). Так какой же платы вы требуете от меня за
то, что я прошмыгнула через вашу дырку?
Гаррис. У вас совсем не стало друзей...
Екатерина. Вы и не желаете иметь их!
Гаррис. Я в отчаянии. Все это результат интриг, которые коснулись да-
же такого просвещенного ума, каков ваш ум.
Екатерина. Если я говорю, так на основании фактов.
Гаррис. Спасите же Англию, которая к вам взывает.
Екатерина. Согласна, прежде узнав ваши чувства.
Гаррис. Когда вы удостоите нас дельного совета?
Екатерина. Когда станете выражаться яснее.
Гаррис. Англия имеет к вам слепое доверие.
Екатерина. Это лишь слова, слова, слова...
Гаррис. Ваш граф Панин самый опасный из наших врагов. Он обманывает и
вас, подчиняясь внушениям Потсдама, и клятвенно старается добиться союза
между вами и Францией.
Екатерина. Я не ребенок. Я сама все вижу, и нет министра, который бы
мешал мне поступать, как я хочу.
Гаррис. Панин поддерживает при вашем дворе французскую партию, а
прусскому королю служит более, нежели вам. Он и повинен в создании воо-
руженного нейтралитета! Говорят, что эту каверзу придумали французы,
проект декларации Вержсна ничем не отличается от декларации вашего вели-
чества.
Екатерина (с негодованием). Ужасная клевета! Учтите, я плачу вежли-
востью только за вежливость. Но какое, скажите, зло причинил вам мой во-
оруженный нейтралитет?
Гаррис. Он защищает торговлю наших врагов, оставляя наши корабли без-
защитными. Нейтралитет, предложенный вами, сразу перемешал друзей Англии
с врагами Англии...
Екатерина. А не вы ли вредили русской торговле? Не вы ли задерживали
русские корабли? Торговля империи - это мое личное дитя, и вы еще хоти-
те, чтобы я не сердилась на Англию?.. Пусть этот разговор сделается эпо-
хой в истории. Если же Панин скрывает от меня истину, я его быстро выго-
ню! Я это делать умею. Но заключите мир, я вам говорила это не раз.
Гаррис. Как? Французы затронули честь нашей нации.
Екатерина. Когда желают мира искренно, прежде всего забывают о преж-
них обидах... Послушайте, господин Гаррис, если после всего сказанного
мною я снова встречу высокомерный тон вашего кабинета по отношению ко
мне, я оставлю дела идти своим порядком. А вы прекрасно знаете, что в
России все зависит от одной меня. Пользуйтесь же этим, господин Гаррис!
Гаррис. О, какое великодушие! Потомство уже не скажет, что Англия по-
гибла в царствование Екатерины Великой.
Екатерина. Я устала от великодушия... Оставьте мои корабли с товарами
в покое. Россия делается великой промышленной и торговой державой. Зак-
лючайте мир, а вооруженный нейтралитет я никогда не перестану поддержи-
вать... Прощайте!
Гаррис сообщил в Лондон, что, судя по всему, для русских кораблей
следует сделать исключение - не грабить их. Поставив же Россию в такое
исключительное положение, Англия тем самым может взорвать изнутри и дек-
ларацию нейтралитета. А затем он повидался с Потемкиным, перед которым и
стал раскладывать свои красочные, но, увы, последние козыри:
- Друг мой! Если уж Англии и суждено терпеть поражения и делать ус-
тупки, не лучше ли Лондону уступать не врагам Англии, а самым лучшим
своим друзьям?
Потемкин с блюда потянул к себе кисть винограда.
- Что вы можете дать России? - спросил он небрежно.
"Я сказал ему, что мы имеем обширные владения в Америке и в Ост-Ин-
дии... И хотя, прибавил я, не имею полномочий на то, что предлагаю, но
Англия наградит императрицу той частью наших колоний, какую она изберет,
- если только эта мера доставит Англии прочный мир". Гаррис врал: полно-
мочия он имел - от самого короля. Очень вкрадчиво посол спросил:
- Надеюсь, ваша императрица будет умеренна?
- Лучший способ разорить Россию, - ответил Потемкин, - это подарить
ей дальние колонии на островах. Если уж вы что-либо и даете, так давайте
то, что лежит к нам поближе.
Наступил самый острый момент купли-продажи:
- Мы, англичане, всегда придавали громадное стратегическое значение
нашим владениям в Средиземном море...
Потемкин сплюнул в ладонь виноградные косточки:
- Россия тоже придает немалое значение этому морю. А в газетах уже не
раз писали о жене одного глупого испанского гранда, которая пять лет
подряд бывала беременна, каждые девять месяцев посылая гранда бегом за
акушеркой. При этом она еще и кричала от якобы невыносимой боли. Но ре-
бенка не явилось. А я - не тот испанский гранд, я хочу видеть не только
беременность, но и ребенка. Покажите мне его!
- А если... Минорка, - сказал Гаррис.
Потемкин высыпал виноградные косточки за шиворот казачка, чесавшего
ему пятки гусиным перышком.
- Родилась у нас девочка, - сказал он. - Назвали ее Миноркой. Давайте
разберемся, какова ей выпадет жизнь...
"Затем, - писал Гаррис, - он с живостью, свойственной его воображе-
нию, увлекся мыслью о русском флоте... он ручался, что с помощью такой
уступки государыня согласится на все".
- И тогда возникнут узы прочного союза меж нами!
- Если так, - ухватился за это Гаррис, - считайте Минорку вашей, а с
завистью Версаля разбирайтесь сами. Одно лишь условие: о Минорке знаете
вы, знаю я и ваша императрица...
Екатерину фаворит застал за любимым делом - за перлюстрацией. Она
протянула Потемкину выписку из депеши Гарриса:
- Прочти, друг, каково мнение о тебе...
Потемкин прочел: "...обладает большим здравым смыслом, безгранично
честолюбив, и, по счастью, закоренелый враг Панина!" Выслушав рассказ
светлейшего, императрица сказала:
- Не совсем-то я верю в эти Минорки, у англичан сейчас глаза от стра-
ха на лоб лезут. Не лучше ли подождать подтверждение этим фантазиям из
Лондона? А потом и дадим им звону...
...В конце года случилось непредвиденное событие.
Марии-Терезии было 63 года, королева-императрица заплыла дурным жи-
ром, ей стало трудно навещать в подвалах гробы своих благородных предков
- мучителей человечества. Для удобства был устроен примитивный лифт
(попросту кресло на тросах), который ежедневно погружал императрицу в
бездну смерти и возвращал обратно - к жизни. В мрачной усыпальнице висел
портрет мужа императрицы - Франца, снятый с него в гробу, здесь был и
портрет самой Марии-Терезии, изображающий ее лицо в предсмертной агонии
(так она велела живописцу!).
В один из дней императрица уселась в кресло и исчезла в глубоком про-
вале. Придворные, болтая о пустяках, остались наверху, ожидая ее возвра-
щения. Наконец послышался скрип тросов, поднимавших ее обратно, потом
раздалось - крак! - тросы лопнули, и грозная владычица "Великой Римской
империи" кубарем полетела вниз - на возлюбленные ею гробы.
Настала тишина. Пожалуй, тишина историческая.
Затем из глубин подземелья донесся стон:
- О-о-о, мой Франц, ты не хочешь отпускать меня!
Марию-Терезию, разбившуюся при падении, вытянули наружу.
Кауницу принесли бумаги, подписанные Иосифом II.
- А где подпись Марии-Терезии? - хмыкнул он.
- Мария-Терезия больше ничего не подписывает.
- Ага, я понял... поедем далее без нее!
Похороны Марии-Терезии, сделавшей очень много зла людям, превратились
в поругание траурной церемонии: народ смеялся на улицах, радуясь ее
смерти. Но без этой женщины Австрия лишилась тормозов, которые еще хоть
как-то сдерживали агрессивное нетерпение Иосифа, а скупое благоразумие
Кауница давно уже не действовало на молодого императора. Сразу же после
смерти МарииТерезии между Веной и Петербургом возникла бурная переписка.
Эти-то частные письма Иосифа II и Екатерины II стали негласными протоко-
лами русско-австрийского соглашения, направленного против Турецкой импе-
рии...
1780 год закончился! Дипломатический престиж русского государства был
небывало высок. Турция признала ханом Шагин-Гирея, свидание с Густавом
III обнадежило Петербург в мире на Балтике, Тешенский мир и "Декларация
вооруженного нейтралитета" обеспечили русскому Кабинету влияние в делах
Европы; союз с Австрией обнадеживал прочность южных рубежей; Лондону не
удавалось втянуть Россию в войну за британские интересы.
Не так уж все плохо складывалось, даже хорошо.
ЗАНАВЕС
В 1814 году, когда состоялся Венский конгресс, в самый разгар карна-
вала по случаю побед коалиции над Наполеоном, в бедном домике, окружен-
ный книгами, умирал человек, сказавший: "Конгресс танцует". Когда все
виды зрелищ окажутся исчерпаны, я предложу им новое - свои похороны".
Это был Шарль-Жозсф дс Линь, целиком принадлежавший XVIII веку, в
конце которого старший его сын пал в Вогезах, сражаясь против революци-
онной Франции, а младший строил баррикады в Брюсселе, сражаясь за
бельгийскую революцию. Де Линь оставил после себя 34 тома сочинений; в
России книги его открывались портретами Потемкина, которого он, как ник-
то, удачно живописал. А еще через сто лет, в июле 1914 года, Бельгия
устроила народный праздник памяти Шарля де Линя, назвав его своим "вели-
ким гражданином"...
Потемкин так привязался к де Линю, ценя в нем старогалльское остроу-
мие, что пожелал сопровождать его до самого Дерпта, где заодно хотел
инспектировать кавалерийские полки. В день их отъезда Екатерина устроила
ужин.
- Обо мне много болтают, - жаловалась она. - Но у меня совсем нет
личной судьбы. Ее заменяет политика. К сожалению, в русской жизни еще
немало всяких иллюзий...
- На что вы жалуетесь? - отвечал ей дс Линь. - Если бы в этом мире
все шло, как надо, никогда не возникло бы надобности ни в Цезарях, ни в
Екатеринах... Иллюзии? О Боже! А где их нету? Люди слабы, и они любят
то, что им приятно...
На прощание Екатерина вынула из ушей серьги:
- Поносите мои! Не правда ли, принц, ведь вы не слышали от меня ни
единой остроты? Вы, наверное, не ожидали, что я так безнадежно тупа? С
моим крохотным умишком, попади я в Париж, меня никто не пригласил бы да-
же к ужину.
- Зато я ужинаю у вас, - отвечал де Линь...
Он и Потемкин провели ночь на постоялом дворе во Пскове, пили вино,
по очереди снимали нагар со свечей. Де Линь рассказывал очень много ин-
тересного о встречах с Вольтером, который не дал ему читать свою "Исто-
рию Петра Великого":
- Он ответил мне тогда: "Если желаете узнать об этой стране, читайте
Лакомба - он ведь не получал от русского двора ни мехов, ни денег..."
Кстати, - спросил де Линь, - почему в вашей прекрасной картинной галерее
я ни разу не обнаружил вашего изображения? Нет и гравюрных. Между тем
любая козявка Европы считает своим долгом, чтобы в книжных лавках столиц
продавались ее портреты, резанные на меди, но обязательно с высокопарной
надписью.
- Христос сказал: "Если все, значит, не я!" - сумрачно ответил ему
Потемкин. - Вы справедливо заметили, что моих портретов нигде не вешают.
Зато очень много людей, желающих повесить меня. Легче всего отсыпать из
кошелька золота живописцу и занять перед ним геройскую позу: мажь вот
так! Но я этого не сделаю. И не потому, что одноглазие заставит позиро-
вать в профиль. Просто я не люблю сам себя. Бог наказал меня страшным
одиночеством, печалью и несчастьем... Да, я несчастен. Имея все, я уже
не знаю, чего мне еще желать.
Вернувшись из Дерпта в Петербург, светлейший спросил у Екатерины ее
мнение о де Лине. Она прежде подумала.
- Политический жокей, - сказала она. - Хорошо, если не шпион, которо-
