мате.
- Хочу быть мадам Булгаковой, - говорила она.
- И будешь, - заверял ее Яков Иванович...
После европейских городов дипломату было любопытно видеть зарождение
Херсона, который уже на семь верст протянулся вдоль Днепра; горизонт за
форштадтами живописно украсился ветряными мельницами; словно по щучьему
велению, росли дома кирпичные, магазины и арсеналы из тесаного камня. На
стапелях достраивались корабли и фрегаты. Правда, жить было нелегко.
Днепр у берегов зарастал густым камышом, задерживая течение воды; в жа-
рищу воздух нависал над городом плотным, удушливым одеялом, начинались
приступы жестоких лихорадок, а тучи комаров не давали житья... В гречес-
ких кофейнях вечерами шебуршился рабочий люд, вино лилось тут рекою, а
икра в Херсоне (два рубля за пуд) была не так черна, как с Яика: чуть
серовата, будто дробь свинцовая... Наконец, лишь в конце июня, Ганнибал
отвез Булгакова с Екатериною Любимовной за 35 верст от города - в слобо-
ду Глубокая Пристань, где причалил пакетбот из посольства. Капитан-лей-
тенант Яков Иванович Лавров принял на борт пассажиров и багаж их.
- Скоро ли будем в Буюк-Дере? - спросил его посол.
- При таком-то ветре... за неделю придем.
Лавров скомандовал - паруса наполнил хороший ветер. В душе Булгакова
что-то оборвалось: "О музы, музы! Когда же навестите меня, на Олимп взи-
рающего?.." Сквозняки рвались через люки, распахивая в коридоре каютные
двери. Яков Иванович перекрестился...
Константинополь встретил посла нестерпимым зноем. Коляску Булгакова
задержало шествие янычар от Эйтмайдана: вместо знамен и бунчуков голово-
резы тащили на себе громадные котлы из меди, ярко начищенные, - свою
главную святыню, из которой они стадно кормились дармовой султанской
похлебкой. Если ты правоверный, попробуй только не поклонись котлу или
побрезгуй их супом - вмиг головы лишишься! Процессию янычар сопровождал
духовой оркестр (как всегда у турок, великолепный). Булгаков невольно
заслушался. В руке посла, чересчур доверчивая, покоилась узкая и теп-
ленькая ладонь его любимой женщины.
- Глупая, зачем я сюда приехала? - вдруг сказала она.
- Не скучай, - ответил Булгаков. - Поживешь и привыкнешь. А гулять мы
станем в прохладе на Сладких Водах Стамбула...
Сладкие Воды - самое приятное место в турецкой столице, там были
построены дачи сановников султана, ажурные киоски для флирта и отдыха.
На зеленых лужайках, пронизанных шумом чистейших ручьев, собирались по-
судачить гаремные жены, здесь же фланировали чиновники европейских по-
сольств. Прогулки на Сладкие Воды были полезны для бедных затворниц, ко-
торые на лоне природы опускали яшмаки со своих лиц, подставляя их лучам
солнца. Но Сладкие Воды были опасны для красивых мужчин: в любой момент
могла появиться султанша Эсмэ - как безжалостный ястреб в голубиной
стае. Мужчина, ей приглянувшиеся (будь то раб-лодочник или иностранец),
увлекался в Эйюбский дворец, где следы его навеки терялись. Что запретно
всем женам ислама, то дозволено султанше, которую не зашьют в шерстяной
мешок и не утопят ночью в Босфоре.
Однажды, когда русское посольство выехало на Сладкие Воды искать
прохлады и отдыха на траве, к Булгакову смелым шагом приблизилась стат-
ная турчанка без яшмака на красивом лице. Она дружески сказала, что рада
видеть его снова на берегах Босфора. Екатерина Любимовна проявила ревни-
вое беспокойство, но Булгаков утешил ее - это была султанша Эсмэ.
- Неужели та самая злодейка?
- Да... Эсмэ умная женщина, а мне, дипломату, необходимо учитывать ее
генеалогию. Нынешнему султану Абдул-Гамиду она доводится сестрой, а в
гаремном заточении томится другой ее брат - Селим, и, если Абдул-Гамида
не станет, престол займет Селим, а он очень любит свою сестру - Эсмэ...
Сладкие Воды наполнял радостный плеск ручьев, всюду звучала музыка,
громкими исступленными воплями дервиши не просили, а требовали милостыню
с гуляющих, босоногие слуги-кавасы в белых шальварах бегом разносили
сладости и напитки. Внимание публики привлек богато одетый алжирец в
чалме, ведущий на поводке, как собачку, лохматого берберского льва.
- Не пугайся, душа моя, - сказал Булгаков возлюбленной. - Это знаме-
нитый адмирал Эски-Гасан, вот он со своим львом да еще Али-Сеид-бей -
самые лучшие флотоводцы султана.
- Есть ли равные им в христианском флоте?
- Пожалуй, и не стало, - ответил Булгаков. - Грейг остался на Балти-
ке, Спиридов ушел в отставку, Чичагов слаб, Алехан Орлов вообще не мо-
ряк.
К берегу подгребали каики, чтобы отвезти гуляющих в город, и султанша
Эсмэ, прощаясь, лукаво шепнула ему, чтобы он "не снимал с плеч ее брата
последнюю шубу". Это был опасный намек турецкой дипломатии на дела
крымские, давно кровоточащие.
2. ЧУДЕСА В РЕШЕТЕ
Потемкин продал Аничков дворец купцу Шемякину и в обмен на 130 тысяч
десятин земли под Воронежем получил на Неве пустырь, заросший ивняком.
Место было загородное, глухое, тут и разбойники пошаливали. Снова позвал
он Старова:
- Иван Егорыч, я местечко выбрал утишное, ты мне там дворец возведи.
Чтобы в один этаж, но помпезно. Всяка тварь на Руси с ума по-своему схо-
дит, и желательно мне память о себе на земле оставить... в камне!
Так зачинался дворец, имя которому - ТАВРИЧЕСКИЙ. Но сама Таврида ос-
тавалась еще Крымом-Кырымом...
Сильное влияние Безбородки, поддержанного Потемкиным, оживило новое
направление в политике. Вслед за Австрией Екатерина мечтала привлечь к
себе Францию: если Иосиф II прокатился до Могилева, почему бы ее сыну не
побывать в Париже? "Но как это сделать тончайше? - задумалась императри-
ца.
- Нужен барон Димсдаль, - сказала она Безбородке, - пусть приезжает и
привьет оспу внукам моим, Александру и Константину... Выгляни в прием-
ную: кто там сидит?
- Князь Николай Васильевич Репнин.
- Зови его. А сам поди-ка погуляй в парке...
Репнину она сказала:
- Все, что исходит лично от меня, неприемлемо для моего сына и не-
вестки. Если я скажу им, что надо умываться, они лучше умрут от грязи,
только бы поступить наоборот... Я хочу, чтобы Павел с женою под именем
"графов Северных" навестили Европу, ибо, кроме Германии, ничего путного
не видели и не хотят видеть. Ты и помоги мне, князь.
- Счастлив исполнить любую волю вашего величества.
- Но пусть наш разговор останется между нами, - предупредила Екатери-
на. - Повидайся с моими олухами в "Паульлусте", и, чтобы возникло меж
вами полное доверие, ты сначала как следует меня изругай! А потом разри-
суй под носом у них, какие волшебные чудеса в решете можно видеть, путе-
шествуя...
Князь Репнин объездил всю Европу, он знал ее культуру и языки, распи-
сать красоты и чудеса Италии ему ничего не стоило, и Павел с Марией Фе-
доровной загорелись предстоящим вояжем. Но прежде они навестили больного
Панина.
- Я не возражаю, - ответил тот. - Однако вы, дети мои, не забывайте,
что в Берлине живет ваш лучший друг, который и составил ваше супружеское
счастье. Не посетить Фридриха, великого короля, было бы крайне неблаго-
родно. Вы изберите такой верный маршрут, чтобы непременно попасть в Бер-
лин...
Панин готовился ехать в подмосковное Дугино, а великий князь с супру-
гою, явно робея, просили императрицу отпустить их за границу. Екатерина,
выслушав их, изобразила на лице изумление и сказала, что ее сердце не
вынесет разлуки:
- Ваша просьба поразила меня! Скажите честно, вы это сами придумали
или вас кто-либо надоумил?
- Сами, сами, - в один голос заверили ее.
- Странные у вас желания. Впрочем, я надеюсь, что в Вене вам окажут
наилучший прием. Маршрут определю я сама.
- А как же... Берлин? - спросил ее Павел.
- Вена с Парижем интереснее Берлина!
Мария Федоровна, понимая тайные вожделения мужа, робко просила вклю-
чить в маршрут и посещение Потсдама.
- Там ведь служат мои братья, - сказала она.
- Милая моя, - отвечала Екатерина, - у меня в Германии тоже немало
разных родственников, дальних и ближних, но вы разве слышали, чтобы я
стремилась повидать их?
Никита Иванович, прощаясь с императрицей перед отъездом в Дугино,
обещал ей вернуться раньше срока:
- К тому времени, когда внукам станут прививать оспу.
- Да не вы же их дедушка! - взорвалась Екатерина. - И не врач вы то-
же. До каких еще пор вы будете лезть в мои семейные дела? Я еще не дели-
ла с вами ни детей, ни внуков своих...
Гаррису она объяснила свою резкость так:
- Я не нуждаюсь в сиделке при своей же постели...
Гаррис спешно депешировал в Лондон: "Это произвело огромную сенсацию,
и так как он (Панин) увлекает за собой в своем падении множество лиц, то
все ропщут, насколько это возможно. Панин глубоко потрясен... обычное
спокойствие, коим он отличался, покинуло его".
Гаррис выпытывал у Потемкина: не он ли и свалил Панина в яму?
- Зачем? - удивился светлейший. - Я бы уж стал валить Безбородко, ко-
торый давно стал могущественнее дохлого Панина...
Настало жаркое лето, Екатерина с Потемкиным прикидывали: как будет
далее? Пока цесаревич путешествует, из-под него будет убрана последняя
опора при дворе-граф Панин, а визит Павла во Францию, возможно, приведет
к сближению с Версалем. Последний акт трагикомедии Екатерина брала на
себя, чтобы исполнить роль "материнского" отчаяния в миг разлуки.
- Уж как-нибудь соберусь с силами и выжму слезу покрупнее! Чтобы меня
не попрекали, будто я бессердечная маменька..
- Надо следить за Паниным, - напомнил ей Потемкин...
Следили за Паниным, зато не уследили за прусским королем. Тайные
курьеры "старого Фрица" везде настигали Панина под видом богомольцев или
коробейников. Они-то и передали графу распоряжение короля: вернуться!
Никита Иванович из политика давно превратился в интригана-придворного;
теперь Фридрих II хотел снова сделать из него интригана-политика. В сто-
лице Панин застал неприятную для него картину: Павел с супругой ласка-
лись к Потемкину, цесаревич восхищался актерским дарованием австрийского
посла Кобенцля. Но для Панина обращение наследника к Вене означало не
только музыку Гайдна, Сальери и Моцарта. Он повидался с прусским послом
Герцем.
- Ваш великий король, - сказал он ему без обиняков, - хочет, чтобы я
свернул себе шею, и я готов ею пожертвовать, лишь бы удалить моего вос-
питанника от венских каверз...
Грозовые тучи давно клубились над царскою резиденцией. В самом конце
августа в окно дворца с шумом влетела шаровая молния, и Екатерина услы-
шала треск, затем крики фрейлин:
- Ай, убило! Ланского убило молнией...
Лакеи вывели из покоев обожженного фаворита. На нем еще дымился каф-
тан, с которого взрывом молнии вмиг сорвало бриллиантовые пуговицы. На
лбу Ланского краснел сильный ожог.
- Примета нехороша, - сказал камердинер Захарушка Зотов. - Уж если
кого Господь Бог отметил знаком своим с небес, тому при всем желании не
зажиться на этом свете...
Спасая свой политический курс, Панин губил сам себя. И напрасно Димс-
даль с Роджерсоном внушали Марии Федоровне, что оспенные прививки безо-
пасны. Панин привлек себе доктора Крузе, и тот резко выступил против
всяких прививок.
- Не верьте шарлатанам! - заявил врач матери. - Яд оспенный всегда
останется для детей только ядом...
Панин принудил своего племянника, князя Репнина, сознаться в сговоре
с императрицей, и тот не скрыл истины от дяди. Никита Иванович, играя
ва-банк, предупредил Павла:
- Она и здесь провела ваше высочество! Это не вы пожелали видеть Ев-
ропу - это она вас решила изгнать в Европу.
Марию Федоровну он заставил рыдать от страха.
- Если ваши дети не погибнут от оспы, - говорил ей Панин, - вы их все
равно никогда более не увидите...
Панин дал понять женщине: выпроводив сына и невестку за границу, им-
