А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых
Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского
пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу
собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который
сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу
озверевших от запаха вина сородичей.
С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян
неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат,
герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию
добровольно... ну и так далее.
По общему мнению выходило, что лучше.
Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый
Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в
избранность какого-то конкретного города.
Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на
юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у
подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще
севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл
почище орхоменских щитоносцев...
- А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его
дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
- Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в
кучу, и Гермий умолк.
Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все
упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что
до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое
придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом
злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона
мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не
очень-то хотелось.
Уж больно жуткая лань получилась; хорошо хоть, потомства дать не
успела.
Так что после истребления Гераклом очередного чудовища вместе с
местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия. Юноша-бог уволакивал
сопротивлявшуюся тень Одержимого в Аид, после чего наглухо
забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос; ну а Иолай приучал
население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов, а не водить в
леса и болота собственных детей или отловленных путников.
Как правило, один из близнецов при этом стоял рядом и поигрывал
дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф - и на
их место приходили другие посланцы Микен во главе с вездесущим глашатаем
Копреем.
Тоже в некотором роде героем.
Плати, Пелопоннес, за труды Геракла, раба микенского!
Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в разработке тамошних
медных рудников; Лернейская Гидра - еще один беспрепятственный выход в
Арголидский залив; Керинейская лань - благодарность овцеводов Аркадии,
Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни - десятину богатых урожаев Элиды и
стад скряги Авгия...
Позднее аппетит Микен вырос, и Пелопоннес стал для них мал - Эврисфей
замахнулся на богатый Крит.
На всю жизнь запомнит Иолай, как вместе с Алкидом и молодым Тезеем,
специально для этого добровольно напросившимся в жертву к Минотавру,
разносили они вдребезги Критский лабиринт. Человеческие кости хрустели под
ногами, дым ел глаза, целый выводок Одержимых яростно отстаивал свою
твердыню, умирая у похожих на бычью голову алтарей, и очень не хватало
Ификла - его пришлось отправить на материк, отправить подчеркнуто шумно,
чтобы всем запомнился отъезд Геракла накануне Критского погрома.
Позже микенский флот как бы невзначай объявился у берегов Крита, и
тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны критский царь
Идоменей (внук Миноса и в некотором роде племянник Минотавра) выступает
уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало, потому что Дромосы
Лабиринта уже были закрыты Гермием.
И рассеченный бок почти зажил.
Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо в
Аттике - и, к сожалению, нашумел при этом изрядно, так что в памяти
ахейцев осталось лишнее: Геракл привез Критского быка, а Тезей потом,
вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали:
первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы
фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в
жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за
коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез
отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро
переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого
Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи
Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
И вдруг все закончилось.
Совсем.
А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов
праведных.
Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с
ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь,
которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
Чушь о подвигах Геракла.
А близнецов это даже веселило.
Что-то вдруг лопнуло внутри, некая струна; все стало пресным и
бессмысленным, как, например, приезд в Тиринф изгнанной из Фив Алкмены
вместе с мужем Радамантом и скандальной невесткой Мегарой... Иолай
встретил Алкмену со спокойным радушием, как почтительный внук и должен
встречать дряхлую бабушку; и спокойствие это было не напускным, а
подлинным, позволяющим говорить ни о чем и улыбаться одними губами,
пережидая приступы неожиданной сонливости, одолевавшие Алкмену.
Почему-то он неожиданно для себя самого вспомнил, как приучил
близнецов никогда не звать его отцом или Амфитрионом - только Иолаем.
И пожалел об этом.
...Позади заворочался Лихас.
Слушая его возню, Иолай припомнил, как они подобрали этого мальчишку
- верней, эту ходячую неприятность - во Фракии. Лихасу тогда грозили зубы
проклятых кобыл Диомеда, и изредка Иолай жалел, что Геракл не явился во
Фракию попозже, дав кобылам закусить Лихасом.
Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом,
радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
"Это мой собственный маленький Гермес", - смеялся Алкид.
Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай
смирился и промолчал.
Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в
ближайшей луже.
- Ну, что там, в Фивах? - не оборачиваясь, спросил Иолай.
- Козлы, - раздалось из-за спины.
- Все козлы? - усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
- Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А
правду расскажешь - смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им
взгромоздился - терпят... в смысле, терпели. Говорю ж, что козлы...
Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
- Терпели или терпят? - строго переспросил он.
- Ну, терпели... а что?
- Я слушаю, - коротко бросил Иолай.
Как бичом ожег.
С оттяжкой.
- Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню
(Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать,
как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на
колеснице заезжай - гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет -
впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке...
- Что?
- Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить
собрался, а Лик как захрапит, как подскочит - и опять упал. Лежит. Он
лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А
я...
- А ты стоишь, - сквозь зубы процедил Иолай. - Дальше!
- А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся - так он уже и не
дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало
вытер и ушел.
- И все?
Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы
на окрестных холмах.
- Все или нет, я тебя спрашиваю?!
- Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, - с некоторой опаской
забормотал Лихас, - а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не
писал, разве что подписался внизу...
- Как?
- Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
Иолай только крякнул и губу закусил.
- Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, - стал оправдываться Лихас.
- Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась!
Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина - с такой только
Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры...
Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к
другой.
- Мегара тут ни при чем, - оборвал Иолай парня. - Мегару Геракл мне
подарил.
- Насовсем? - поразился Лихас. - Эх, такое родному человеку...
- Если выживет - насовсем.
Лихас аж взвизгнул от восторга.
Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
- И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл...
- Тряпка он, твой Геракл, - оттаял Иолай. - Никогда с бабами не умел
обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту
стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель - и с вечера до утра! На
третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном
месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
- Я оценю, - пообещал честный Лихас. - Так это мы на Эвбею едем
Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
- Что значит "едем"?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты
останешься в Оропе!
- Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду,
- сонным голосом возразил Лихас. - И Алкид с Ификлом не знают... ничего,
скоро узнают. Как же так - жениться, и без меня!
- Это уж точно, - обреченно вздохнул Иолай.
Иногда он всерьез подозревал, что Лихас - внебрачный сын кого-то из
Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
Уж больно вредный ребенок получился.
3
Оропская гавань жила обычной, изо дня в день неменяющейся жизнью:
кипела многоголосая сутолока, сновали туда-сюда лоснящиеся от пота
рабы-носильщики с тюками и корзинами, яростно ругались матросы и капитаны
двух галер, только что чуть не переломавших друг другу длинные весла;
купцы поторапливали нерадивых слуг и наемных грузчиков, шлюхи-порны вовсю
торговали своими прелестями, а мелкие воришки шныряли по сторонам с
профессионально-безобидным выражением лица.
- Сидонская лохань, - безошибочно определил Лихас, глядя на одну из
двух скандальных галер. - Ишь, разорались, мореходы вонючие! Вот уж кого
не люблю...
- Интересно, за что ты их не любишь? - усмехнулся Иолай, из-под
козырька ладони оглядывая бухту.
- А за письменность! Ты вот, Иолайчик, меня ихней поганой грамоте
учил - кричал да подзатыльники давал, Алкид учил - за каждый "алеф" по
оплеухе, Ификл учил... нет, не люблю я сидонцев!
Пораженный таким выводом Иолай только головой покрутил, и они
двинулись дальше вдоль набережной.
Чуть поодаль у пристани спешно грузился двадцативесельный торговый
