в Тиринфе: Иолай, по дороге рассказав близнецам о Салмонеевом братстве и
той роли, которую заговорщики отводили Алкиду и Ификлу в грядущей
Гигантомахии, уехал через три дня после возвращения. Сказал - искать
Автолика. Зачем? Да не все ли равно... А Ификл зачастил к окрестным
лекарям и знахарям, хотя был абсолютно здоров, потом его не раз видели в
компании местных юродивых; и наконец он отправился по Дромосам в Афины -
там якобы остановился сам Асклепий, сын Аполлона, земной бог-врачеватель.
- Ты случайно не из-за этих дурацких табунов приехал? -
поинтересовался Алкид, чтобы хоть что-то сказать, и понимая, что говорит
глупости. - А то Эврит дымит на весь мир: Геракл-вор, Геракл-разбойник,
Иолу не получил, так коней угнал...
Ифит-лучник не ответил.
Ветер побитой собакой подполз к его сандалиям и заскулил, кружась
волчком.
- Мой отец собирался убить тебя, - слова срывались с растрескавшихся
губ ойхаллийца словно помимо воли. - Я видел лук... я видел... я знаю. Он
нарочно злил тебя, Алкид.
- Да, - Алкид отвернулся, не в силах глядеть на бывшего учителя. - Ты
прав. Но то, что замышлял твой отец, гораздо хуже, чем просто из ревности
застрелить обозленного Геракла.
- Что может быть хуже?
- Смерть многих невинных.
- Неужели мой отец...
- Нет. Их убил бы я. В припадке безумия.
- Безумия?! Но Гера...
- Гера ни при чем.
Алкид чувствовал, что его несет, что он не сможет остановиться, пока
не разделит с кем-нибудь тяжкий груз, лежащий на душе...
И он замолчал лишь тогда, когда рассказал стоящему перед ним человеку
все.
- Вот, значит, как, - пробормотал ойхаллиец, и выжатого, как тряпка,
Алкида передернуло от этого надтреснутого голоса. - Да, сейчас я понимаю,
что имел в виду мой отец, когда в разговоре с Авгием обронил фразу:
"Геракл - это неудавшаяся попытка. Теперь мы знаем, какими должны быть
Гиганты: неуязвимые для богов и бессильные против нас." Извини, Алкид, но
для Одержимых и Павших ты и впрямь "неудавшаяся попытка"; возможно, что и
для Олимпийцев - тоже. Поэтому я и пришел к тебе - просить, чтобы ты
остановил их.
- Кого - "их", учитель? Салмонеевых братьев? Павших? Олимпийцев?
Кого?!
- Нет. Останови Гигантов. Наших... наших детей.
- Ваших детей?! - Алкид решил, что ослышался.
- Наших детей, - тихо повторил ойхаллиец, подняв на Алкида слезящиеся
глаза, полные нечеловеческого страдания. - Моих, Авгиевой сестры Молионы,
Нестора, сына Нелея Пилосского, Подарга, сына Лаомедонта, Филея Авгиада и
других... А также, - Ифит сглотнул, и острый кадык судорожно дернулся,
словно кусок застрявшего в горле яблока, - а также сестер-Горгон, Сфено и
Эвриалы [Горгоны - дочери Морского Старца Форкия и Кето-Пучины: Сфено
(греч. Сильная), Эвриала (греч. Далеко Прыгающая), Медуза (греч.
Властительная)], убитого тобой Трехтелого Гериона, его отца Хрисаора
Золотой Лук и прочих потомков Павших и древних титанов, о которых люди
предпочли забыть.
- Вы, - изумление мешало Алкиду говорить, - вы... решились?!
- А кто нас спрашивал?! - хрипло выкрикнул Ифит. - Никто... не
спрашивал... никто! Наши отцы просто втолкнули нас в Дромосы ("Ты знаешь,
что это такое?" - "Знаю", - кивнул Алкид) и захлопнули дверь за нашими
спинами! А сами мы не умели их открывать... да и сейчас не очень-то умеем.
Вот так, Геракл, глупые дети хитроумных отцов оказались на Флегрейских
полях...
- А... Те? Горгоны, Герион... другие? Их что, тоже втолкнули?!
- Нет. Их убедили. Убедили в необходимости продолжения рода, в
необходимости притока свежей крови, как это делают Олимпийцы. Ведь их дети
друг от друга рождались чудовищами, с сознанием и повадками Зверя:
запугать до смерти какую-нибудь Лерну или Немею, добиться человеческих
жертвоприношений и осесть в смрадном логове, пока не придет...
- Какой-нибудь Мусорщик, - жестко закончил Алкид без боли или иронии;
просто подводя черту.
- Какой-нибудь Геракл, - отрезал Ифит, и что-то в его голосе, в
отвердевшем лице, в холодном прищуре напомнило о былом. - Потому что боги
выжидают, Геракл приходит сам, Зверь охотится или спит, а мы, сыновья и
младшие родичи Одержимых... о небо, нас просто использовали! Как племенной
скот, тупую, бездушную скотину, годную лишь на одно - размножаться!
Воспрянувший ветер комкал сказанное Ифитом в горсти, рвал в клочья и
обрывками швырял в Алкида.
- Страшно... поначалу это было страшно. Многие не выдерживали; четыре
женщины умерли родами. Молиона повредилась рассудком, родив от Трехтелого
двух сросшихся идиотов, чуть не разорвавших ей чрево - но детей не отдала,
кричала, кусалась... сейчас они в Элиде, у Авгия. Полиба-лаконца милашка
Сфено просто разорвала, не удержавшись в миг оргазма! Мне повезло:
Попрыгунья, ее сестра, оказалась сдержанней... Позже к нам прислали еще
людей, в том числе и мою сестру Иолу. Я пытался...
- Иолу?!
- Да. Но отец почти сразу забрал ее, сообразив, что она не вынесет...
впрочем, того, что Иола успела увидеть, ей хватило - с тех пор она
перестала разговаривать и испытывать боль.
Алкид вспомнил Иолу-невесту: леопарды, кровь, крик, и сгусток
ледяного, нечеловеческого равнодушия на носилках.
- Четыре года, - почти беззвучно бормотал Ифит, - четыре с лишним...
человек - странное существо! Он способен привыкнуть ко всему, привыкнуть,
притерпеться... нас даже начало тянуть друг к другу, возникли какие-то
болезненные привязанности... мы даже ревновали! Я думал, что начинаю
понимать их, потомков титанов, не ставших чудовищами, но и переставших
быть чудом!.. так, эхо, отзвук былого величия. Они одиноки, Алкид,
безмерно, невероятно одиноки на забывшей их Гее. "Лучше уж Тартар", -
сказала однажды мне Сфено. И была права. Уйдя от мира живой жизни и не
превратившись в беспамятные тени, они живут как в полусне, отгородившись в
своих замкнутых мирках от всего, погрузившись в иллюзии и воспоминания...
Встреча с нами была для них не меньшим потрясением, чем для нас - с ними;
вот почему позднее Герион предпочел погибнуть, но не пустить тебя к одному
из Флегрейских Дромосов.
- Что ж он мне сразу-то не сказал?! - растерянно пожал плечами Алкид.
- Сказал? Тебе?! Для них Геракл - кровавый призрак, ужас бессонных
ночей, убийца-герой, живая молния Зевса! А на Флеграх к тому времени дети
не только рождались, но и выживали! Необычные, в чем-то ущербные - но
дети! Наши дети! - хотя их почти сразу отбирали Одержимые, воспитывая
отдельно...
Кажется, ойхаллиец плакал.
Вдруг он качнулся к Алкиду и обеими руками вцепился в фарос
собеседника, сломав серебряную фибулу в виде эмалевой бабочки.
- Они убили их! - истерически выкрикнул Ифит, брызжа слюной. - Убили!
Они принесли их в жертву! Они...
- В жертву? Кто - они?! Кого - их?! - холодея, прошептал Алкид,
незаметно стараясь отвести возбужденного ойхаллийца от края стены.
Ответа он не услышал.
Лишь странные слова неожиданно возникли в сознании: "Я,
Аполлон-Тюрайос..." - и над Тиринфом запахло плесенью.
13
- Прими гостя, мудрый Автолик, - негромко произнес Иолай, стоя на
пороге мегарона, куда его проводил молчаливый крепыш-слуга, и ничего не
видя после яркого солнечного света.
- А почему ты не говоришь мне "радуйся", друг мой Амфитрион? -
донесся от холодного очага насмешливый старческий голос. - Или ты
полагаешь, что я слишком дряхл, чтобы радоваться?
Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и Иолаю наконец-то удалось
разглядеть ложе больного, рядом с которым на крепком буковом табурете
сидел... Гермий.
- Он знает, - негромко бросил юноша-бог. - Я ему рассказал. Как раз
перед твоим приходом.
И Иолай понял, что Автолик умирает.
Дело было даже не в том, что старый друг уже давно перевалил через
шестидесятилетний рубеж, что голова его облысела, лицо исполосовали
морщины, а и без того грузное тело бывшего борца стало откровенно жирным и
неподъемным.
Дело было не в этом.
- Извини, что не встаю, - знакомо ухмыльнулся Автолик. - Вот, отец
говорит, что перед смертью вставать вредно... и недостойно. Да и кто он
такой, этот Танат, если ему наш мальчик бока намял?! Встречусь с
Железносердым, припугну Гераклом - глядишь, и вернусь...
- Вернешься, - юный отец сидел над умирающим сыном. - Вернешься. С
Владыкой все оговорено.
Иолай невольно скрипнул зубами.
Он хорошо помнил свое собственное возвращение.
И знал, что у дочери Автолика, острой на язык Антиклеи, и Лаэрта,
басилея с острова Итака, несколько лет назад родился сын. Лаэрт назвал
мальчика Одиссеем, что значит "Сердящий богов", потому что кого боги хотят
наказать, того они лишают рассудка - короче, мальчик родился умственно
неполноценным.
Иолаю не надо было объяснять, что это могло значить для умирающего
Автолика.
- Мы еще встретимся? - Иолай не рассчитывал на ответ.
- Нет, - отрезал Гермий. - Дядя Аид на этот раз даже мне не говорит,
что задумал. Так что ни к чему вам встречаться.
Помолчали.
- А мне Ифит-ойхаллиец на днях лук подарил, - ни с того ни с сего
заявил Автолик. - Как выкуп за табуны, которые Геракл у его отца украл.
Ну, я об этом, понятное дело, не знаю, не ведаю - но обещал разобраться. И
разберусь. Если не помру раньше.
"Ах ты, старый плут, - удовлетворенно усмехнулся Иолай, садясь на
свободный табурет. - Даже не скрываешь, что табуны - твоих людей работа!
Нет уж, Лукавый, тут ты погорячился... чтобы покойный Амфитрион с покойным
Автоликом не встретились?! Не по Ифитову луку узнаю, так по характеру...
Неужто такие люди, как мы, часто рождаются?!"
- Значит, табуны вернутся к Эвриту? - весело спросил он.
- Вряд ли, - хмыкнул Гермий. - У меня недавно братец старшенький
гостил, Аполлончик... все Эвритом интересовался. Ну, я ему кое-что и
рассказал: про Миртила-фиванца, и все такое-прочее... Так что, думаю,
возвращать табуны будет некому. Или - уже некому.
- Но ведь Эврит - Одержимый! - вскочил Иолай.
- Правильно. Вот пусть и валит в Эреб, на задушевную беседу с дядей
Аидом.
- Но тень Эврита добровольно не пойдет в Аид! Ты что, не помнишь, как
уходила Галинтиада и другие Одержимые?! Или Аполлон тоже
Психопомп-Душеводитель, как и ты, Гермий?!
- Тартар в Эреба мрак! - Гермий изменился в лице. - Как я сам не
сообразил!
Но кинуться к выходу Лукавый не успел.
В полутьме мегарона еле слышно прозвучало:
- Я, Аполлон-Тюрайос...
14
- Радуйся, ученик! Я, Аполлон-Тюрайос [Тюрайос - Дверной; одно из
древнейших прозвищ Аполлона], пришел открыть для тебя последние двери
смертных - врата в Аид!
Эврит Ойхаллийский резко обернулся.
Позади него, за белой балюстрадой террасы, зияла пропасть; перед ним
стоял тот, кто тайно наблюдал за близнецами в Оропской гавани, кто
разговаривал с обломками лука во внешнем дворе, когда Геракл покидал
негостеприимную Эвбею, - перед Эвритом стояли волк и дельфин, лавр и
пальма, стрела и кифара, Дельфы и Дидимы [священные животные, растения,
атрибуты и культовые центры Аполлона], обещавшие Совету Семьи в течение
полугода следить за свободным Гераклом.
И в беспощадных глазах Аполлона ясно читался приговор.
- Мой брат Гермий сказал мне, что ты любишь приносить человеческие
жертвы Гераклу, - сухо добавил бог, и сверкающая стрела легла на тетиву
