вы?
Ха!
Впрочем, когда суда, обойдя с юга остров Лемнос и с севера крохотный
островок Тенедос, по каким-то причинам не свернули в сторону гавани, а
двинулись сразу к берегу - десятник немного забеспокоился и решил послать
гонца к правителю. С одной стороны, вспыльчивый и деспотичный нрав
Лаомедонта (многие звали его "живым богом", подразумевая под этим разное)
был известен всем, и в случае ложной тревоги десятника ждали неприятности;
с другой же стороны...
Вот с этой, с другой стороны, предусмотрительный десятник оказался
кругом прав. Кусая губы от бессилия, он глядел с крепостной стены на
развернувшийся внизу грабеж; спешно командовал открыть Скейские ворота,
едва из окрестных улиц вывернули спешащие солдаты и колесницы Лаомедонта;
на свой страх и риск впустил в Трою вопящих беженцев и лишь потом приказал
запереть ворота; и, наконец, сыпля проклятиями, во всех подробностях
рассмотрел не слишком успешное начало штурма насыпи.
Часть беженцев успела растечься по городу, и Троя стала напоминать
закипающий на огне котелок. Остальные же толпились внизу, у ворот, и
стражникам приходилось отгонять наиболее ретивых, так и норовивших
забраться на стену или башню. Среди людской массы особняком выделялся
десяток конных фракийцев, приехавших на ярмарку перед самым налетом.
Десятнику давно уже нравились всадники Фракии - хотя сам он не любил и
опасался лошадей, даже запряженных в колесницы - и когда один из
фракийцев, спрыгнув с коня, направился к ведущей на стену лестнице,
десятник махнул страже: пропустите!
Вблизи фракиец оказался неожиданно громоздким и широкоплечим, стоять
рядом с ним было спокойно и надежно, как иногда стоится рядом с утесом;
десятник дружелюбно подмигнул гостю и подумал, что в случае чего десяток
таких ребят никак не помешает.
- Пираты? - спросил фракиец, распуская башлык, скрывающий нижнюю
половину лица.
Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного, толстощекого, с
бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.
- Ага, - десятник с презрением оттопырил нижнюю губу. - Вот уж
глупцы! - думали с нахрапу...
- А держатся неплохо, - задумчиво оценил фракиец, указывая в сторону
сражения. - Глядишь, часть успеет уйти в море.
- Дудки! - возмутился десятник. - Вон еще наши бегут... обойдут с
флангов и вырежут подчистую!
Последнее относилось к полутысяче человек, мчавшихся к берегу со
стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.
- Бегут, - благодушно согласился фракиец. - Только ваши ли?
- А чьи ж еще? - неприятная змейка сомнения вползла в душу десятника
(которая, как уже было сказано, находилась в животе) и закопошилась,
свивая холодные кольца. - Раз отсюда туда бегут, значит, наши!
- Отсюда оно, конечно, туда, - как-то странно выразился фракиец и
замолчал.
Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.
- Небось, из Арисбы подмогу прислали, - десятник почувствовал, как
змейка сомнения разрастается, становясь змеей. - Нет, оттуда даже бегом
полдня в одну сторону... Может, из Зелии?
"Шиш тебе! - злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень
спинными шипами. - Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они узнали
бы о налете?!"
- Шкура хорошая, - ни с того ни с сего ляпнул фракиец. - Вытерлась
маленько, а так - добрая шкура...
- Какая еще шкура? - машинально спросил десятник, проследил
направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.
Понял за мгновение до того, как пять сотен человек мнимого
подкрепления под предводительством гиганта в львиной шкуре, накинутой
поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину - и сражение
превратилось в резню.
- А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, - фракиец
хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха до уха, -
все думали: что ж это за полудюжина кораблей под прикрытием мыса со
стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие... одна радость, что хоть до
Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий Геракл срок у
Омфалы отбыл - и берет крепкостеную Трою!
- Геракл, - десятнику казалось, что эти слова произносит не он, а
кто-то другой, - Геракл берет Трою...
- Молодец! - просиял фракиец. - Сообразительный! А Геракл - он ведь
такой: если что берет, значит, берет...
Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.
- Эй, Лихас! - заорал он кому-то из своих, - ты был прав! Это Геракл!
С меня выпивка!
Тот, к кому обращался фракиец - худющий как жердь парень лет
двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас - мигом соскочил наземь и
затесался меж беженцев.
- Геракл! - пронзительно заверещал он, и десятнику его противный
голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию трехлетней давности, когда
десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному басилею Эвриту. -
Геракл под Троей! Спасайся кто может!
- Спасайся кто может! - нестройно подхватила толпа, торопливо
вливаясь в улочки, ведущие к центру города - и скоро у Скейских ворот
осталась лишь стража да фракийцы.
"А кто не может?" - обреченно подумал десятник.
- Ты б командовал ворота открывать, - благодушие могучего фракийца не
имело предела. - Во-он ваш Лаомедонт несется... грех царя в город не
пускать.
Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те едва успели
вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом
- как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней еще
три.
- Запирайте! Запирайте, шлюхины дети! - не сумев сдержать закусивших
удила коней, Лаомедонт едва успел свернуть в переулок, ведущий к
центральной агоре [агора - площадь]. - Да запирайте же!
Колесницы троянских царевичей прогрохотали следом; последняя,
накренившись на повороте, опрокинулась, вылетевший возница ударился
головой об угол дома и замер, а лошади помчались дальше с истошным
ржанием. Одного взгляда, брошенного в сторону побережья, хватило
десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего
Лаомедонтова приказа, и в город на плечах бежавшего и бросившего свое
разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во главе с обладателем
львиной шкуры.
Понимая, что его подчиненные сейчас колеблются в выборе между
бегством и верностью долгу, десятник глубоко вздохнул и собрался было
устремиться вниз, дабы лично возглавить оборону Скейских ворот - но ноги
отказались служить бравому вояке, а все команды, так и не родившись,
умерли и стали разлагаться прямо в груди, спирая дыхание.
Навстречу десятнику по каменным ступеням лестницы поднимался засов от
Скейских ворот.
- Посторонись! - негромко бросил засов, поравнявшись с кожаными
подошвами десятниковых сандалий, затем двинулся дальше и вверх; вот он уже
на уровне колен отпрыгнувшего назад десятника, вот достиг живота... по
медной обшивке дубового бруса скрежещет стрела, посланная перепуганным
часовым с башни, но засов неуклонно продолжает свое движение.
Десятнику уже хорошо видны напрягшиеся под сумасшедшей тяжестью
плечи, бугристые руки, ладонями упирающиеся в потертую медь, подобравшийся
живот, весь в жесткой черной поросли - но лица человека, несущего засов,
ему не видно.
Только макушку; только курчавые, изрядно тронутые сединой волосы.
- Это... это один из ваших? - глупо моргая, десятник пятится к
фракийцу.
- Из наших, из наших, - соглашается тот, с откровенной завистью глядя
на несущего засов человека. - Вот веришь, приятель: и ростом мы с ним
вровень, и в плечах я чуть ли не пошире буду, и если я не сын Зевса, то уж
во всяком случае внук [по отцу, благочестивому Эаку, Теламон - внук Зевса;
по матери Эндеиде - внук кентавра Хирона] - а так не могу! По ступеням, с
этой дурой на загривке... нет, не могу!
- Будет прибедняться, Теламон, - рокочет из-под засова; и уже к
десятнику: - Жить хочешь?
- Хочу, - подумав, честно отвечает десятник.
- Тогда отойди в сторонку и крикни своим, чтоб не дергались и не
стреляли больше. Понял? Теламон, проследи...
Надежный утес фракийца придвигается, оказывается совсем рядом,
короткий меч десятника сам собой покидает ножны и, ожив, плашмя шлепает
бывшего хозяина по ягодицам.
- Пошли? - весело спрашивает Теламон, и тут дикий грохот заставляет
обоих подпрыгнуть на месте.
Человек, только что сбросивший засов на ту сторону стены,
поворачивается - и десятник узнает его.
Они уже виделись: в Ойхаллии, у Эврита.
Три года назад.
- Геракл берет Трою, - что-то безнадежно сместилось в голове
десятника, он чувствует это, хотя не понимает, что именно, и никак не
может перестать ухмыляться. - Геракл берет Трою...
- Почему берет? - смеется Теламон, и ответно смеются внизу
лже-фракийцы, сгоняющие в кучу не оказывающих сопротивления стражников. -
Почему - берет?
- Ах, да, - поправляется десятник. - Взял.
5
Троя была взята.
Она была взята еще тогда, когда девять пятидесятивесельных кораблей
тихо отплыли из Иолка, оставив на берегу расстроенных Пелея и Тезея
Афинского - из известных героев с Иолаем и Ификлом отправился лишь
буян-Теламон; всех же остальных, чье исчезновение непременно породило бы
волну слухов, способную докатиться до Трои раньше ахейских кораблей, Иолай
заставил вернуться домой.
Она была взята еще тогда, когда триста арголидцев и тиринфских
ветеранов самоубийственно наглым налетом отвлекли на себя внимание
троянцев и сумели продержаться на узенькой полоске суши между кораблями и
насыпью (которую сами же и насыпали семь лет тому назад) ровно столько,
сколько было нужно.
Она была взята еще тогда, когда шесть кораблей, обогнув Лесбос,
причалили у южной оконечности мыса Лект, и Ификл, взяв с собой пятьсот с
лишним воинов, умудрился прокрасться вдоль лесистых склонов Иды почти к
самой Трое - чтобы потом открыто и неожиданно ударить в спину солдатам
Лаомедонта.
Она была взята еще тогда, когда Алкид - отнюдь не объявляя
громогласно об окончании рабства у Омфалы - вспомнил Хиронову науку и
верхом прискакал из Меонии к мысу Лект, пригнав с собой табун в десять
голов; там он взял Теламона, Лихаса (не потому, что коренной фракиец, а
потому что парень, три года не видевший своего кумира, просто обезумел от
счастья) и еще семерых, которые во время походов на Диомеда-бистона и
амазонок научились искусству всадника - короче, десяток ложных фракийцев
затесался в толпу беженцев и весьма своевременно попал в Трою,
задержавшись внутри у Скейских ворот.
А может быть, Троя пала гораздо раньше - когда ее царь Лаомедонт
вступил в Салмонеево братство, когда силой отправил собственного сына
Подарга на Флегры, как быка в стадо; когда отдал в жертву Гесиону и потом
гнал Геракла-спасителя прочь, кичась неприступностью стен и титулом
"живого бога".
Все может быть.
...Паника охватила город.
Никто и не помышлял о сопротивлении, оставшиеся в живых солдаты
послушно бросали оружие, даже если их об этом никто не просил; горожане
передавали из уст в уста грозное имя Геракла и проклинали заносчивого
Лаомедонта - втайне надеясь, что великий сын Зевса утолит желание
отомстить и не станет разрушать или так уж рьяно грабить несчастную Трою.
Ужас и надежда; огонь в зарослях людского тростника.
Лишь на агоре, у центрального жертвенника невозмутимой статуей замер
