то и дело валятся вниз, навылет пронзенные стрелами. Наверное, каждый из
охотников знал, попал он или промахнулся - но конечный результат станет
известен позже, когда слуги соберут убитую дичь и выяснится, кому
принадлежат стрелы; а стрелы соискателей перепутать невозможно хотя бы
потому, что на всех стоит разное оперение.
- Иолайчик, что это? - прошептал нервно пританцовывавший рядом Лихас,
выводя Иолая из раздумий.
- Где?
- Вон, в траве... змея, что ли?
Действительно, в пятнадцати-двадцати оргиях от них трава колыхалась
совершенно непонятным образом, как если бы там что-то ползло; крупная
змея, например...
Охотникам сейчас было не до земных забот - их внимание приковывало
небо и заполошно мечущиеся утки.
Легкий, едва ощутимый холодок зашевелился внутри Иолая - чувство
опасности редко подводило его, не раз спасая жизнь, хоть первую, хоть
вторую - и он, не задумываясь, тронул за локоть целившегося в очередную
крякву Алкида, сбивая прицел.
Другой же рукой Иолай поманил к себе испуганно заморгавшего
толстяка-дамата; сам дамат интересовал его в последнюю очередь, но за
спиной придворного на перевязи болталась тяжелая двусторонняя
секира-лабрисса с укороченным древком.
Алкид раздраженно обернулся, готовый выругаться; вместе с ним, словно
услышав безмолвный окрик, повернулся только что сбивший утку Ификл. Иолай
молча повторил жест Лихаса, указав на дорожку шевелящейся травы - близнецы
изменились в лице, и Ификл потащил из колчана очередную стрелу - потом
Иолай еще краем глаза успел заметить, что дамат с секирой подошел и
собирается заговорить, что басилей Эврит с недоумением смотрит в их
сторону...
И тут, видимо, оставшиеся во дворце выпивохи-неудачники, поднимая
чаши во здравие ушедших охотников, допустили какую-то бестактность по
отношению к мстительному Дионису - потому что события словно с цепи
сорвались и понеслись стремительно, как прыгающий леопард, священный зверь
веселого бога.
Два леопарда.
Самец и самка.
Колыхнулись, брызжа пыльцой, травяные метелки, выплюнули из себя две
пятнистые молнии; матерый леопард с низким утробным рыком сшиб стоявшего
впереди прочих красавчика Лейода-критянина - теперь в полукруге охотников
образовался провал, стрелять в леопарда можно было только с риском попасть
в одного из людей, и между зверьми и свободой находились лишь носилки с не
успевшими еще ничего понять девушками.
Леопард хлестнул себя по бокам сильным гибким хвостом и прыгнул во
второй раз.
Две стрелы одновременно ударили в зверя - сверху и снизу. Басилей
Эврит стрелял хладнокровно и чисто, как на стрельбище, учитывая все, кроме
того, что учесть было нельзя - разъяренный зверь прыгнул почему-то не на
девушек, а на замешкавшегося спартанца Проноя; и Эвритова стрела, пущенная
с высоты гигантского роста басилея, вошла леопарду не в затылок, как
предполагалось, а в плечо.
Алкид же, коротко толкнувшись обеими ногами, плашмя рухнул на спину,
назад и чуть вправо, держа лук горизонтально поперек груди - и оперенное
дубовое древко стрелы до середины впилось под нижнюю челюсть самца,
бронзовым клювом раздробив позвонки у основания черепа и выйдя наружу.
Это была счастливая смерть.
Мгновенная и легкая.
Конвульсии - не в счет.
Более благоразумная самка, стелясь над самой землей, скользнула мимо
Иолая - и тот, едва не оторвав злосчастному дамату голову, сдернул
висевшую секиру с толстяка и наискось полоснул уворачивающуюся пятнистую
бестию. Раненый зверь взревел, приседая на задние лапы, времени на второй
замах не оставалось, и Иолай швырнул секиру в оскаленную морду самки,
хватая проклятую кошку за загривок - и через себя, словно соперника-борца
в палестре, послал прочь, подальше от не шелохнувшейся Иолы и пронзительно
визжавшей Лаодамии, с ногами забравшейся на носилки, словно это должно
было ее спасти.
Отбросив бесполезный лук, Ификл перехватил воющую самку в воздухе,
ударил оземь - кровоточащие полосы от когтей протянулись от ключицы к
правому плечу Амфитриада - и дважды опустил кулак на узкую, почти змеиную
морду животного. Раздался хруст; самка дернулась раз, другой - и
вытянулась.
На миг все замерло - даже Лаодамия подавилась визгом - и тишину
разорвал дикий, торжествующий, рвущийся из самых глубин крик Лихаса:
- Знак! Знак! Знамение богов! Великий Геракл застрелил зверя! Великий
Геракл победил басилея Эврита! Геракл - победитель! Слава!..
- Слава... - прохрипел, стоя на четвереньках, невредимый критянин
Лейод, растерявший изрядную часть своей томности.
- Слава! - Ифит-ойхаллиец вскинул вверх руки, и вдруг стало ясно, что
он выше своего отца, просто сутулится в отличие от басилея.
- Геракл - победитель! - хрипло, по-солдатски рявкнул спартанец
Проной, и страшное, обожженное лицо его внезапно просияло детской
радостью. - Слава сыну Зевса!
- Знамение!.. - не вникая в подробности, подхватили опомнившиеся
зрители, и отдельные возгласы потонули в общем восторженно-приветственном
шуме.
Иолай наконец более или менее отер ладони от липкой звериной крови -
трава оказалась неожиданно жесткой, так и норовя рассечь кожу - и
выпрямился.
- Слава!.. Эврит проиграл Гераклу!..
Иолай почувствовал, что глохнет. Вокруг беззвучно раскрывались и
захлопывались рты, а напротив стоял басилей Ойхаллии Эврит-лучник,
Эврит-Одержимый, и белыми от ненависти глазами смотрел на радостно орущего
Лихаса и поднимающегося с земли грязного Алкида.
Так смотрят на смертельных врагов.
11
Белый гривастый конь - рослый красавец с точеными бабками и лебединой
шеей - сочно хрупал овсом, склонив горбоносую голову к треножнику и нимало
не заботясь собственной судьбой.
И небо над Эвбеей было ласково-прозрачным, как взгляд влюбленной
ореады.
Судьба же, перворожденная Ананка-Неотвратимость, которая (по слухам,
ибо кто ж ее видел!) превыше людей, богов и коней, стояла рядом и
безмятежно улыбалась той улыбкой, которой черной завистью завидуют все
Сфинксы от восхода до заката; и обреченные отсветы ложились на лоснящийся
круп гордости ойхаллийских табунов, на два небольших посеребренных
треножника - уже не с овсом, разумеется, а с родниковой водой и фасосским
вином, для омовения рук и торжественного возлияния - на парадную накидку
цвета осеннего пшеничного поля с кроваво-пурпурной каймой по краю...
- Живот пучит, - негромко пожаловался Алкид, зябко передернув
широкими плечами; и волны пробежали по спелой пшенице, по дареному фаросу,
утром присланному Гераклу будущим тестем. - Свинину у них тут готовят - и
не можешь, а ешь! С черемшой, барбарисом и орехами... убить повара, что
ли?
- Тебе сейчас жертву Аполлону приносить, - наставительно сказал
Ификл, не любивший жирного мяса. - А потом - жениться. Так что молчи и
думай о возвышенном.
- Не могу, - по мучительной гримасе, исказившей отекшее лицо Алкида,
было видно: да, не может. - Сходить водички попить? Или... ты как думаешь,
Ификл?
Двор был забит народом теснее, чем стручок - горошинами; правители с
сыновьями теснились ближе к желтовато-блеклым ступеням из местного
мрамора, к колоннаде, ведущей в прихожую мегарона, откуда должен был с
минуты на минуту появиться (и все не являлся) Эврит Ойхаллийский с
дочерью-невестой, открыв тем самым жертвенную церемонию; прочие отставные
женихи норовили встать рядом с Гераклом-победителем и предназначенным
Аполлону-Эглету белым конем.
Иолаю, хмурому и настороженному, такое распределение чем-то не
нравилось, но он не мог понять - чем?
Неожиданная победа и надвигающаяся свадьба, Салмонеево братство,
памятный разговор с Эвритом-Одержимым, пропавший с ночи гулена-Лихас -
этого хватало с избытком, чтобы тухлый привкус не уходил изо рта, и тупо
ныл рассеченный в Критском Лабиринте бок; очень хотелось исчезнуть с Эвбеи
(хоть вместе с нелепо выигранной невестой, хоть без) и очутиться где
угодно, но лучше в Тиринфе, под защитой могучих башен, знакомых каждым
щербатым зубцом, и стен толщиной в пять оргий.
Он безнадежно вздохнул и повернулся к близнецам.
Те, по-видимому, уже некоторое время о чем-то спорили и никак не
могли договориться.
- Иолай, родной, - страдальчески прошептал мающийся Алкид, - ну хоть
ты ему скажи! Пусть за меня постоит... я быстро, никто и не заметит! Эврит
и так задерживается, пока придет, пока то, пока се... В конце-то концов,
что Аполлону, не все равно, кто для него коня прирежет - я или Ификл?!
- Ладно уж, обжора, иди до ветру, - смилостивился Ификл, незаметно
для окружающих меняясь с братом накидками. - Только поторопись, а то жену
молодую проворонишь... или ей тоже все равно - ты или я? Надо будет при
случае поинтересоваться...
Алкид, не слушая его, облегченно вздохнул и спиной стал
проталкиваться к боковой галерее, намереваясь обойти дворец с тыла; Иолай
же погладил безразличного к ласке коня - ох, и восплачут кобылы табунов
ойхаллийских, гривы землей посыпая! - и зачем-то двинулся следом.
Уже сворачивая за угол, он мимоходом обернулся - нет, никто не шел из
мегарона... да что ж это Эврит, в самом деле?!
Тоже животом скорбен?
Остановившись у боковой восточной калитки, ведущей на пологий,
поросший праздничными венчиками гиацинтов склон, Иолай на миг задержался -
гул толпы, дожидающейся начала обряда, сюда доносился еле-еле, глухим
бормочущим шепотом - и поднял голову, бездумно разглядывая террасу второго
этажа, резные столбики перил, потемневшие балки перекрытий, свисающую
почти до земли веревку с измочаленным концом...
Это была веревка Лихаса; и тройной бронзовый крюк тускло поблескивал
у основания перил, хищной птичьей лапой вцепившись в податливое
волокнистое дерево.
- Ну что, пошли обратно? А то Ификл нам обоим устроит...
Алкид громко хлопнул калиткой, весело приобнял Иолая за талию - и
вдруг замолчал.
- Может, ночью к девке полез, - без особой убежденности предположил
он, - и заспался после трудов праведных?
- Лихас? - только и спросил Иолай. Алкид, набычившись, подергал
веревку - крюк держался прочно, - смерил взглядом расстояние до перил и
одним мощным рывком бросил свое тело почти к самой террасе, молниеносно
перехватившись левой рукой рядом с крюком. Потом, продолжая висеть, он
подтянулся, вгляделся в невидимый для Иолая пол террасы и перемахнул через
затрещавшие перила.
- Здесь кровь, - глухо прорычал он сверху. - Вот... и вот.
Веревка обожгла ладони, ноющий с утра бок внезапно отпустил - так
бывало всегда, когда предчувствия становились реальностью - и Иолай,
взобравшись на верхнюю террасу, тоже увидел бурое засохшее пятно на
крайнем из столбиков.
Ковырнув его ногтем - грязные чешуйки беззвучно осыпались на пол -
Иолай выдернул крюк, смотал веревку в кольцо и повернулся к Алкиду.
Алкида больше не было. Не было вольнонаемного портового грузчика,
проигравшегося в кости гуляки, беззлобного буяна и любителя свинины с
черемшой и барбарисом не было; полгода безделья провалились в какую-то
невообразимую пропасть, грохоча по уступам, и Иолаю оставалось лишь одно,
последнее, привычное: прикрывать Гераклу спину, надеясь, что Ификл, в
случае чего, удержит дорогу к воротам...
- Он удержит, - уверенно бросил Геракл через плечо и коротким толчком
настежь распахнул дверь, ведущую во внутренние покои.
Таким Иолай видел его лишь однажды: во Фракии, во время боя с
