Генри Лайон ОЛДИ
ЖРЕЦЫ
...Но как объяснить кровавость, жестокость и
трагизм мифов у такого жизнерадостного народа, как
древние эллины? Как ни переделывались позднее мифы
поклонниками Олимпийского пантеона - кровавые ужасы
их сюжета были уже канонизированы.
Я.Голосовкер
ПАРОД
Раскаленный добела Гелиос медленно полз по блеклому небосводу на
запад.
- Совсем сдурел старик, - высокий статный воин покосился на солнце и
принялся нехотя стаскивать с головы глухой шлем с пышным султаном и узкими
прорезями для глаз.
Потом воин отбросил со лба седую прядь - единственную в черной, как
смоль, шевелюре - и уселся на порог полуразвалившейся хибары близ
северо-восточной окраины семивратных Фив.
Пристроив шлем рядом, он огладил султан рукой, словно это было живое
существо, и вновь глянул вверх.
Слепящий бич наискось хлестнул его по лицу, заставив зажмуриться.
- Вот я тебя! - воин погрозил солнцу кулаком.
Как ни странно, угроза возымела действие. Вокруг дряхлого строения
стало ощутимо прохладнее.
- Так-то лучше, - с удовлетворением буркнул воин, даже не соизволив
удивиться столь странному капризу погоды - кстати, никак не отразившемуся
на близлежащих Фивах.
В следующее мгновение воздух в пяти шагах от дома затуманился,
сплетая в дрожащее марево стеклянистые нити-паутинки; и усталый
осунувшийся юноша выступил из проема открывшегося Дромоса.
- Радуйся, Гермий, - ясно и чисто прозвучал голос воина.
Юноша вздрогнул и с нескрываемым изумлением уставился на говорившего.
- Ну... радуйся, Арей, - наконец выдавил Гермий.
Арей резко встал и подошел к Лукавому. Дромос еще не захлопнулся, и
бог войны плечом раздвинул вязкие волокна, вглядываясь в картину,
открывавшуюся на другом конце.
...Сожженные дотла Флегрейские [Флегрейские поля - досл. греч.
"Пожарища"; локализовались на западе Халкидики, на Паллене] поля, ровная,
как стол, аспидно-угольная равнина; да это и был уголь, местами тлеющий
или дымящийся, над которым собиралось в складки низко нависшее покрывало
ночного неба с редкими, болезненно покрасневшими глазами звездных титанов.
Темные колонны на горизонте шевельнулись, заставив незрячие язвы
звезд сочиться грязной сукровицей, и двинулись, вздымая прах пожарища на
теле Матери-Геи...
Гермий резко свистнул, хлопая в ладоши, и Дромос закрылся.
- Вообще-то говорят, что незваный гость хуже гиксоса, - Лукавый еле
удержался, чтоб не наподдать ногой Ареев шлем, забытый на пороге. Даже
крылышки на задниках сандалий Гермия агрессивно встопорщили перья.
- Кто говорит? - медовым тоном осведомился Арей, как ни в чем не
бывало усаживаясь на прежнее место. - Если гиксосы, тогда не верь. Врут,
подлецы...
Гермию и в страшном сне не снилось, что прямодушный Эниалий способен
разговаривать подобным образом.
- Ладно, - обреченно махнул рукой юноша. - С чем пожаловал, братец?
- Проведать, - усмехнулся Арей. - Справиться, благополучен ли.
Давненько в гости не заглядывал.
- Ты ко мне?
- Я к тебе.
- Издеваешься, Эниалий? Ты вообще никогда не бывал у меня, - Лукавый
машинально отметил, что чуть ли не дословно повторяет фразу кентавра
Хирона тридцатилетней давности.
- Лучше поздно, чем никогда. Про Совет Семьи слыхал?
- А что, он уже начался? Мать-Гея...
- Он уже кончился. Опоздал ты, Килленец - видать, есть для тебя дела
поважней Семейных Советов!
- Может быть. И все-таки: зачем пожаловал?
- За помощью, - просто ответил бог войны, тыльной стороной ладони
вытирая мокрый лоб.
И Лукавый на мгновенье растерялся.
Тихий он сегодня был, Арей-Неистовый.
Замученный.
- Совет начался призывом к войне с Гигантами, - продолжил Арей, - а
закончился скандалом.
- Из-за Гигантов?
- Из-за Геракла. Спроси лучше, кому из Семьи этот Мусорщик-Одиночка
не успел насолить?! Отец им: берем Геракла и идем на Флегры бить Гигантов,
а они отцу: неизвестно, мол, кого твой любимец раньше бить станет -
Гигантов или нас! Отец им: герой, дескать, подвиг на подвиге, двенадцать
лет беспорочной службы; а они отцу: это уж точно! И давай вспоминать
наперебой: дедушку Океана веслом огрел, Танату-Убийце оба крыла из
суставов вывернул, Нерею-Морскому так поясницу измял, что тот до сих пор
боком плавает, Гелиоса пристрелить грозился...
- А надо было пристрелить! - вставил Гермий, с ненавистью глядя на
белый диск светила.
- ...Посейдон детей хоронить не успевает - на сегодняшний день шести
сыновей и двух внуков лишился! Кто убил? Геракл! Короче, в поддержку отца
выступили только мы с Аполлоном. Трудяга-Гефест воздержался.
- Вы с Аполлоном?! - Гермий не верил своим ушам, разом забыв про жару
и усталость.
- А что прикажешь делать? Даже Артемида носом крутит - облавы на
Керинейскую лань простить не может. Опять же после их встречи с Гераклом
вся Семья Артемидиной девственностью интересуется...
Арей не договорил.
Зло сплюнул, смахнул солнечный блик с полированного металла своего
шлема и встал.
Глянул поверх Гермия туда, где недавно колыхалась паутина Дромоса - и
застыл, не моргая, словно видел что-то.
...ровная, как стол, аспидно-угольная равнина; ослепшие, разодранные
глазницы звезд над Флеграми - и медленно движущиеся колонны, живые горы на
горизонте...
- Семья, - словно ругательство пробормотал Арей, отворачиваясь. -
Родичи! Ну, не люблю я отца - так я хоть понимаю, что никто, кроме
Зевса-самодура, не способен взять нас за шиворот и повести в бой! А эти...
знали бы они то, что мы с тобой, Лукавый, знаем - живьем бы Гераклов
слопали. Обоих.
- Что?! - чуть не подскочил Лукавый. - Что ты сказал?!
- Что слышал! Я это еще семнадцать лет назад понял. Под Орхоменом.
- И ты молчал? Все это время - молчал?!
- Молчал. И буду молчать - по крайней мере, до истребления Гигантов.
Отец вон, почитай, треть века помалкивает! И правильно делает. Проговорись
Зевс, кто тут чей сын - так Семья не с Гигантов или с Геракла, а с него
самого войну начнет. Был бык, стал вол, а туда же - на престол! Скопец
богов и людей...
Повисла такая долгая пауза, что даже Гелиос в небе, казалось, осадил
коней и прислушался.
- Знаешь, Арей, - Гермий заговорил первым, осторожно подбирая слова,
- по-моему, я это... насчет тебя... в некотором роде...
- Сильно заблуждался, - с горькой улыбкой закончил Арей. - Ничего,
Лукавый, теперь мы квиты! Я-то всегда полагал, что не знаю страха иначе,
как Фобоса, своего сына... но ты пошел на Флегры в разведку, а вот мне
духу не хватило. Так что, думаю, Гермий-Простак и Арей-Боязливый сумеют
договориться! Хотя бы на время.
- А оно у нас есть, это время? Что скажешь, Арей?
- Не знаю, - серьезно ответил бог войны. - Знаю только, что Совет не
завершился дракой лишь благодаря Аполлону, который взялся в течение
полугода тайно присматривать за Гераклом. Срок службы у Эврисфея истек,
герой свободен - вот Аполлон и понаблюдает, на что он свою свободу
употребит! Предложение Стрелка так поразило Семью (сам понимаешь, с
Аполлоновой гордыней и вспыльчивостью идти в тайные соглядатаи!), что все
единодушно решили отложить окончательный вердикт. И поклялись Стиксом, что
за эти полгода - никакого личного вмешательства.
Седая прядь волос снова упала на лоб Эниалию, но на этот раз он не
стал ее отбрасывать.
- Передай им... - Арей замялся.
Гермий ни на минуту не усомнился, кого имеет в виду Арей; только сам
Лукавый вкладывал в это "им" несколько больший смысл, чем его собеседник.
- Передай им, чтоб не высовывались. Чтоб тише воды и ниже травы! И
никаких этих... подвигов. Если еще и Аполлон...
Арей надел шлем и шагнул вперед.
Воздух вокруг него задрожал, словно бог колебался: открывать Дромос
или нет?
- Скажи, брат, - донеслось из-за забрала, и два темных огня зажглись
в прорезях шлема, - скажи мне... Гиганты - кто они?
...Флегры, Пожарища, обугленная плоть Геи-Земли, разодранные глазницы
неба - и Сила, смертная Сила, пришедшая убивать навсегда... герои Тартара.
- Обреченные убийцы, - нужные слова пришли сразу.
- А что они, - голос Арея, прежде глубокий и звонкий, дал
предательскую трещину, - что они делают с такими, как мы? Уничтожают?
- Приносят в жертву.
- Кому?
- Себе.
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
1
Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда
безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, родной брат Таната-Убийцы и
Мома-Насмешника; когда лживые видения смешиваются с пророческими и вольной
толпой носятся над землей, заставляя прорицателей беспокойно ворочаться на
смятом ложе.
Это случилось за два часа до рассвета.
И Гипнос недовольно поморщился, пролив маковый настой, когда
громоподобный хохот трех луженых глоток сотряс южные ворота Фив и разбудил
по меньшей мере половину Беотии.
- Охо-хо-хо! Уха-ха-ха! Гы-гы-ик! Когда они ходили с Гераклом на
амазонок! Го-го-го!..
Громче всех веселился Телем-Никакой, потомственный караульщик. Его
дед, покойный Телем Гундосый, полжизни просидел у фиванских ворот, его
отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном посту; и сам Телем,
внук Телема и сын Краная, вот уже полтора десятилетия шел протоптанной
стезей.
Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная
мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году стал
Телемом-Никаким, и временами ему казалось, что этим он позорит своих
достойных предков.
Особенно когда злые языки утверждали, будто прозвищем Телем обязан
жене; верней, ее ответу на вопрос подруг: "Каков Телем на ложе?"
Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут похвастаться, что у
них в жизни всего одна неприятность?!
- Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок... Боги, этот
мальчишка рассмешит и мертвого!
- Нечего ржать, мерины! - звенящим от негодования голосом выкрикнул
щуплый паренек, сидевший на корточках перед Телемом и двумя другими
караульными. - Именно так! Этот шрам я заработал, когда мы с Гераклом
ходили на амазонок!
Трехголосое хрюканье было ему ответом - на большее у караульщиков не
хватило ни сил, ни дыхания.
...Паренька звали Лихасом. Минувшим утром он явился в Фивы и до
вечера просидел у ворот, развлекая часовых своей болтовней. Вечером же
Лихас неожиданно ушел в город, где пропадал до полуночи, после чего
вернулся встрепанный и запыхавшийся; теперь он снова коротал время с
караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.
За время его отсутствия Телем успел плотно поужинать и вдоволь
поразмышлять о старых добрых временах. К последнему смутному пятилетию
определение "добрый" никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах шумно и
зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на час
называли себя именем умершего Креонта (удачу, что ли, приманивали?);
сейчас в басилеях ходил невоздержанный в разгуле и скорый на расправу
Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского [лик - волк (греч.);
т.е. Лик Фиванский - Фиванский Волк].
Свое правление Лик начал с того, что безо всяких причин изгнал из
города двух женщин - Алкмену и Мегару, мать Геракла и жену Геракла. По
