от себя бриллианты:
- Ах, на што мне они, дядюшка?..
Русский двор оживило явление поляков. В богатых кунтушах, с головами,
бритыми наголо (по древней моде, еще сарматской), паны вежливо позвани-
вали во дворце саблями, угодливые и красноречивые. Приехали женихами:
невест поискать! Возглавлял эту ватагу граф Ксаверий Браницкий, гетман
коронный, уже в летах человек.
Потемкин всегда привечал поляков с радушием:
- Щацунек, панове... мое почтение, господа!
Светлейший давно уже мечтал породниться с ясновельможными, с умыслом
он показал графу на Саньку Энгельгардт:
- Погляди, Ксаверий Петрович, какова стать и осанка! Будто не в лопу-
хах родилась, а сам Пракситель из мрамора сделал.
Браницкий закрутил ус и заложил его за ухо.
- Добже, светне, - восхитился он молодицей.
- Так бери ее... пока не испортилась!
Александра Васильевна не ожидала того от дядюшки, и вечером возникло
бурное объяснение. Санька кричала:
- Некрасивый он, старый... зачем мне такого?
- Зато ты молодая и красивая, - отвечал Потемкин.
- У него башка бритая, будто из больницы бежал.
- Зато на тебе шерсти, как на овце.
- Хоть режьте, не пойду за Браницкого... Нет, не пойду! У меня давно
камер-юнкер Постельников на примете... сладенький!
Потемкин, недолго думая, схватил Саньку за волосы, проволок ее по
паркетам от камина до дверей, приговаривая:
- Пойдешь, курва, коли я велю...
В ноябре при дворе сыграли две свадьбы: полудохлый граф Скавронский
передал свой графский титул Екатерине Энгельгардт, а Санька сделалась
графиней Браницкой... За окнами дворца вспыхнула праздничная иллюмина-
ция, в сиянии огней блистал яркий венцель императрицы...
На брачный пир были званы певцы, средь них и вертлявая примадонна
итальянской оперы Анна Бернуцци-Давиа. Эта прожженная бестия, изображая
садовницу, расхаживала среди гостей с корзиной свежих роз и, кокетничая,
лакомилась вниманием мужчин, не всегда пристойным. Давиа вела себя так,
словно Зимний дворец для нее - подмостки оперы-буфф, где она привыкла
вытворять все, что взбредет в голову. Екатерина, беседуя с Браницким,
случайно указала на нее сложенным веером:
- А вот и синьора Давиа, у нее чудный голос.
- Только не просите меня петь, - фыркнула певица.
Екатерина давно отвыкла от такого хамства:
- И не подумаю просить, моя дорогая. Я ведь только похвалила ваш го-
лос. Но я никогда не желала бы его слышать.
Бернуцци-Давиа заявила, что покинет Петербург, где ей платят всего-то
три тысячи за выход. Екатерина сказала ей:
- У меня и фельдмаршалы за битвы столько не получают.
- Ах, так? - закричала Давиа. - В таком случае пусть вместо меня
здесь и поют ваши фельдмаршалы, а я послушаю... Может, их сопрано устро-
ит ваш слух более моего голоса!
На улице было очень морозно. Разгневанная певица велела подкатить ка-
рету как можно ближе к подъезду. Тут ее нагнал Безбородко, страстно про-
шептавший:
- Я согласен доплачивать ту сумму, которой вам недостает от императ-
рицы. Просите сколько угодно, только не лишайте меня услаждения созер-
цать красоту вашу нездешнюю и упиваться волшебным голосом вашим.
На окнах морозище выписывал сложнейшие узоры.
- Кто вы такой? - спросила Давиа.
Безбородко пошевелил перед ней толстыми пальцами, чтобы женщина обра-
тила внимание на игру камней в его драгоценных перстнях. Но Давиа заме-
тила и другое: на этом уродливом чурбане сползали с ног чулки, пряжки на
башмаках были оборваны.
- Я вам не верю, - сказала она. - Еще не было мужчины в Европе, щед-
ротами которого я бы осталась вполне довольна.
- Так это в Европе, а здесь... Россия.
Давиа еще раз глянула на складки его чулок.
- Согласна. Но я не одна - у меня есть любовник!
Безбородко еще раз осветил ее игрой бриллиантов:
- И любовника вашего не оставлю... возблагодарю.
...Графиня Александра Васильевна Браницкая, став женою коронного гет-
мана, отъехала с мужем в Белую Церковь под Киевом. (Тогда же мои предки
Пикули сделались ее крепостными).
4. ЭПИДЕМИЯ ГРИППА
Эпидемии гриппа косили человечество с незапамятных времен, только лю-
ди еще не догадывались, отчего они помирают. Эту болезнь приписывали
дурному состоянию атмосферы, и Россия кивала на Европу, откуда, мол, пе-
редается эта зараза по воздуху, а Европа, ничтоже сумняшеся, обвиняла
Россию, одно время испанцы называли грипп даже "русской болезнью". Рос-
сия повела счет гриппозным эпидемиям с 1580 года, а мемуаристы поздней-
ших времен живо запечатлели это повальное бедствие: "Кашель слышан был
на балах, на театрах, в судах, даже в полках гвардии и храмах; всякий
тогда кашлял, а доктора наживались... однако поветрии сии делали мно-
жествы досады молодиньким девицам и взрослым юношам, прекращались от то-
го случаи к свиданиям". Из этого факта видно, что хотя и обвиняли атмос-
феру, но люди по наитию уже тогда понимали, что грипп - болезнь инфекци-
онная, а потому женихи с невестами не целовались, дабы не заразить друг
Друга...
Путешествие "графов Северных" совпало с очередной эпидемией гриппа в
Европе. Уместно сказать, что свита цесаревича была с толком подобрана из
людей культурных и образованных. Но великая княгиня Мария Федоровна,
верная своим мещанским замашкам вюртембергской принцессишки, не садилась
за стол, если опаздывала к обеду ее подруга Юлиана Бенкендорф. Это было
крайне невежливо по отношению ко всей свите.
Станислав Понятовский, презираемый своими подданными, ожидал гостей в
Вишневце (поместье Мнишеков); король по-прежнему был красив и наряден,
но, увидев Павла, жалко расплакался:
- Прошло столько лет! Теперь перед вами, взрослым, мне уже незачем
скрывать, что я любил и продолжаю любить вашу мать.
Павел передал ему портрет Екатерины, а заодно уж (не удержался) и
разругал ее политику. Иосиф II встретил гостей в Троппау; после ужина
при свечах Павел с императором Иосифом II исполнили под аккомпанемент
Марии Федоровны дуэт из оперы "Орфей и Альцеста". До самой Вены чередо-
вались депутации, карнавалы, обеды, музыка и маневры. Мария Федоровна
была очень рада увидеть в Вене своих родителей и сестру Елизавету, прос-
ватанную за эрцгерцога Франца. ("Мне пришлось озаботиться, - писал Иосиф
II, - научить эту глупую принцессу чистить по утрам зубы".) Павел приз-
нался императору:
- Ваша государственная машина мне нравится...
В честь высокого гостя низкого роста Иосиф II решил поставить "Гамле-
та", на русской сцене запрещенного. Но актер Брокман отказался играть
заглавную роль трагедии:
- В театре два Гамлета - один в зале, другой на сцене.
Иосиф II счел эту фразу остроумной, наградив Брокмана полусотней ду-
катов. В частной беседе император ознакомил Павла с условиями русс-
ко-австрийского союза. Екатерина бьыа страшно недовольна этим доверием,
написав сыну, чтобы он свято сохранял тайну альянса. В австрийской сто-
лице уже свирепствовала эпидемия гриппа, перед которой врачи отступили,
и "графы Северные" поспешили с отъездом в Венецию.
Лазурное небо, синяя вода, теплынь... Павлу показали громадные кузни-
цы Арсенала, где ковали гигантские якоря для флотов мира. Павел с женою
катались по лагуне в "бученторе" (лодке дожа), их угощали свежими устри-
цами. В честь парусной регаты мужчины в красных плащах стояли на крышах
зданий, женщины бросали цветы красивым молодым гондольерам, все балконы
вдоль Большого Канала были декорированы коврами.
- А у нас морозы и костры, - просипел Павел.
- Как-то там дети? - всплакнула Мария Федоровна...
В празднествах Венеции всегда было что-то животное, языческое, очень
еще древнее. С боен выпустили на площадь разъяренных быков, преследуемых
гончими собаками. Потом на берегу канала венецианки закружились в беспо-
добной "фурнале", не совсем-то благопристойной, и Павел был удивлен:
- Безобразие - где же полиция?
- Да, - отозвалась жена, попадая в тон мужу, - столько веселья, и
совсем нет полиции... Конечно, безобразие!
Через Падую и Болонью "графы Северные" приехали в Неаполь, где их
встречал неотразимый, как всегда, граф Андрей Разумовский-посол России,
фаворит королевы Каролины.
- Где мои комнаты? - спросил Павел, гневно дыша.
В комнатах он обнажил шпагу:
- Опять вы! Осквернитель супружеского ложа... негодяи, не вы ли сде-
лали меня несчастным? Извольте драться, здесь же.
Вбежала свита, соперников растащили в стороны.
Разумовский элегантным жестом вбросил шпагу в ножны.
- А ведь я мог бы и убить его, - сказал он...
Праздник в Неаполе не удался. Билеты на пир посольство раздавало кому
попало. Толпа итальянцев, свирепая от недоедания и поборов, вмиг сокру-
шила триумфальную арку и, отпихнув "графов Северных", с голодным ревом
ринулась к буфетам. От вина и закусок остались одни разноцветные бумаж-
ки. Затем итальянцы с беззаботной легкостью разворовали всю посуду и
стали отплясывать "тарантеллу". Павел сказал жене, чтобы не глядела в
сторону танцующих:
- Разврат! И я опять нигде не вижу полиции...
"Северные" заторопились в Рим, где цесаревича принимал папа римский
Пий VI, получивший в дар от него теплую шубу.
Из Рима "Северные" прибыли во Флоренцию, столицу Тосканского княжест-
ва (там правили тоже Габсбурги), и Павел начал порицать Россию:
- Я счастлив вырваться на свободу из страшной тюрьмы, что называется
Россией... Моя мать окончательно сбита с толку своими бесподобными кур-
тизанами, ради них она забросила свой чепец за мельницу, мечтая лишь о
славе завоеваний.
- Так ли это? - усомнился тосканский великий герцог Леопольд, родной
брат Иосифа II.
Павел, распалившись, кажется, забыл об этом родстве.
- Там уже все подкуплены венским двором, - говорил он. - Если вам
угодно, дамы и господа, я могу назвать предателей: это князь Потемкин,
это статс-секретарь Безбородко... Когда я займу престол, я сначала их
больно высеку, а потом повешу!
Мария Федоровна ни в чем не отступала от мужа:
- Да, да! Мы всех очень строго и больно накажем...
Герцог Леопольд послушал и сказал свите:
- Если бы его высочество был пьян, тогда все простительно. Но он пьет
одну зельтерскую воду...
Однако даже минеральная вода показалась Павлу чересчур подозри-
тельной: боясь яда, он с помощью двух пальцев вызвал у себя рвоту. О
странном поведении Павла герцог Леопольд сообщил брату Иосифу II, кото-
рый затем информировал Екатерину, что прусские симпатии в душе цесареви-
ча остались нерушимы. За Флоренцией следовали Ливорно, Парма, Милан, Ту-
рин, Лион... Хорошо откормленные лошади развернули кортеж цесаревича
прямо на Париж!
Наступала ранняя и добрая весна 1782 года.
А зима была слишком суровой, морозы в Петербурге долго держались, не-
бывало свирепые. Театры не работали, балов не было, по гостям не ездили.
Вечерами на улицах разводили громадные костры, но это не помогало: каж-
дое утро полиция собирала трупы замерзших. Иностранцы с удивлением виде-
ли, как падают на лету птицы, охваченные стужей. В конце зимы простудные
лихорадки свалили в одной только столице более 15 тысяч жителей, эпиде-
мия гриппа затронула Тверь, Москву, Калугу и Псков. "Вообразите, - писа-
ла Екатерина, - какую прелестную гармонию составляет моя империя, кашля-
ющая и чихающая... в Париже эту болезнь называют гр и и и о м!" Про
умерших от гриппа в народе тогда говорили - сгрибился" Но яркая весна,
отогнав эпидемию, все сразу изменила - к людской и природной радости.
Потемкин был очень труден в общении, ибо не имел распорядка дня: в
полночь выезжал кататься, на рассвете обедал, чтобы в полдень лечь спать
до вечера. После бурного веселья впадал в тяжкую меланхолию, за пре-
дельным насыщением организм его требовал монашеской пищи.
Весна... На обширных складах Новой Голландии хорошо подсыхал лес, но
