таившуюся в них опасность, но и разрушили мост между собой и людьми. Ты
помнишь, Гермий, на какие ухищрения нам пришлось идти, чтобы собрать детей
Мусорщиков под Троей? Те силы, которые мы потратили на это, были достойны
лучшего применения... Но и тогда нам приходилось постоянно направлять ход
событий, в результате чего были ранены Арей и Афродита - люди уже не
боялись нас! Возможно, потому что мы боялись их.
- Помню, дядя. А также помню, как Посейдон с Мачехой потом ловили и
добивали поодиночке уцелевших. И добили. Всех.
Гермий помолчал и процедил сквозь зубы:
- Только Одиссея я им так и не отдал!
- Ну и где он сейчас? - вяло поинтересовался Аид. - И где, кстати,
обретается Амфитрион?
- Не знаю. Они больше не верят никому из Семьи. Даже мне. И предпочли
скрыться, затеряться среди людей... камней, зверей, деревьев - не знаю!
Все попытки разыскать их провалились. Они где-то там, в мире живых, на Гее
- но где?!
- Мы убили эпоху, - медленно и печально произнес Аид после долгой
паузы. - Свою эпоху. Время великих богов и великих героев. И когда труп
отпылал, став пеплом - ветер разнес его во все стороны, и тьма запустения
покрыла Гею... когда-нибудь люди так и назовут время после Троянской войны
- "темные века".
- Я так и думал, что ты и без меня все знаешь, - проворчал Гермий,
кутаясь в шерстяную накидку.
В последнее время он стал мерзнуть.
- Знаю. Но хотел лишний раз услышать подтверждение своим догадкам.
Вернее, очень надеялся его не услышать.
- И что теперь?
- Ничего. Теперь уже не важно - Павшие, Семья или Единый. Когда ты не
знаешь бога, а только веришь в него - легче верить в Одного, чем во
многих. Мы запретили себе являться в мир людей, мы перестали ссориться с
ними, любить и ненавидеть их, мы избежали многих опасностей и забот, но
близок день, когда мы просто не сможем открыть Дромос на Гею, даже если
захотим.
- А Гераклу до сих пор приносят жертвы, - как-то невпопад заметил
Лукавый.
- Тому? - уточнил Аид. - Или...
- Тому, - кивнул Гермий. - Который на Олимпе.
- Он все такой же?
- А что ему сделается?! Здоровый, как бык, и такой же тупой. Геба от
него без ума. Раньше никому не отказывала, а теперь - ни-ни. Только с
мужем. Двоих мальчишек ему родила, Аникета и Алексиареса...
- Ты пробовал с ним говорить?
- Пробовал. Без толку. Не помнит он ничего. Вернее, помнит, но...
- Договаривай, - в голосе Аида сквозило плохо скрываемое напряжение.
- Помнит - но только то, что известно всем. Подвиги помнит, но
утверждает, что совершал их сам! Гигантомахию (Лукавого передернуло)
помнит плохо и все время называет ее "Великой битвой". А о том, как это
было на самом деле, даже слушать не захотел. Развернулся и ушел. Хорошо,
хоть по шее не съездил!
- Брата своего вспоминает?
- С трудом. Был, говорит, у меня брат, кажется, Ификлом звали... Был
да сплыл. И куда подевался - не знаю. Помер, наверное.
- А отца?
- Он считает своим отцом Зевса! Я ему намекнул - еле потом удрать
успел, от греха подальше! А Семья счастлива, их такой Геракл вполне
устраивает...
- Про тень ты им, конечно, не говорил?
- За кого ты меня принимаешь, дядя? - обиделся Лукавый.
- Это правильно. Ни к чему. Совсем ни к чему Семье знать, что я уже
не чувствую себя здесь единственным хозяином. Владыкой.
- Ты?!
- Я, Гермий. Потому что царство теней - это Я, Владыка Аид, Старший.
Но с того дня, как здесь появилась тень Геракла, это уже не совсем Я. Это
Я - и Он. Потому что он не теряет память! Он пьет из Леты, ходит мимо
Белого Утеса по сто раз на дню и помнит все! Ты не забыл, Лукавый, как мы
были удивлены, когда после смерти Ификла его тень не явилась сюда, и ты не
смог отыскать ее на Гее?!
- Не забыл.
- А теперь... теперь их двое. Двое - но это одна тень. Или все-таки
две? Я теряюсь в догадках. И ты не видел, Гермий, как он собирает их всех:
Орфея, Кастора, Алкмену, Мегару, Лина, других... Мой пастух Менет, сын
Кевтонима, безропотно приводит очередную черную корову, помогает совершить
приношение - а потом часами сидит в кругу оживших теней и слушает их
разговоры. Я видел: за их спинами, рядом с Ифитом-лучником, всегда стоит
еще одна тень, такая же высокая, только она никогда не подходит к костру -
даже когда приходят Медуза, Герион...
Веришь, Лукавый - я ни разу не попытался вмешаться! Я не могу. Это
удивительно, это недостойно бога, но чувство вины страшнее любого из
известных мне проклятий!..
Багровые сполохи качнулись и побледнели.
Затаила дыхание Великая река.
Тишина.
- И мальчик, по-моему, тоже сохранил память. По крайней мере,
отчасти, - наконец добавляет Аид.
- Лихас? Почему?!
- Не знаю. Может быть, потому что ни на шаг не отходит от Геракла -
как не отходил от него там. Может быть, потому что любил его больше всех,
простив даже собственную смерть.
- Любил - больше всех?
- Ты прав, Гермий. Больше всех - кроме одного. Того, кого нет и
никогда не будет здесь, в Аиде. Кроме отца.
Потом они долго сидели, не произнося ни слова.
- И все-таки я не могу понять, почему Геракл сохранил память! - вдруг
ударил себя кулаком по колену Лукавый. - Не знаю, что было бы для него
лучше; но понять - не могу! Отчего так вышло, Владыка?! Оттого, что их
двое? Или оттого, что он - тень бога?!
- Может быть, Гермий. Все может быть. Но ты хорошо сказал - тень
бога... Есть ли тени у нас, Лукавый? Молчишь?
- Молчу.
- Правильно делаешь. Ведь если тот Геракл, что сейчас пьет нектар на
Олимпе и спит с Гебой, помнит лишь то, что сохранилось о нем в памяти
людей, в мифах и легендах - а он помнит только это! - может быть, это люди
сделали его таким?! А настоящая память двух братьев-близнецов, Алкида и
Ификла - она здесь, в Эребе? И именно потому его тень не забывает ничего?!
Но тогда я задаю себе вопрос: люди создали нового бога по имени Геракл, их
память возвела его на Олимп. И я задаю себе второй вопрос, Гермий: кто
создал нас?!
- Как это кто?! - Лукавый чуть не свалился с камня, на котором сидел.
- Ну ты, дядя, скажешь! Водички из Леты нахлебался?! Уран и Гея, титаны,
Крон, потом вы, старшее поколение, потом мы, ваши дети...
- Это я помню, - очень серьезно произнес Аид. - Но что если не было
Урана и Геи, Крона и его жены Реи, пещеры на Крите и Титаномахии... не
было ничего! Что, если все это придумали люди, что если они создали нас -
таких, какие мы есть, какими помним себя! Что если они СОТВОРИЛИ нас?! Что
если правда - это, а не то, что мы помним?!
Гермий потрясенно молчал.
- Впрочем, это всего лишь мои догадки, и, скорее всего, мы никогда не
узнаем, как все обстоит на самом деле; кто возник прежде - люди или боги?
В любом случае, мы такие, какие есть, и сейчас мы зависим от смертных; а
они от нас - уже нет. Почти...
- И что, нет никакой надежды? - тихо спросил Гермий.
- Надежда? - горько усмехнулся Аид. - Ты говоришь, как смертный. И
поэтому для тебя надежда еще есть. А для остальных... не знаю. Возможно,
наша последняя надежда - это он. Геракл. Тот, который находится здесь.
Тот, который сохранил настоящую память. Значит кто-то помнит и о настоящем
Геракле. А вместе с ним - и о нас. Настоящих. Все-таки не зря говорят, что
Геракл держал на плечах небо с богами. Он и сейчас его держит, Гермий.
- Если он захочет уйти, Кербер выпустит его, - дрогнувшим голосом
сказал Лукавый. - И, виляя той змеей, которая заменяет глупому псу хвост,
проводит до мыса Тенар.
- Проводит, - кивнул Аид. - Только он не уйдет. Ты видел их?
- Их?
- Тогда смотри.
Багровый сумрак поредел, и где-то впереди обозначилось блеклое пятно.
Выход.
Выход в мир живых.
И на фоне серой предутренней дымки, на фоне этого блеклого пятна, от
которого шел тусклый, размытый, неуверенный свет, отчетливо вырисовывались
контуры трех фигур.
Пожилой мужчина в заношенной до дыр львиной шкуре положил руку на
среднюю голову неподвижно замершего адского пса - и силуэт мужчины слегка
двоился, не давая понять до конца, один он или все-таки их двое?
У ног его сидел угловатый юноша, задумчиво пересыпая что-то из ладони
в ладонь.
Песок?
Пепел?
И все трое молча смотрели туда, где вот-вот должно было взойти
солнце.
